Прасковья и Рина встретились в туалете. Рина перед зеркалом точными, умелыми движениями поправляла макияж.

– Я тебе сочувствую! – приобняла она Прасковью за плечи.

– Это ещё почему? – удивилась та.

– Намучаешься ты со своим солдафоном. Скрутит он тебя в бараний рог. Увидишь!

– Ну и ладно – скрутит так скрутит! – легкомысленно ответила Прасковья и вышла из туалета.

Медиа-воротила уже шёл по проходу. Был он, на взгляд Прасковьи, старым и облезлым – лет, наверное, под пятьдесят или даже больше. Впрочем, для Прасковьи все люди после сорока сливались в одну нерасчленённую старость. Сорок, пятьдесят, шестьдесят, восемьдесят – какая разница? Рина встрепенулась, защебетала, поцеловала Прасковью, приветственно помахала мужчинам и упорхнула. С воротилой она почла за лучшее друзей не знакомить. Когда они удалялись, идя рядом, Рина на шпильках была больше, чем на полголовы выше своего престарелого кавалера. Впрочем, говорят, это нынче модно и стильно.

Все трое испытали значительное облегчение.

11.

– Ну что ж, друзья, давайте я вас отвезу, и на сегодня закончим, – проговорил Родион, решительно стаскивая с себя галстук и засовывая в карман пиджака.

Ехали долго и нудно, дойти пешком можно было бы, наверно, быстрее, но в машине был рюкзак и небольшой чемодан Богдана: не тащить же их в руках. Наконец приехали. Родион вытащил чемодан и занёс его в квартиру, намереваясь тут же уйти.

– Может быть, выпьем чаю? – предложил Богдан. – Рины нет, можно расслабиться.

– Да уж, – покачал головой Родион, – mademoiselle Рина – подлинный боец. Идеологического фронта, – он усмехнулся. – Скажите, Прасковья, она правда Ваша близкая подруга? Вы так не похожи…

– Ну, она же рассказала, что мы познакомились в процессе поступления в университет, – пояснила Прасковья. – А это что-то вроде однополчан что ли. Словом, такое не забывается. Потом, я была девочкой из провинции, из деревни, можно сказать, а она – столичная штучка. Она мне сильно помогла освоиться в Москве, правда-правда. Она мне по-своему нравится: такая энергичная, уверенная в себе, умеет заводить нужные знакомства. Меня тоже обучала нетворкингу. Я понятия не имела, что это такое. У нас в городке какой нетворкинг? И так все всех знают. Говорят, она способная журналистка. Жаль, что с Богданом у них произошло взаимное отталкивание.

– А я Вам скажу с солдатской прямотой, – возразил Родион, – дело было совсем наоборот. Он ей очень понравился, и она сильно Вам позавидовала. Потому что нельзя не завидовать девушке, заполучившей Богдана. – Прасковье не понравилось слово «заполучившей»: вроде как она его сама домогалась. Но возражать как-то глупо.

– Родька! Не пори чушь! – прикрикнул Богдан из кухни, где заваривал чай. – Парасенька, не слушай этого дурака.

– И, позавидовав, Ваша Рина поспешила обесценить в своих, прежде всего, глазах предмет своей зависти. Именно поэтому она целый вечер тролила Богдана, впрочем, без особого успеха, – невозмутимо закончил Родион.

– Ну что ж, такая гипотеза возможна, – проговорила задумчиво Прасковья, – Но как оно есть на самом деле – знать нам не дано. Человеческая природа полна загадок.

– Одну из них я разгадал, – с ироническим самодовольством произнёс Родион.

– Вот вам чай и даже какие-то конфеты. – Богдан поставил на паллету огромный белый фарфоровый чайник, белые кружки и вазочку с «коровками». – Я должен привести себя в порядок после трёхдневного пути.

– И то сказать. После общения с mademoiselle Риной необходимо провести дезактивацию, дегазацию и дезинфекцию, как после применения противником оружия массового поражения, – невозмутимо заявил Родион.

– Зря Вы так, Родион, – покачала головой Прасковья. – А то я возвращу Вам Вашу же мысль: Вам понравилась Рина, но, не надеясь на успех, Вы объявили, что виноград зелен.

– Не просто зелен, а весьма токсичен, – ухмыльнулся Родион. – Во всяком случае, абсолютно несъедобен. И вообще это не виноград, а волчьи ягоды. Знаете такие?

– Как не знать? У нас под бугром такие растут, – засмеялась Прасковья.

– Родион, а у Вас есть девушка? – неожиданно для самой себя спросила она и тут же смутилась, поскольку всегда считала этот вопрос пошлым и свойственным провинциальным пенсионеркам.

– Бог миловал, – усмехнулся Родион. – Я вообще не нахожу в себе дарования иметь, так сказать, the девушку. Я стараюсь не предъявлять к людям непомерно высоких требований. А гипотетическая the девушка должна быть одновременно умной, красивой, образованной, самодостаточной, элегантной, неназойливой, приятной собеседницей, умеющей при этом иногда и помолчать. Трудно предположить, что все эти свойства сочетаются в одном человеке, а если вдруг сочетаются, то вероятность того, что это удивительное существо обратит внимание на меня, практически равна нулю. Поэтому приходится действовать по разделению: одна умная, другая красивая, третья обладает ещё какими-нибудь приятными свойствами и дарованиями. Я узнал от одной замужней дамы, что и женщины действуют таким же манером. Меня она ценила за ненавязчивость; в последнее время я сильно усовершенствовался в этом качестве и вовсе исчез. Словом, краткий ответ на Ваш вопрос: девушки у меня нет.

Только знаете, Прасковья, – добавил он после паузы, – не говорите супругу то, что я Вам рассказал: он всё это называет «половая жизнь приматов» и говорит, что у него на это аллергия. Даже на чужие разговоры на эту тему аллергия. Так что не огорчайте его понапрасну, не обостряйте недуг.

– Что ж, не буду говорить, – недоумённо согласилась Прасковья.

Тут к ним присоединился Богдан. Он был в той самой чёрной футболке с золотыми непонятными узорами, в которой впервые встретил здесь Прасковью. Отросшие кудри тоже напомнили ту встречу. Родион ещё раз проверил, верно ли записан адрес Прасковьиных родителей, обещал быть вместе с каким-то Александром Владимировичем и наконец ушёл.

– Кто такой Александр Владимирович? – спросила Прасковья, будто это имело важное значение.

– Это мой начальник и учитель, – ответил Богдан. – Он знает меня с незапамятных времён. Мне показалось, что он сможет сыграть роль некоего старшего родственника что ли. Потом, если твоя мама захочет получить обо мне какие-то дополнительные референции – он ей их сможет дать. Меня он знает как облупленного. Пойдём допьём чай что ли…

Они сели на диван, она легла к нему на колени, физически ощущая, как он напряжён и скован. Богдан не решался даже на те скромные ласки, что бывали меж ними прежде. Его скованность передалась и ей.

– Моему отцу ты очень понравился, – проговорила Прасковья, чтобы не молчать.

– Мне он тоже очень нравится, – ответил Богдан, думая явно о другом.

– Парасенька, мне нужно сказать тебе одну вещь… собственно, об этом следовало бы сказать раньше, но так уж получилось, что…– он замолчал, глядя на неё то ли с крайней усталостью, то ли со страданием. Ей стало ужасно жалко этого красивого, уже близкого, но не понятного ей парня. Она обняла его за шею, на мгновение прижалась к груди, а потом резко встала и заявила:

– Тебе надо отдохнуть. Ложись-ка ты спать. Я сейчас приму душ и тоже лягу. Дай мне только полотенце.

Он тут же засуетился, вытащил ей здоровенное махровое полотенце шоколадного цвета, что-то рассказывал насчёт шампуня и чего-то ещё – она не поняла. В ванной разделась и принялась перед зеркалом вытаскивать из волос вплетённые туда нынче утром незабудки: вытащить их оказалось не таким уж простым делом. Наконец последняя незабудка была выплетена, и она вошла в душевую кабину. Кабина оказалась исключительно удобной. «Господи, что это с ним? Может, с ним что-то не так? А что может быть не так? Может, просто в самом деле устал? Самолёты, пересадки, смена часовых поясов – это действительно утомительно», – думала Прасковья тревожно. Текущая тёплая вода слегка успокоила, она трижды намыливалась и тщательно смывала пену. Больше делать было нечего. Она тщательнейшим образом вытерлась, высушила феном волосы, старательно причесалась лежавшей тут же щёткой обернулась полотенцем выше груди – получилось довольно соблазнительно – и босиком пошла в спальню, намереваясь нырнуть к нему под одеяло, и дело с концом. «В конце концов сейчас не викторианские времена, и современная девушка вполне может проявить инициативу, в том числе и в первую брачную ночь, – убеждала она себя. – К тому же только у таких устарелых идиотов, как мы, первая брачная ночь может быть действительно первой. Впрочем, кто его знает, мало ли что говорят и пишут…»