– Сам красил? – спросила Прасковья.

– Это мой приятель притащил и окрасил, – улыбнулся Богдан. – Надоедят – пойдут на дрова. Ты располагайся, руки помыть – там, а я пойду жарить стейки: это быстро, минут десять.

Прасковья села на диван, не обнаружила на паллетах ничего достопримечательного и пошла побродить по квартире. Кстати, и руки помыть. Туалет с узким окном и старым, рассохшимся шкафом. А ванны нет – только душевая кабина, как у неё в родительском доме, впрочем, кабина очень просторная. Сливной бачок наверху, для слива надо дёргать цепочку. Очень чисто. Интересно, у него всегда так чисто или ради визита дамы?

Квартира не велика, но впечатляет ухоженностью и приятной пустоватостью: ни одной лишней вещи. Ничего похожего на холостяцкое логово. На стене гостиной две репродукции Кустодиева – Масленица и что-то из провинциального быта. Очень похоже на её родной городок. Поскребла картину ногтем: настоящая живописная копия. Если на заказ, дорого, наверное. Забрела в спальню. Там – широкий матрас на ножках, накрытый клетчатым жёлто-рыже-коричневым пледом, за ним на полу тоже картина, повёрнутая лицом к стенке. А выше картины – небольшое окно, выходящее во двор, который не успела разглядеть, когда шли. Выглянула. Двор замкнутый, с маленькой клумбой, обрамлённой кирпичами, поставленными углом вверх. На клумбочке крокусы и готовые цвести тюльпаны. Оконная рама не пластмассовая, а деревянная, старинная, с форточкой. При этом не развалина, а вполне хорошая и опрятная, окрашенная ярко-белой масляной краской. Кусок комнаты отгорожен тёмно-серой клеёнчатой занавеской со стильными дырками, обрамлёнными золотистым металлом. Сквозь дырки пропущена штанга, на которой и висит занавеска. Вероятно, это и есть та самая гардеробная, без которой Рина, по её словам, просто не представляет себе жизни. А на самом деле, обыкновенный чулан. Быстренько убралась из спальни: неудобно всё-таки лезть к чужому человеку в опочивальню без приглашения.

Рядом ещё дверь, ведущая неизвестно куда. Прасковья заглянула: то ли сарай, то ли чулан огромного размера с двумя немытыми окнами. Похоже, место это никто никогда не ремонтировал.

Рядом со спальней – кабинетик: скорее всего, когда-то это была единая комната в два окна, впоследствии разгороженная. Перегородка оклеена зелёными обоями в мелкий цветочек. Прасковья села в необычайно удобное крутящееся рабочее кресло. Кожаное и наверняка очень дорогое. Кожа – рыжая и словно слегка мятая. Пожалуй, самая породистая вещь во всей квартире. Интересно, что сказала бы Рина? Стол, похоже, старинный, а попросту говоря – очень старый, довольно обшарпанный, кое-где поцарапанный. Рядом стеллаж с книгами, забавный, самодельный: стойки из старой, местами ржавой водопроводной трубы и доски-полки. Стеллаж был заполнен разномастными книгами и уходил вверх, а потолки тут высокие. Удивительно, но у них дома почти такой же стеллаж. Сделал отец в незапамятные времена. Прасковья стала рассматривать книги. Мама говорит, что человека лучше всего характеризует его библиотека. Или её отсутствие, как ныне всё чаще случается.

Потом за книги принялася.

Сперва ей было не до них,

Но показался выбор их

Ей странен. Чтенью предалася

Прасковья жадною душой;

И ей открылся мир иной, – иронически продекламировала она самой себе.

Однако нет, мир иной не открылся, хотя выбор, конечно, очень странный: книжки были на самых разных языках, иные даже на арабской вязи, которые надо листать наоборот, с конца. А по-русски – статистические справочники, что-то по программированию. Ещё по программированию – уже на английском. Из знакомых – дореволюционное издание Ле Бона «Психология масс», Токвиль по-французски; она не сразу сообразила, что Tocqueville – это и есть Токвиль, автор читанной когда-то «Демократии в Америке». Но тут был «Старый режим и революция»; этого она не читала, хотя, конечно, слышала. Потом словари Даля и Ушакова в четырёх томах, да ещё дореволюционное собрание сочинений Карамзина с ятями и твёрдыми знаками. Остальное – незнакомое. Что-то знакомое, может быть, было ещё – выше, но не на кресло же становиться, а ни табуретки, ни лестницы не было. «Лорда Байрона портрет» тоже отсутствовал. Вместо него висела фотография мужчины в стиле 30-х годов, в круглых, по тогдашней моде, очках. Из лордов присутствовал лорд Кёрзон, вице-король Индии – в виде биографической книги на английском.

За окном нарисовался абсолютно чёрный, крупный и очень пушистый котяра. Прасковья открыла окно, и кот не торопясь, изящным кошачьим движением ступил на подоконник и улёгся на нём, обогнув себя хвостом.

Из кухни меж тем уже доносился неповторимый дух жареного мяса, от которого текли слюнки. В дверях возник Богдан:

– Кушать подано!

Кот без суеты соскочил с подоконника и пошёл вслед за хозяином. Запрыгнул на паллеты, улёгся.

– Это мой кот Насилий, – представил Богдан.

– Насилий? Какое двусмысленное имя! – засмеялась Прасковья.

– Совершенно не двусмысленное – вполне односмысленное. – Раньше его звали Василием, Васькой. Он ко мне сам пришёл, ну я и назвал его Васькой. Мы с ним подружились.

И вот однажды неурочный звонок в дверь, открываю – разгневанная соседка. Заявляет, что мой Василий изнасиловал, именно так: изнасиловал, её породистую кошечку и теперь она принесёт беспородных котят. Я всячески извинялся и каялся за дурное воспитание кота, на следующий день в качестве алиментов купил целый ящик корма «Феликс». Однако скандал в благородном семействе закончился неожиданно счастливо: котята-бастарды оказались такими красавцами, что моя Наталья Владимировна распродала их в качестве породистых – какой-то новой породы. Именно не раздала, а продала. Мне предлагала задаром одного: якобы мне, как владельцу кота, полагается один из приплода. Оказывается, есть такое правило среди кошатников.

– Что ж ты не взял?

– Подумал, что мне ещё рано становиться старой девой с кучей котов. А Василий после этого инцидента был переименован в Насилия, это Наталья Владимировна придумала. Когда я уезжаю, она Насилия кормит. Во всём прочем он на вольном выгуле: поел – и во двор. Обычно на всю ночь уходит. Недавно принёс мне крысу: у нас хорошие, товарищеские отношения.

Прасковья взяла Насилия на руки. Он был радикально чёрен всеми частями тела без изъятья, включая нос и ладошки. Нос был покрыт нежной-нежной и короткой-короткой шелковистой шёрсткой, очень приятной на ощупь.

5.

Стейки с жареной картошкой и салатом из свежей редьки с морковью были выше всяческих похвал. Даже лучше, чем в стейк-хаусе. Стол – без скатерти, из двух толстых старых досок на железных, грубо сваренных опорах. Посуда обычная, белая, опалового стекла, такая в «Магните» продаётся. И при этом – идеально чистые и глаженые льняные салфетки, как в ресторане. Прасковья любила лён, где-то читала, что цветок льна мистически связан с её именем. Но даже когда этого не знала – лён всё равно любила. Что может быть лучше прохладной льняной простыни!

– Слушай, сколько языков ты знаешь? –полюбопытствовала опасливо.

– Да в общем, несколько, в разной степени, – скромно ответил Богдан.

– Ну, сколько? – настаивала Прасковья.

Он пошевелил пальцами, считая:

– Пожалуй, семь.

– С ума сойти! – изумилась она. – Знание языков свыше общепринятого минимума по английскому было для неё недостижимостью №2 после похудения. Великие люди сорок второго размера, знающие три языка – вот идеал. За то и другое их всюду берут, и они делают головокружительную карьеру. Но чтобы семь…

– И арабский знаешь?

– Знаю, и довольно прилично, – кивнул Богдан. – Да ты ешь, ешь. Или не нравится?