–Не так быстро, молодой человек,– Хранитель буквально притормозил его, положив свою ладонь ему на голову. – Я рад, что тебя так вдохновил мой рассказ. Но всему свое время, если на то будет Воля Богини. А пока не стоит забывать о том задании, которое я тебе дал. Помни, ты должен управиться к празднику Клевера.

Финн энергично закивал, хотя его мысли сейчас находились далеко от задания.

– Значит ли, что человечество – это и есть мир Иных? – спросил он у Хранителя, не в силах унять собственное ликование и любопытство.

– Они именуют себя «люди». Совокупность людей называется человечеством.

–Как мы называем себя сидами?

– Верно, – Хранитель одобрительно улыбнулся. – Наши миры во многом похожи. И это может стать ключом. Поскольку, иной мир осилит тот, кто постиг свой мир.

И загадочно подмигнув, Хранитель раскланялся с обескураженным джентри:

– На сегодня достаточно информации. Тебе есть над чем подумать. А я, пожалуй, пойду.

Оставшись один, Финн еще долго не мог унять волнение. Сегодня он стал Владеющим Сном Наяву (вернее, он был им, видимо, всегда, но именно сегодня Хранитель открыл ему значение его дара), узнал о Великом Скандлане много личного, и в постижении тайны человечества стали появляться первые ясные проблески. Казалось, что даже книги, стройными рядами заполнявшие стеллажи важного для Финна раздела, с большей снисходительностью стали смотреть на него своими одинаковыми коричневыми корешками.

Воодушевлённый новыми знаниями, Финн поднял руку и провел ее по первому ряду книг, практически их не касаясь. К его удивлению, ни одна книга не двинулась с места, обиженно задвигаясь поглубже, а скорее наоборот, мелко задрожав, словно ответили ему взаимностью. Брать в руки их он не осмелился. Следуя совету Хранителя, Финн решил не торопить «нужное время».

С тех самых пор заветный раздел «30.2 История человечества» встречал Финна каждый раз, когда тот приходил, легким переливающимся светом. Отныне он всегда находился в его поле зрения и не стремился от него скрыться.

Дома тоже дела шли лучше, чем до этого. Хозяйственная тетушка Мейв развила активную деятельность, и вскоре их дом сиял чистотой и свежестью. Финн не удивился бы, узнай он, что тетя решила освежить краску даже на стенах дома и заборе. Теперь их дом стал встречать его по вечерам запахами свежеиспеченных пирогов и любимого тетушкой бульона из цыпленка.

Как всегда яркая, в очередном цветастом платье, с кухонным передником спереди, розовощекая, больше от жара печей на кухне, чем от природы, добродушная тетя Мейв каждый раз усаживала Финна рядом с собой завтракать и ужинать за красиво сервированный стол. Даже Гутор Форк, предпочитающий семье уединение, а еде – работу, не избежал данной участи. Вскоре Форки смирились и даже стали привыкать к своеобразным семейным посиделкам. Глядя на них со стороны можно было подумать, что это обедает обыкновенная семья джентри.

Финн ценил труд тетушки и старался лишний раз ее не расстраивать, иногда помогая убрать со стола и всегда – теперь всегда – тщательно моя руки перед едой.

Под натиском просьб тети Мейв Форк старший начал следить за своим внешним видом и выглядеть опрятнее. Изредка он вежливо поддерживал беседу с ней за столом, но сразу после окончания обеда, стремительно скрывался за дверями мастерской и, как догадывался Финн, с огромным облегчением переодевался в свой рабочий засаленный годами халат.

С тех пор как они откровенно поговорили друг с другом, Финн с отцом стали придерживаться негласного перемирия. Отец не заставлял его больше помогать в мастерской, а Финн стал уважительно с ним здороваться при встрече, не задавая больше никаких вопрос и не стараясь каким либо способом продолжить тот их разговор. К теме выбора и к воспоминаниям о маме они больше не возвращались.

Филип удобно расположился на подоконнике школьного коридора, поджав под себя длинные худощавые ноги. За это лето он вымахал больше обычного, и теперь казался себе нескладным и угловатым. Особенно, он стеснялся своих ног. Одним летним днем, когда он вместе с матерью отправился на машине на пляж Солтхилл, он к своему ужасу обнаружил на ногах первые темные завитки волос. По щиколотку в воде, длинноногий, в узких плавательных шортах, он был похож, по выражению самой мамы, на паучка-водомерку. С того момента, Фил решил больше не рисковать и не оголяться в общественных местах.

И хотя на его коленях была раскрыта одна из тех книг, которыми он зачитывался все лето, сейчас он сквозь блестящее стекло окна смотрел, как ученики средней школы Святого Мартина играют в гэльский футбол во внутреннем дворике. По правилам игры пятнадцать игроков с каждой стороны поочередно пытались забить мяч в ворота противника ногой, головой, или любой другой частью тела, только не рукой.

В Ирландии стояла теплая осень, и игроки команд были одеты в легкую летнюю форму: синие шорты, высокие гольфы и белый верх. Сегодня играла женская команда против мужской. Девочки с собранными на затылках высокими хвостами, прыгали по полю и, повизгивая, били по мячу, при этом по силе совершенно не уступая мальчишкам.

В школу Святого Мартина Филип перевелся этим летом. После смерти отца им с матерью пришлось продать их большой богатый дом в Англии и переехать в небольшой город Лохрей в Ирландию, где проживала дальняя родня его мамы. Лохрей давно стал считаться пригородом Голуэя, который превосходил его и по численности, и по площади. В Голуэе находился крупный порт, многочисленные исторические достопримечательности, и как теперь было известно Филипу, широко знаменитый пляж Солтхилл. Также там находилось отделение Ирландского национального университета, куда с радостью приняли работать его мать, бывшего преподавателя истории Лондонского университетского колледжа. Поэтому в начале июня их небольшая семья, состоящая из трех членов – он, мама и белый кот по кличке Мерлин – отправились на постоянное местожительство в Ирландию.

Лохрей не понравился Филипу. После шумного наполненного жизнью в элегантных серых тонах Лондона, этот маленький город казался ему тесным и вульгарно-простоватым. Здесь немногочисленные жители знали все и обо всех, по пятницам встречались во внутренних двориках на барбекю, а по воскресеньям целыми семействами посещали воскресные службы.

Друзей у него здесь не было. Только переехав, Филип вел активную переписку с бывшими одноклассниками из Лондона, всячески поддерживая прошлые дружеские отношения. Заводить новые он не стремился, предпочитая держаться обособленно и слегка высокомерно. В начале учебного года несколько ребят пытались завязать с ним общение. Они даже пригласили его на первую осеннюю вечеринку, а также сыграть с ними в футбол. Но после первых же неудач – на вечеринку он пришел в джинсах и выглядел как дурак среди элегантно одетых в стиле 20-х годов юношей и девушек (вечеринка оказалась тематической), а в игре в футбол он несколько раз нарушил правила, забивая мяч рукой – они перестали искать поводы для общения с ним, отнесся его к разряду заносчивых английских выскочек. Он в свою очередь предпочел гордо сохранять свое одиночество, не предпринимая больше попыток играть с ними в футбол. Поэтому сейчас он рассеяно наблюдал за игрой одноклассников через окно второго этажа школы.

Зато, как ни странно, он нравился одноклассницам. Девочки находили его даже по-своему красивым, некой мрачной и загадочной красотой, которая автоматически наделяла его качествами Эдварда из «Сумерек». Филип слышал однажды в столовой, как Ева Кларк, дочь владельца крупного свадебного салона в Галоэе и первая красавица в школе, громко хвасталась пред другими девочками, что ее бойфренд Томми Бойл ревнует ее к новенькому. Якобы тот во время занятий по английскому глаз с нее не сводит и все смотрит и смотрит своим таинственным темным взглядом. Слушая Еву, подружки ахали в ответ и начинали бросать томные взгляды на Филипа, сидящего через два стола от них, как обычно в полном одиночестве.