— Какие три семьи?

— Хозяйскую и свою с ленкиной. Арифметика простая. Господа ведь на другой день не доедают, им свежее подавай, вот они и забирают домой, не выбрасывать же.

— И ты?

— Вот еще!

— Гордый?

— Пожалуй. Зарплата у меня хорошая, что ж побираться?

— Это мне нравиться. Я ведь сама не прошу, дома есть некому, возвращаюсь поздно. Это Нина Васильевна на воскресенье уговорила взять, чтобы не пропало.

Мы жевали бутерброды, запивая минеральной водой, хрустели маринованными огурчиками, которые я очень люблю и дома всегда держу целую банку. Потом Сергей заварил кофе, по всем правилам, в специальной джезве. Кофе был восхитительный. Я выразила восторг и Сергей, улыбнувшись, поставил вторую порцию. Мы пили кофе, полулежа на пледе, опираясь на камни. Было очень тихо, в кустах чирикала какая-то птичка, сильно и нежно пахло вербой, я и не подозревала, что если ее много, то она так благоухает.

— Есть такие моменты, когда хочется остановить время, — тихо сказал Сергей и откинувшись совсем, положил голову мне на колени.

— Ты кто? — не удержалась я: для простого шофера он был слишком образован.

— Какая тебе разница? Или простой шофер недостаточно хорош?

— Глупый! Просто так редко теперь услышишь нормальный человеческий язык. Жаргон и тупость! Мне скучно все время жить среди этого.

— Придется, дорогая, никуда от этого не денешься! Думаешь, отгородишься в своей башне из слоновой кости, так и проживешь?

— А как хочется!

— Сколько тебе лет? — засмеялся Сергей.

— Двадцать шесть. Совсем еще дурочка?

— Это скоро пройдет!

Сергей положил руку на полоску обнаженной кожи выше пояса джинсов и провел чуть вверх, под свитер. Он сделал это очень деликатно и я вдруг захотела, чтобы он продолжил ласку. Обстановка как-то убеждала, что это не будет пошлым завершением пикника. Мы замерли, прислушиваясь каждый сам к себе и друг к другу, решая, что же нам хочется, потом Сергей осторожно сдвинул свитер и стал целовать мое тело.

К Москве мы неслись на скорости, Сергею нужно было к трем часам успеть привезти подписанные документы. Он высадил меня у метро и спросил:

— Если ты захочешь, мы можем еще съездить как-нибудь за город, да?

— Спасибо за предложение. Мне понравилось! Правда-правда!

Он засмеялся и, притянув меня в машину, поцеловал еще раз.

Мы выезжали за город еще пару раз и было это замечательно. Сергей был очень ласков, весел и потом он был великолепным любовником, по крайней мере для меня, с моим небогатым опытом. Нам было очень хорошо. Теперь он чаще отвозил меня прямо к дому и чаще ждал у остановки по утрам. Чуть отъехав, он останавливался и целовал меня, шепча:

— С добрым утром, моя хорошая, — и трогал опять машину. Это мне очень нравилось.

Мне стало легче работать в этой семье, я как-то перестала бояться, что сделаю что-то не так. На подковырки Алика я смотрела теперь сквозь пальцы и он, заметив это, затих. Накануне окончания учебного года Алик стал разговаривать со мной только по-английски, язык он знал вполне прилично, я поправляла его иногда и советовала только учить больше слов, чтобы свободней изъясняться. Родители были очень довольны, когда я хвалила его. Его гримасу мне видела при этом только я и всегда спокойно улыбалась в ответ. Соня все больше привязывалась ко мне. Только и слышался ее голосок: «Катерина! Катерина!» Мы чаще стали ездить в театр и, когда сидели в машине, я всегда садилась так, чтобы видеть в зеркальце впереди лицо Сергея. Иногда он разговаривал с нами и, когда Соня отвечала: «Так Катерина сказала!» или «А вот Катерина…», я видела, что он улыбается.

Месяц все было прекрасно. Однажды мы сидели с Соней на кухне и помогали вырезать фигурными выемками печенье, я объясняла ей, чем отличаются геометрические фигуры и как они называются, девочке очень это нравилось и она просила вырезать то больше кружков, то кубиков, то треугольников. Приехал с каким-то поручением Сергей, мимоходом тайком поцеловал меня в коридоре, куда я вышла под выдуманным предлогом, потом зашел поздороваться к Нине Васильевне, сунул в карман горсть свежеиспеченного печенья, и тут она спросила, как здоровье его жены.

— Спасибо, неплохо, — и он взглянул на меня, но я в это время оттирала Соне руки, испачканные в тесте.

— Нет, придется вымыть, — сказала я и повела Соню в ванную. Я видела, что он повернулся и смотрит мне вслед.

Когда я вернулась в кухню, Сергея уже не было. Нина Васильевна разливала чай, Лена сидела на своем месте и увлеченно сплетничала, откусывая печенье. Они предложили и мне чаю, но я налила молока для Сони и пока накладывала печенья, стараясь, чтобы попались и квадратики, и кружочки, и треугольники, я слышала, как Лена говорила Нине Васильевне о жене Сергея. Я не люблю слушать сплетни, но тут не могла удержаться. Я сказала, что пожалуй тоже выпью чаю и понесла Соне молоко. Когда я уселась с чашкой моего любимого «Форсмана», на меня вылился поток сведений. Лена была счастлива, что есть хоть один человек, который не знает историю Сергея, и которому это можно будет рассказать. Оказалось, что Сергей в прошлом каскадер и на съемках познакомился с начинающей актрисой, которая была очень хорошенькой и первый ее фильм имел успех, второй, музыкальный, — тоже, а потом с ней что-то случилось и она спилась. Теперь он держит ее в дорогих клиниках и санаториях, а когда она оттуда выходит, опять пьет и снова лечится.

— Наш-то устраивает ее чуть ли не в Кремлевку на лечение, а Сергей только и работает, чтобы оплачивать это. А когда она выходит и опять запивает, может все пропить — мебель, одежду за бесценок меняет на водку. Однажды Сережка пришел в тренировочном драном костюме, нечего было одеть, так наш-то дал денег, чтобы он купил одежду, а она опять отправилась лечиться. Да разве это вылечишь? Ни одного мужика не видела, чтобы бросил пить.

— Да по телевизору-то показывали, когда борьба была с пьянством, помнишь?

— Так то по телевизору. А в жизни никогда не видела.

Лена еще обсуждала возможность излечения от алкоголизма, а я пошла к Соне. С меня было достаточно.

Вечером, когда я, дождавшись приезда Михаила Петровича, вышла из подъезда, Сергей ждал меня в машине. Я постояла секунду, мне хотелось сначала обдумать все самой, но потом решила, что он хочет прояснить все сейчас, и села в машину.

— Все рассказали? — спросил он и сам же ответил, — конечно все! Все, что знали. Теперь тебе интересно послушать, как оно было на самом деле?

— Да, говори. Тебе ведь легче будет, когда ты расскажешь?

— Мне легче не будет. Это я виноват, что она пьет. Ты бы видела, какая она была — глазищи, фигура, поет, танцует! Первый фильм был так себе, второй удачней, ее стали приглашать по стране, обещали написать сценарий специально… А тут я разбился на съемках. Серьезно разбился, лежу в реанимации, а она мотается с концертами между Костромой и Тамбовом и не может бросить все. Ну, ей перед концертом наливали рюмку, иначе она улыбнуться даже не могла. И знаешь, какая штука, я-то через два месяца был здоров, как бык, а она спилась. Мне потом сказал специалист один, что ее организм такой, особая предрасположенность к алкоголю, что ей двух рюмок хватало, а ей наливали три-четыре за вечер, иначе никак, а потом она уж и сама возила за собой бутылку. Конечно, не сразу все так стало страшно, сначала потихоньку, вечером выпьет, утром опохмелится, дальше — больше. Через три года это был уже не человек. Сейчас ей тридцать пять, ты бы видела ее! На все пятьдесят. Руки дрожат, под глазами мешки, лицо серое. И как выйдет из санатория, держится месяц — другой, потом первый срыв, за ним другой, и вот она уже невменяема. Приезжаю с работы, квартира полна бомжей каких-то, пьют чуть не политуру, вещи все распроданы… И опять клиника, опять санаторий… Я не люблю ее, ее нельзя любить такую, но бросить ее тоже не могу. Она погибнет через месяц. Иногда думаю — может, так и надо? Нельзя ей жить, это не жизнь. Но как вспомню ее десять лет назад — веселую, большеглазую, талантливую, пока я не разбился… Вот такая история. Катерина, у нас ведь с тобой и разговора не было о женитьбе. Я тебя не обманывал. Но знаешь, рядом с тобой я снова чувствовал себя человеком. Ты такая… нормальная, что ли, старомодная, несовременная. С тобой я отдыхал и ни о чем больше не думал. Мне было очень хорошо с тобой. Это эгоизм, я понимаю. Но я чувствовал, что и тебе хорошо. Ведь так?