- Но я вас тоже предупреждаю в последний раз! Еще один проступок, - Довгур со сдержанным негодованием дотронулась пальцем до лежащей на ее столе пластиковой папочки, - и вы получите официальное обвинение в разглашении государственной тайны.

- Но помилуйте, Ирина Михайловна! – Белоконев сделал жалостливое лицо. – Я привык работать с бумагами. Бумага – она живая, она дышит, а ваши эти электронные носители… от них только зрение садится.

- Можно подумать, от чтения бумаг зрение не садится! - отрезала Довгур. – Вот что, мой дорогой Геннадий Альбертович, заканчивайте разыгрывать из себя жертву научно-технического прогресса. Когда мы с вами только начинали сотрудничать, то договорились, что все записи вы храните исключительно на наших электронных носителях, снабженных антивирусной защитой и специальными криптографическими программами. Вам их выдали в достаточном количестве, а если вам чего-то не хватило, то мы выдадим вам еще. Вы клятвенно обещали, что не будете ничего копировать на сторонние ресурсы, ни переводить самовольно в иные форматы, в том числе бумажные распечатки. Обещали же?

- Обещал, - вздохнул Белоконев, - но если выражаться буквально, я ничего не копировал. Наоборот, я свои письменные заметки переносил в электронный формат, а не наоборот. Понимаете…

- Нет, не понимаю! – Вспомнив о дымящейся в руках сигарете, Довгур раздавила ее в пепельнице и вновь прочистила горло. – Вы вообще не должны ничего писать от руки.

- Это невозможно! – запротестовал историк. – В архивах, где я работаю, запрещены телефоны, компьютеры и фотоаппараты. Как, по-вашему, я копии сниму? Я делал выписки!

- ВЫПИСКИ! – Довгур выделила слово и пристально посмотрела на Белоконева. – А что лежит в этой папке – разве ВЫПИСКА?

Тот понурился, словно хулиган в кабинете директора школы.

- Думаете, я ничего не понимаю? Здесь лежит практически готовая для публикации статья, причем статья скандальная, полная конспирологических завлекалочек. И тот факт, что вы пока ее нигде не опубликовали, вас не оправдывает. Все, что вы создаете, это интеллектуальная собственность «Ямана». Вы подписали контракт, где сей пункт был выделен жирным шрифтом. Еще раз повторяю, чтобы вы запомнили хорошо, Геннадий Альбертович: по условиям контракта вы не имеете права сливать на сторону свои «шедевры», - начальница Третьего отдела на американский манер изобразила пальцами кавычки. - Вам ясно?

Белоконев кивнул.

- Никаких копий на бумаге для личного пользования. Все ваши ВЫПИСКИ - исключительно на страницах выданного вам пронумерованного блокнота с водяными знаками. Если блокнот вам не нужен – вы сдаете его, и он утилизируется согласно протоколу, как должно поступать со всеми секретными документами. Выводы, переводы, расшифровка спорных мест – ТОЛЬКО на ноутбуке, который вам также выдали. Пользоваться обычной бесплатной почтой запрещено. Загружать копии материалов на купленный в магазине незащищенный телефон или флешку – запрещено. Обсуждать информацию с посторонними, не имеющими отношения к «Яману» и не дававшими подписку для получения допуска, категорически запрещено! Вы же не хотите угодить под трибунал?

Белоконев снова кивнул.

- Вот и я не хочу лишаться ценного сотрудника. Не подводите меня больше!

Довгур извлекла из папки бумажные листы и, неторопливо прошествовав по кабинету, засунула их в шредер.

- Можно подумать, я там изложил рецепт атомной бомбы, - буркнул Геннадий чуть слышно, надеясь, что шум измельчителя перекроет его слова, но начальница обладала чутким слухом.

- Вы так ничего и не поняли?

- Я все понял, - возразил Белоконев. – И подчинюсь. Но я не согласен!

- Не думала я, что вы такой смутьян.

- Да, я смутьян! Речь идет об истории нашей страны, оболганной и униженной! А я патриот! – жарко воскликнул Белоконев. Он вскинул голову, поправив сползшие очки, и выпрямился, становясь выше ростом. – Вы разве не понимаете, что рукописи из считавшейся утерянной коллекции Строгановых вернут нам ощущение величия и гордости за деяния наших предков? Замалчивать это – преступление! Мы и так потеряли века, замалчивая. Мы позволили нас смешать с грязью, мы даже в школе преподавали детям унизительную норманскую теорию, как будто до Рюрика у нас вообще ничего не было. Наши враги боятся нашего прошлого, боятся, что правда станет известна, и все они предстанут в неприглядном свете перед общественным судом. Как можно им потакать?

Довгур выслушала сей спич с насмешливым выражением лица.

- Быть может, вы и патриот, Геннадий Альбертович, но вы не ученый. Вы – падкий на сенсацию человек, готовый использовать служебное положение для сомнительной славы дешевого искателя приключений.

Он смело перебил:

- Простите меня, но это просто подло! Вы не смеете меня оскорблять. Я вовсе не собираюсь выдавать ваши секреты, но истина – она жжет мне сердце! Как можно молчать? Как можно скрывать подлинные летописи русов, хазар, гуннов, которые переворачивают все, что мы полагаем значимым? Да те же буковые таблички с полиэтническими руническими надписями! Мир отказывается признавать, что в те далекие времена так называемые «варвары» имели и письменность, и науку. Что мы читаем в энциклопедиях? «Писцами Аттилы были не гунны, а римляне». Но тюркская руническая письменность гуннских булгар, известная по надписям в Болгарии, была занесена в Европу именно гуннами! А рунический текст «Китоврасовых Вед»? А «Путник волхва Златояра»? В «Путнике» 46 табличек – не надо публиковать их все, если боитесь проговориться про «Белое солнце» и прочие секреты – но опубликуйте хотя бы часть! Зачем скрывать?

- Хотя бы затем, что по полету вашей мысли противник быстро догадается, в каком направлении ведутся наши перспективные разработки. Вам только кажется, будто эти тексты сами по себе ни на что не намекают. Очень даже намекают! И если сейчас станет известно, какие именно жемчужины хранятся у нас под спудом… Вам ведь известна судьба ваших предшественников, рачителей древнерусской мудрости, пытавшихся опубликовать что-то из своих находок? Имена Сулакадзева, Дубровского (*) разве ни о чем вам не говорят?

- Их оболгали! – воскликнул Белоконев.

- Вот и ваше имя точно так же измажут дерьмом, потому что борьба за влияние никуда не делась, - жестко отрезала Довгур. – Вас, к примеру, разве не напрягло, что ваша безудержная радость по окончанию «архивных раскопок» подозрительно совпала с попыткой саботажа проекта «Циклон» и покушением на Владимира Грача?

Геннадий сник. За Грача он искренне переживал. Думать, что невольно он стал причиной его неприятностей, было больно и стыдно.

- Вы даже не представляете, чего нам с Патрисией стоило защитить вас от обвинений! Вас хотели упечь до конца ваших дней, и я не шучу. Именно так бы звучал ваш приговор, если бы нам не удалось отстоять вас перед кураторами.

- Но я прошел полиграф!

- Нет, вы, Геннадий Альбертович, должны сказать спасибо мне и мадам Долговой, а не полиграфу! Это мы бились за вашу невиновность. Ну, и счастье, конечно, что Грач сумел предугадать, куда будет направлен удар, и умело избежал его. Если бы он погиб, вас бы ничто не спасло. Как и меня, несущую ответственность за утечку.

- Я все осознал, - тихо произнес Белоконев. – Я могу идти?

- Идите, - Довгур отпустила его взмахом руки. – И будьте, наконец, осторожны, черт вас возьми! Не забывайте, ради чего вы здесь. И на кого работаете.

Белоконев понуро покинул начальственный кабинет.

Офис Третьего отдела, занимавшегося информационным сопровождением Проекта, находился на первом этаже подземного бункера, на самой поверхности, поэтому путь от порога до выхода не отнял много времени. Выбравшись на свежий воздух, Геннадий огляделся, щурясь на солнце, и направился в небольшой сквер. Конечно, надо было возвращаться к себе и провести ревизию документов – вдруг обнаружится еще какая-нибудь крамола, но после устроенной выволочки не было ни сил, ни желания.

В сквере возле детской площадки стояли лавочки. Детей у сотрудников «Ямана» было немало. Здесь жили семьями, начальство приветствовало традиционные ценности.