— Я должна была сделать это для моего отечества и не имела права жаловаться, потому что мы оба исполняли наш долг. Если же я переношу разлуку так спокойно, так это потому, что у меня есть еще другой советник — моя совесть. И ты также, моя Джо, встретишь в жизни много тяжелого, но ты все перенесешь, если будешь сознавать в душе, что исполнила то, что предписывала тебе твоя совесть и польза твоих ближних.

В ответ на это Джо крепко прижалась к матери и все ее чувства слились в одно горячее желание выработать в себе силу воли и походить на свою мать и на своего отца.

В эту минуту Эмми шевельнулась на своей постели и глубоко вздохнула. Джо подошла к постели и, наклонившись к сестре, поглядела на нее с каким-то новым, особенным чувством.

«Какая я злая, — подумала она, — я не могла простить её. Ну что, если бы не Лори? Теперь уже было бы поздно. И откуда у меня берется столько злобы?»

Эти слова Джо сказала почти вслух, с нежностью оправляя мокрые волосы Эмми, разметавшиеся по подушке. Спящая девочка сквозь сон услыхала эти слова. Она открыла глаза и с улыбкой протянула руки к сестре. Они молча прижались друг к другу, и все было забыто и прощено в теплом, сердечном поцелуе.

— Как кстати у моих учеников открылась корь! Теперь я свободна, — говорила Мегги в одно апрельское утро, укладывая свои вещи в дорожный сундук, вокруг которого стояли ее сестры.

— Душка Анни Моффат! Она не забывает своих обещаний. Целых две недели веселья!

— Счастливица Мегги! — восклицала Джо, складывая рубашки и напоминая своими длинными руками ветряную мельницу.

— И какая чудная погода! Как я рада ей! — выразила Бетси, старательно укладывая ленточки и бантики в свою лучшую коробочку, припрятанную для важных случаев.

— Да, желала бы и я попользоваться этой погодой и пощеголять в этих нарядах! — промычала Эмми, у которой был полон рот булавок. Она артистически втыкала их в булавочную подушечку своей сестры.

— Да, лучше было бы, если б мы все ехали; но что делать — нельзя. Уж зато я постараюсь запомнить все, что увижу и услышу, чтоб подробно рассказать вам обо всем. Надо хотя этим отблагодарить вас за то, что вы ссудили меня вашими вещами и помогли мне собраться, — сказала Мегги, обозревая довольным взглядом свой скромный багаж.

— А что мама дала тебе из драгоценностей? — спросила Эмми, не присутствовавшая при открывании заветного черного сундучка, заключавшего в себе остатки былого величия, которые миссис Марч хранила для своих дочерей.

— Пару шелковых чулок; веер — знаешь, тот хорошенький, резной — и голубой пояс. Мне хотелось бы взять с собой лиловое шелковое платье, но его надо перешивать, так уж я удовольствуюсь моим старым кисейным.

— Оно будет очень красиво с моим белым конзу[9]. Как жаль, что мой коралловый браслет сломан! Ты могла бы надеть его, — прибавила Джо, всегда охотно уступавшая сестрам свои вещи, но, к сожалению, вещи эти обыкновенно были в таком положении, что от ее готовности не выходило большего прока.

— Мне хотелось тоже взять жемчужный убор, но мама сказала, что для молодой девушки лучшее украшение — живые цветы, и Лори обещал прислать мне цветов, — сказала Мегги. — Да, где же мой серый костюм для прогулок? А, вот он; Бетси, завей перо на моей шляпке. А мое поплиновое платье здесь? Однако оно тяжеловато для весны.

— Но ты можешь надевать на вечера твое белое кисейное; оно так идет к тебе, — сказала Эмми, для которой не было более приятного сюжета разговора, как наряды.

— Но какой у меня зонтик! Боже, какой зонтик! Я просила мама́ купить мне черный с белой ручкой, она купила зеленый, с безобразной желтой палкой. Правда, он прочен, хорошей работы; но каково мне будет щеголять с ним рядом с Анни, у которой зонтик шелковый, с золотой верхушкой! — со вздохом сказала Мегги, рассматривая свой.

— Перемени его, — посоветовала Джо.

— Вот еще! Чтобы обидеть мама́? Я не так глупа. Я утешусь за зонтик шелковыми чулками и двумя парами свежих перчаток. Спасибо, Джо, это ты уступила мне одну пару.

В эту минуту Бетси внесла в комнату облака кисеи, вышедшие из-под утюга Анны.

— А как вы думаете, не украсить ли мне мои ночные чепчики ленточками? У Анни Моффат все чепцы с голубыми и розовыми лентами.

— Не надо, — решила Джо, — бедные люди не должны гоняться за богатыми.

— Будут ли у меня когда-нибудь настоящие кружева и банты на чепцах? — грустно спросила Мегги.

— Давно ли ты говорила, что ничего больше не желаешь, как только поехать к Анни Моффат? — напомнила Бетси своим спокойным тоном.

— Таков человек: чем больше ему дается, тем больше он желает, — философствовала Мегги. — Ну, теперь все уложено, кроме моего бального платья; пускай его уложит мама, — прибавила она, весело окидывая взглядом до половины наполненный чемодан и белый скомканный тарлатан[10], который она величала своим бальным платьем.

На следующий день, в отличную погоду, Мегги уехала на две недели гостить и повеселиться к своей приятельнице. Нельзя сказать, чтоб миссис Марч отпускала ее охотно; она опасалась, что Мегги возвратится еще менее довольная своей судьбой, чем она была до того; но она так убедительно просила отпустить ее, что мать не имела духа отказать ей в удовольствии после тяжелого зимнего труда. Итак, Мегги уехала делать первый опыт светской жизни.

Фешенебельный дом Моффатов совершенно ослепил ее своею роскошью, а обитатели его — своим изяществом. Но это были люди ласковые, несмотря на пустоту их образа жизни, и Мегги скоро освоилась у них как дома. Быть может, она инстинктивно поняла, что хозяева ее, несмотря на их внешний лоск, люди довольно ограниченные и мало развитые, и что под всем этим внешним блеском скрывается очень мало содержания.

Но как бы то ни было, а Мегги с удовольствием каталась в роскошном экипаже, рядилась каждый день в свои лучшие платья и проводила время в полной праздности. Такая жизнь была ей как нельзя более по вкусу, и вскоре она даже стала подражать манерам и образу мыслей окружавших ее лиц. Она начала жеманиться, кокетничать, вставлять в разговоры французские фразы, завивать волосы, затягиваться в корсет и рассуждать о модах. Роскошные наряды Анни Моффат возбуждали в ней зависть и заставляли мечтать о богатстве. Родной дом казался ей бедным и скучным, когда она о нем вспоминала, труд — несносным, а сама она — несчастной молодой девушкой, хотя и обладавшей свежими перчатками и шелковыми чулками.

Впрочем, у Мегги было мало времени на размышление, так как она и обе ее приятельницы были постоянно заняты придумыванием новых удовольствий и приготовлениями к ним. Они целый день катались в экипажах или верхом, делали визиты, посещали театры и рауты или сами принимали гостей. У Анни было много знакомых, и она была уже вполне светской хозяйкой. Старшие сестры ее были очень красивые молодые девушки, и одна из них была помолвлена. Это обстоятельство сильно занимало романическое воображение Мегги. Моффат-отец, хороший знакомый мистера Марча, был толстый, пожилой, веселый джентльмен. Не менее дородная и веселая супруга его полюбила Мегги, которую, впрочем, все вообще ласкали в этом доме. Ее прозвали Маргариткой и совершенно вскружили ей голову комплиментами.

Однажды девушкам предстояло ехать на раут. Мегги была в совершенном отчаянии: поплиновое платье оказалось негодным; подруги ее оделись в легкие платья, а тарлатановое платье ее походило на тряпку рядом с свежим креповым платьем Сэлли. Мегги заметила, с каким состраданием подруги ее осматривали оба ее платья, и щеки ее зарделись от уязвленного самолюбия. Впрочем, ни одна из них не сделала ни малейшего оскорбительного замечания на этот счет, и все три наперерыв предлагали ей свои услуги; Сэлли бралась причесать ее, Анни — завязать ей кушак, а невеста Белла восхищалась белизной ее рук.