Дни потекли чредой. Я приезжала к половине девятого, выбирала, что Соне одеть, следила, чтобы она тщательно вычистила зубы, потом мы с ней завтракали на кухне, наблюдая, как кухарка Нина Васильевна чистит овощи к обеду и одновременно ловко выжимает нам по полстакана апельсинового сока. Все было механизировано, кухня сияла чистотой, Нина Васильевна успевала глянуть одним глазом в телевизор на очередной бразильский сериал и рассказывать мне о своем сыне, который учился в университете и интересовался компьютерной графикой. В это время домработница Лена, которую здесь называли горничной, убирала детскую и мы с Соней отправлялись играть и заниматься. Потом мы уходили гулять и возвращались к обеду. Обед я про себя называла «час правежки», ибо Татьяна Андреевна, сидя во главе стола, принимала отчеты, отдавала распоряжения и устраивала выволочку сыну, повторяя все время, что он напрасно считает себя богатым и, если выучится и будет слушать ее советы, то заработает себе богатство сам. Михаил Петрович при этом благоразумно молчал, считая, что работая с утра до ночи, он заработал право хотя бы спокойно пообедать. Мы с Соней пока не вызывали ее раздражения, напротив, ей нравилось, как я занимаюсь с девочкой. Мы действительно постепенно нашли с Соней общий язык. Малышка нуждалась во внимании и ласке, ей нужна была рядом настоящая мать, а не женщина, которую она видела каждый день по часу за обедом. Я постаралась завоевать ее, скоро она доверчиво рассказывала мне, как жила с няней, как ее обижает иногда Алик, как бы ей хотелось завести собаку или кого-нибудь еще. Особенно мы любили обе «тихий час», когда садились на диване и я читала Соне «Мери Поппинс» и «Маленького лорда Фаунтлероя». Однажды Соня доверчиво обняла меня и спросила тихо:
— Катерина, а ты от меня не улетишь, как Мэри?
— Ну как же я могу улететь, тогда послезавтра пропадут билеты в театр и еще мне хочется посмотреть на кошек Куклачева, а туда без детей не пускают, так что придется мне остаться с тобой! — я ерошу Соне волосы и она счастливо улыбается.
Я понимаю, что с тех пор, как уволилась ее няня, девочка была в доме очень одинока. За ней неукоснительно следили, она была сыта и чисто одета, но никто не садился с ней вот так, обняв, и не разговаривал по душам о разных маленьких детских секретах, не играл с ней в куклы, не рассказывал сказки. Другим удовольствием стали танцы. Соня была очень неловкой, девочка никогда не общалась с другими детьми и, тихая, как мышка, не умела играть в подвижные и шумные игры. Я предложила ей однажды станцевать что-нибудь под музыку и, увидев ее недоумение, показала, как танцуют польку. Соня затопала невпопад. Тогда я рассказала ей несколько глав о детстве Галины Улановой из своей любимой детской книжки. С тех пор мы часто включали музыку и кружились по комнате, размахивая руками. Я стала замечать, что Соня делает это все лучше и лучше. Мы ходили на утренники в Большой театр и с увлечением смотрели детские балеты. Потом дома Соня показывала мне, что запомнила и мне очень нравилось, как она все смелее двигается под музыку. Языки мы учили в игре, например, когда читали «Маленького лорда Фаунтлероя», я говорила Соне, как нужно здороваться, как вежливо интересоваться делами и здоровьем на английском языке.
— Я теперь могу разговаривать с английским лордом?
— Вполне, — засмеялась я, — но сначала потренируйся на своих родителях.
Когда мы вышли к столу, Татьяна Андреевна разговаривала по телефону, но Михаил Петрович, к счастью, вошел в роль и важно отвечал на ее вопрос о делах и здоровье, а потом посадил на колени и, целуя, заверил, что Соня теперь вполне может ехать за границу, с такими познаниями в английском она не пропадет.
— Мерси, месье! — ответила моя умница, подумала и добавила, — Мон папа!
Михаил Петрович рассмеялся и сказал уже мне:
— Больше всего я ценю, что вы преодолели Сонину застенчивость. Из нее и по русски-то не вытащить было ни слова, мы боялись, что это дефект развития.
— Это дефект воспитания! — сказала я, имея в виду, как мало они сами уделяли внимания своей дочери, но я напрасно надеялась!
— Да, вы правы, — вступила в разговор мать, — нам давно нужно было пригласить квалифицированную гувернантку, Соня слишком долго была предоставлена сама себе. Теперь же я вполне довольна.
До ужина мы играли, читали книжки, я понемногу учила Соню читать. Телевизор мы почти не смотрели, я выбирала только передачи про природу и животных, диснеевские фильмы мы смотрели только по воскресеньям как поощрение. Уложив девочку спать, я ждала возвращения родителей и почти в десять часов уезжала домой. Комната, что мне сняли, была в девятиэтажке на окраине, в Солнцево, и ехать туда приходилось долго. Дома я сразу ложилась, сварив себе чашку кофе, и читала в постели. Вскоре я поближе познакомилась с шофером Сергеем, который водил машину Михаила Петровича (Татьяна Андреевна самостоятельно гоняла на своей «Мазде»), иногда он заезжал за мной утром, когда ехал из гаража и подбрасывал до остановки моего автобуса вечером. Мы все, он, Лена, Нина Васильевна, чувствовали какую-то общность, солидарность наемных работников, хотя тут были свои нюансы. Лене могли сделать выговор, когда она забывала что-нибудь сделать, Нину Васильевну, как профессионала высокого класса, уважали и разговаривали почтительно вежливо, Сережа был еще и охранником, и доверенным лицом, и поэтому держался с достоинством. Я же была на особом положении. Я была безусловно образованнее и воспитаннее Татьяны Андреевны, поэтому чувствовала иногда некоторое недоумение с ее стороны: и надо бы ткнуть меня носом, но вроде нельзя. Мне конечно давалось понять, что я всего лишь гувернантка и мне платят деньги, но чаще это делал Алик. Иногда это доставляло ему почти садистское удовольствие. Я бы сильнее переживала его выпады, если бы не знала, что он сам постоянно получает такие же щелчки по носу от матери. Если бы Татьяна Андреевна осталась обычной заведующей парикмахерской, как была раньше, ее дети были бы намного счастливее. Но она была прирожденной «бизнесвумен», энергия била из нее ключом и руководство крупным предприятием доставляло массу удовольствия. Дети в расчет не принимались. И разве они не получали все самое лучшее? А потом их ждало блестящее образование на Западе и вот они будут уже новым поколением, которое имеет все.
Алик учился в восьмом классе с переменным успехом. В школе, среди таких же «крутых» ребят, подъезжающих на занятия в «Мерседесах» и «БМВ», курящих дорогие сигареты и имеющих больше карманных денег, чем я за месяц работы, Алику можно было выделиться разве что отсутствием всего этого, при том, что его родители были одними из самых «крутых». Иногда ему очень хотелось не выделяться так явно, но Татьяна Андреевна оставалась при своем мнении. В семье был взят курс на аристократизм, это так явно противоречило всему, окружающему мальчика вне дома, что выглядело просто анекдотично. Если бы Алик чем-нибудь увлекался, например компьютерами, и просиживал часами перед монитором, блуждая по «Интернету», то ему было бы значительно проще, такие ребята не обращают внимание на окружающее, им наплевать, считают ли их крутыми, они заняты делом. Алику же похвастаться было нечем и он тянулся за остальными, удачно пытаясь найти выход в браваде отсутствием родительской щедрости. Все в школе знали, что шнурки у Алика оборзели и жалеют на сына лишнюю полушку. Это вызывало презрительное сочувствие, но и все. Поэтому особо близких друзей у Алика в школе не было и он преимущественно болтался дома. Вот тут мы с Соней и попадались ему на глаза, являясь лучшим объектом для утверждения чувства превосходства. Соня брата боялась и любила, она тяжело переживала его презрительные выходки и дразнилки, которыми он ее изводил. Я могла только безрезультатно увещевать его и утешать Соню. Татьяне Андреевне я жаловаться не хотела.
— Катерина, — спрашивала меня иногда Соня, — может Алик заколдован? На самом деле он добрый, но его заколдовали и он теперь вредный? Может его надо поцеловать?
