Им назначили день бракосочетания – 1 июля, четверг. Самый дефицитный день – пятница или суббота, а им – всё равно, четверг так четверг. Когда вышли из дворца бракосочетания, на Прасковью снизошло сонное утомление, наверное, понизилось давление, которое у неё и так было низким; подобная сонливость у неё иногда бывает перед дождём. Но тут дождя вроде не ожидалось. Ей показалось, что и с Богданом было что-то вроде этого. Зашли выпить кофе, чтобы взбодриться.

– Ну что, честным пирком да за свадебку? – улыбнулся Богдан, когда уселись за столик.

– Чего? – не поняла Прасковья.

Богдан рассмеялся:

– Как будем всё это организовывать?

– Мне всё равно, – честно ответила она. Ей, в самом деле, было всё равно. Главное – они женятся, а как – какая разница? Богдан поцеловал её руку:

– Ты будешь смеяться, но и мне всё равно. Может, обвенчаемся? Мне бы хотелось, если ты не против.

– А ты православный? – спросила Прасковья из глубины своей сонливости.

– Да, – ответил он. – Писание знаю прилично. В детстве ходил в православную школу.

– Как Том Сойер? – улыбнулась она.

– Не совсем. Том Сойер ходил в воскресную школу, а моя была общеобразовательная при монастыре. Словом, к венчанию морально готов.

– Я даже не знаю… – засомневалась Прасковья. – Я вроде верую, но в церковь практически не хожу. А потом… там, наверное, нужно обязательно в белом платье с фатой, а я не хочу.

– Почему?

– Ну, видишь ли… Белое, да ещё длинное – полнит.

Богдан расхохотался:

– Ecce femina!2 Главное – чтоб не полнило. – Он привстал и поцеловал её в голову. – Я не знаю, какие там в церкви порядки, но мне кажется, можно в любом платье. Чисто логически рассуждая: крестьянки же венчались в народной праздничной одежде. Белое платье с фатой – это, как я понимаю, нечто европейское. Словом, как скажешь – так и сделаем. Мне достаточно регистрации в ЗАГСе, но плюс венчание – как-то надёжнее что ли, – он улыбнулcя извиняющейся улыбкой. – Пусть нас Бог соединит. Я в Него верую, так что никакого лицемерия и даже пустой формалистики тут нет.

Прасковья не имела по этому поводу никакого мнения. Её всегда слегка раздражали современные богомольцы: нацепят платочек и айда куличи святить. Их соседка – такая богомолица. А сама двух мужей со свету сжила и за зятя принялась. Рина, между прочим, тоже аттестует себя очень верующей, а сама, кажется, не то, что Библию – Евангелие-то не открывала. А уж на её рассказы о личной жизни покраснела б вавилонская блудница. Но это у неё проходит по разным ведомствам – вера и интенсивная личная жизнь. Впрочем, нельзя исключать, что Рина не один раз наврала на себя в целях селф-промоушена. С неё станется. Сегодня ведь не важно, плохое о тебе говорят или хорошее: главное, чтоб говорили. Да и непонятно, что теперь плохое, а что хорошее.

Решили так: в четверг они расписываются, потом обедают со свидетелями в том самом стейк-хаусе – и всё. Многочисленных друзей, как выяснилось, ни у неё, ни у него нет, так зачем тратиться понапрасну? Прасковье очень не хотелось вводить его в траты; Ринина центральная, базовая мудрость, что мужик должен на тебя тратить, тратить и тратить, ей не нравилась. Лучше всего было б зарабатывать на равных, но – увы. Пока. Но она будет стараться.

На следующий день после регистрации они с утра поедут к родным Прасковьи – там, в доме и в саду, развернётся основная гулянка. Отец сколотит стол, молодой муж будет жарить мясо, Зина выставит домашнюю выпечку и «консервацию», в которой она большая мастерица… Только бы не было дождя. Придут школьные подруги, учителя из родительской школы, соседка – та самая, благочестивая – Алевтина Петровна. А кстати. Если будет дождь, можно переместиться к Алевтине под навес. У них там колоссальный навес, вполне человек двадцать поместятся. Устроил его покойный муж, мелкий, бессловесный мужичонка, впрочем, рукастый, как почти все, кто родился и жил в частном секторе. Алевтина всё пилила-пилила своего мужика по поводу навеса, и в конце концов он его соорудил и вскоре помер. Может, таково было его призвание на Земле – сделать навес? А навес оказался довольно бесполезным – только место занимает. Теперь Алевтина выносит мозг зятю, чтобы переделал навес в сарай. А зачем ей сарай, когда один уже есть? В 90-е годы, когда у них были козы – тогда понятно, а теперь-то зачем? Зато навес может пригодиться для Прасковьиной свадьбы.

Так решила Прасковья, решила за родителей, которые о её свадьбе – ни сном, ни духом.

– Я так полагаю, надо съездить к твоим родителям, ты меня должна представить. Надо получить благословение – верно? Давай сделаем это поскорее, похоже, мне предстоит внеплановая командировка, – настаивал Богдан.

– А вот и родители! – Прасковья ткнула в экран телефона. – Привет мамочка! Конечно, очень хорошо, встретимся, разумеется. В Царицыне – так в Царицыне.

Прикрыв трубку, сказала Богдану:

– Они в субботу будут в Москве с учениками, в Царицыне.

– Так давайте встретимся, – обрадовался Богдан.

– Мамочка! – выговорила Прасковья натянуто-залихватским тоном. – У меня новость. Не бойся – хорошая. Я выхожу замуж. Первого июля в Грибоедовском дворце бракосочетания. Сегодня мы подали заявку. Жених? Вот он, рядом со мной. В общем, доживём до послезавтра – и все увидимся. Мы приедем в Царицыно или вы с папой к Богдану. Это в Центре. Ученики? Ну что они – без вас не доедут до дома что ли?

Мама была недовольна.

– Ну что ж, поздравляю, дочка. Как-то это всё неожиданно.

– Мамочка, мы сами не ожидали, но это факт.

– Что значит «не ожидали»? – насторожилась мама.

– Вот это самое и значит – никакого подтекста, – успокоила Прасковья.

В результате некоторого препирательства было решено, что родители приедут на обед к Богдану на его знаменитые стейки. А ученики будут своим порядком обозревать достопримечательности Царицына. Тем более, что с ними будут ещё двое учителей и две родительницы. «Родительница» – школьное словцо, обозначающее любых взрослых женщин из семей учеников: мама, бабушка, тётя, старшая сестра. Прасковья уже почти забыла этот школьный термин, а теперь вот вспомнила вновь.

А потом Богдан подвезёт Прасковьиных родителей до электрички, они воссоединятся с учениками и поедут в свой родной городок.

Через полчаса оказалось, что Богдан уезжает послезавтра, т.е. вечером того же дня, когда состоится знакомство с родителями. Едет сначала в Питер, а потом куда-то дальше. Прасковья не спрашивала, куда: захочет – сам расскажет. Когда возвратится – непонятно, но до свадьбы почти два месяца.

Угощение родителей стейками прошло на первый взгляд благополучно. Всё понравилось: и стейки, и кот, и квартира, и район, и даже соседка-кошатница, которая заглянула мучимая любопытством и принесла корзиночку печений собственного изготовления в качестве предлога. Меньше всех, как показалось Прасковье, понравился сам жених, хотя он старался, даже подстригся, чтобы не выглядеть чересчур богемно. А может, ему это требовалось для командировки.

Прасковья в беседе участия почти не принимала. Она сидела в плетёном кресле из ротанга возле печки и неотрывно глядела на своего жениха. Он что-то говорил, раскладывал стейки по тарелкам, белозубо улыбался, изящно жестикулировал, а она почти не слушала, а только смотрела и смотрела, словно немое кино, и внутрь неё затекала одновременно волнующая и успокоительная теплота. Вот говорят: сердцу не прикажешь. Наверное, приказать и впрямь нельзя, но разрешить ему любить того, кого хочется любить, – очень даже можно. Прасковья прежде не разрешала, а теперь – разрешила, и ей было хорошо. «Зачем они говорят чепуху, что-то о его родителях, кажется? Какое это имеет значение?».