— Белый. Вы, такое впечатление, ставите мне ультиматум?

— Ни в коем случае, Виктория. Я повторюсь. Катя — особенная девочка. Поймите это. Если Вы любите её и хотите добра — попытаётесь выйти за рамки обычного своего восприятия. И тогда у Вас всё будет хорошо. А вообще… ВЫ — мама ребёнка и ВАМ решать её судьбу. Правда, оговорюсь, до её совершеннолетия, а может и ранее. Поверьте. Я НЕ БУДУ ВМЕШИВАТЬСЯ В ЖИЗНЬ КАТИ и, тем более, в жизнь Вашей семьи. А сейчас извините, передайте, пожалуйста, телефон Кате. Я с ней попрощаюсь и оставлю Вас в покое. Если Вы всё же согласитесь с моими доводами и решите дальше развивать свою дочь — сообщите мне на телефон смс-ской.

- -

Виктория в последних фразах Белого услышала столько холода и жёсткого тона, что буквально сунула телефон в руки Кате и отодвинулась от неё.

Катя же, с улыбкой выслушав что-то от Белого, довольно спокойно попрощалась с ним, чмокнув в трубку и нажала символ завершения разговора.

Положив телефон с собой рядом на диван, спокойно посмотрела на маму и спросила.

— Мама, может быть мы поговорим? Если ты не можешь или не хочешь сейчас, то давай или позже или завтра. И прошу. Прошу лично Я, не Белый, — не надо об ЭТОМ рассказывать ни папе, ни деду. Если ты это сделаешь, ничего доброго в нашей семье не будет. Я тебя прошу.

Виктория смотрела на дочь и не узнавала её. С ней говорил совершенно ВЗРОСЛЫЙ человек, а не её пятилетняя дочь.

— Мама. Если ты думаешь, что я это не я, то ты ошибаешься. Но той девочки, которая перенесла столько боли и страданий, столько ужаса в свои годы, уже нет. Я не хочу снова заболеть и вновь испытать то, отчего смогла избавиться. И если бы не Ол… не Белый, я бы умерла. Я это точно знаю. Хочу тебе ещё сказать. Дядя спас меня ценой своей жизни. И просто чудо, что он остался живым. Поэтому сейчас он ТАМ, а я здесь, с тобой. Если ЭТИ слова тебя не убедят, то мне просто ничего не останется, как ждать того момента, когда смогу стать самостоятельной. И пожалуйста. Давай к этому разговору больше не возвращаться. ТВОЙ выбор я приму, но СВОЙ уже сделала. Сделала тогда, когда умирал у меня на руках дядя, и я поняла, что жить за счёт других не смогу. А сейчас извини, мама, я очень устала. Пойду к себе, полежу.

После этих слов. Катя слезла с дивана, поцеловала маму в щёку и ушла к себе, плотно закрыв дверь.

- -

Виктория сидела на диване потерянная, ошарашенная тем, что на неё свалось. Она и представить себе не могла того, что услышит от дочери. Кроме растерянности ничего не ощущала. Посидев немного, встала и, словно во сне, пошла к себе в комнату. Легла. Попыталась забыться, а в её голове всё крутились и крутились слова, сказанные Белым каким-то металлическим голосом. Словно это не человек говорил, а какая-то бездушная машина…

- -

Очнувшись от дремоты или, точнее, какого-то кошмара, в котором она пребывала, Виктория села на кровати, закрыв лицо руками и, спучтя время, пришла к выводу, что у неё не так и много вариантов. И, как любящая мать, почти не сомневалась в том, что будет делать всё, что бы её дочка, её малышка, была счастлива. Ведь за свои годики она и так перенесла столько, что не каждый взрослый выдержит.

Окончательно решив, встала с кровати, посмотрела на себя в зеркало и пошла в комнату дочери. Постучала и, дождавшись разрешения, вошла. Катя сидела на подушке посреди кровати с совершенно отрешённым лицом, словно ждала приговор от мамы.

— Катенька, Солнышко. Я подумала, и решила, что твой дядя прав. Тебя нельзя прятать в самые тёмные комнаты. Я люблю тебя, маленькая, и ты это знаешь. Поэтому я сделаю всё, что бы ты была счастлива.

С каждым словом мамы личико ребёнка разглаживалось, на её щёчках появился румянец, она стала улыбаться и, с последними словами мамы, она, взвигнув, бросилась ей на шею.

— Мамочка, моя мамочка. Роднулечка. Я очень люблю тебя.

И Виктория ощутила, что ТА Катя к ней вернулась…

На острове бушевала гроза, и ветер поднялся до такой силы, что Олегу пришлось, одев водонепромокаемый костюм, вылезать наружу и дополнительно ставить растяжки, что бы палатку просто не снесло. Потом, аккуратно спустившись по мокрым камням к воде, вытаскивать лодку на берег.

Он выполнял эти работы, а в голове всё крутился разговор с Викторией. Белый до конца не верил, что ему удалось убедить маму Кати в необходимости дальнейшего развития ребёнка, хотя и была надежда на благополучный исход, но и сомнений было достаточно.

Вернувшись в свой домик, переоделся, включил подвесную лампу. Вечер ещё не наступил, но в палатке, из-за непогоды, было темно. Начал готовить ужин, а процесс приготовления пищи его всегда успокаивал, выметая лишние мысли из головы. Потянулся и включил небольшой радиоприёмник, настроенный на его любимую волну, где круглые сутки звучала спокойная музыка.

- -

Олег не боялся, что разряд молнии выведет из строя все его радиоэлектронные приборы. Он знал, что кто-то много лет назад какой-то неизвестный человек к верхушке самой высокой сосны на острове, прикрепил самый настоящий громоотвод, протянул железные пластины вдоль ствола и забил в землю толстенный металлический штырь. Белый однажды сам испытал на себе, что это приспособление сработало на все сто процентов. Он тогда только немного оглох от близкого грохота, но ничего из его аппаратуры не вышло из строя. Позже, подойдя к той сосне, он заметил, что железный штырь наверху почернел, но своё предназначение выполнил.

- -

Закончив ужинать, залил грязную посуду водой, решив её помыть утром, а не вылезать сейчас под ливень. Залез в спальник с целью посмотреть те программы, которые могли помочь в развитии Кати. Не успел поудобнее устроиться, как затрещала рация, которую ему оставилДмитрий Михайлович. Вновь вылез из тёплого спальника, взял рацию, нажал тангетку ответа, но кроме треска ничего не услышал. Достал смартфон и набрал деда.

— Деда, ты чего?

— Привет, Олежка. Ты как там живой, тебя не унесло?

— Да вроде пока живой, — ответил Белый.

— А у нас просто страх какой. Крыши с нескольких домов сорвало, а деревьев повалило…

— Не. Здесь хоть и гремит, но я с час назад вылезал наружу, что б растяжки дополнительные поставить, так видел, что основная гроза мимо прошла, так что всё в порядке. Ливень только сильный. Такой поток льёт, что завтра будет сложно по острову ходить.

— А по рации чего не ответил? Я тебя минут десять вызывал.

— Деда. Был один вызов. Я сразу ответил, но ничего кроме треска не услышал. Она и сейчас рядом со мной. Так, на всякий случай.

— Ну и славно, если всё в порядке. Ты кушай самое главное и поправляйся, а на МОЮ особо не налегай, а то потом тяжело будет отвыкать.

— Не. Я её по чайной ложечке два раза в день. Наслаждаюсь.

Дед довольно хмыкнул и, чуть замявшись, спросил.

— Слушай, а ты не мог бы посмотреть на одно чудо лесное, когда вернёшься?

— Деда! Опять кого подобрал в лесу? Тебе своих в доме мало?

— Понимаешь, мне через Антипа местный хозяин передал просьбу позаботиться о малыше. А я не смог отказать. Час назад как вернулся.

— Постой. Насколько я помню, то Антип — это твой домовой?

— Ну да. Мы с ним сжились. Не злобливый и ответственный. У нас в городе всего два таких. Сам же знаешь, они камень не любят. Поэтому…

— А с местным Хозяином ты как, в ладах?

— Ровно. В дела друг друга не вмешиваемся, да и не помогаем явно, хоть и делаем одно общее дело. Такую просьбу, как сегодня, впервые от него передали.

— Деда. Как ты понимаешь, я в ТВОИ дела вмешиваться не могу, да и не хочу. Если ты отвечаешь за свои слова, а я в этом уверен, то и хорошо. Если Хозяин ответственный, порядок. Скажи только — заступишься за него в случае чего?

— Он старый уже, а смены нет. Вот и попросил о помощи. А вообще знаю его давно. Людей не привечает, но и откровено не измывается. Так, похулиганит немного и всё, правда, по делу. А если за него надо будет заступиться — сомневаться не буду, слово скажу.