– У тебя получилась настоящая история любви, – сказал ее муж.

– Да, – прошептала она, укладывая ребенка удобнее в кресле и присаживаясь к мужу на диван. – Какая история может сравниться по волшебству с историей любви?

– Ни одна, – согласно кивнул муж.

– Мне лишь остается только надеяться, – тихо пропела Элиаф, – что мой муж, Гутор Форк IV, способен любить также пылко как его дед.

– Даже сильнее, потому что ты – настоящая, – улыбаясь, он прижал ее к груди. – Моя самая настоящая волшебница.

– Сын, просыпайся! – голос отца изменился до неузнаваемости. Он был суров и совсем не боялся потревожить его сон.

Чары рассеялись. Перед сонным взором Финна, в рабочем халате, который он одевал в мастерской – а в последнее время и вовсе перестал снимать – стоял отец. Его волосы были взъерошены, лицо казалось бледным, а глаза выражали усталость и грусть.

Этот Гутор Форк разительно отличался от своего образа во сне. Но именно таким Финн и привык его видеть: суровым, немногословным, неопрятно одетым и всегда в мастерской.

– Завтрак на кухне. Иди, умывайся и ешь. Я написал письмо тетушке Мейв. Завтра она приедет, чтобы заботиться о тебе. А сейчас вставай, мне нужно работать, – Форк старший говорил сдержанно и по делу, словно вел учет своим портняжьим иглам, а не разговаривал с сыном.

– Но я не хочу, чтобы приезжала тетя Мейв! – вспылил Финн.

Конечно, он любил тетушку. Она приходилась родной сестрой его матери. И первые годы после ее смерти заботилась о нем. Но с тех пор, как ему исполнилось двенадцать полных лун, и он пошел в школу, он больше не хотел, чтобы над ним как наседка кудахтала тетя Мейв, закармливала своей стряпней и контролировала каждый его шаг. Он достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе самому.

– Это не обсуждается, – сказал отец, поворачиваясь к рабочему столу и перебирая на нем свои изделия. – У меня совершенно нет времени выслушивать твои капризы, а также разыскивать тебя по ночам. Мейв присмотрит за тобой, а я буду избавлен от необходимости волноваться за тебя.

– Так не волнуйся. Я достаточно самостоятельный, – вспыхнул Финн и тут же пожалел, когда наткнулся на гневный взгляд отца.

В сердцах бросив кусок ткани, который он до этого рассматривал, Гутор Форк обернулся к сыну и вскричал:

– Не достаточно! И пока ты живешь в моем доме, будешь подчиняться моим правилам. И где, скажи на милость, тебя вчера носило весь вечер? Ты не вернулся к назначенному времени. Я вынужден был бросить свою работу и отправиться на твои поиски.

– Ты любишь только свою работу! – закричал Финн и, слезы предательски выступили на глазах. – А меня ты совсем не любишь.

Хлопнув дверью, он выскочил из мастерской. Но прежде чем дверь закрылась, он сумел расслышать последнюю фразу отца.

– Но при чем здесь любовь? – растерянно спросил он.

Зарывшись головой в подушку, Финн кричал в нее и бил кулаками по кровати. Отец ничего не понимает, он совсем далек от того, чем живет Финн. Он башмачник, и кроме башмаков и его больше ничего не интересует в жизни. Даже собственный сын. Ах, если бы мама была рядом!

Обиженный на весь мир, Финн еще долго всхлипывал и колотил кровать, пока не затих, снова провалившись в сон. А к вечеру у него поднялась температура.

Проснулся от того, что мамины руки заботливо гладили его по волосам. Он потянулся на встречу к нежным рукам, стараясь разлепить тяжелые веки.

– Мама, – простонал он.

Ответом ему был радостный смех:

– Ах, я хотела бы стать матерью такого чудесного мальчика как ты.

На его кровати сидела тетя Мейв. В огромном цветастом платье она была похожа пестрого жизнерадостного попугайчика.

– Я не чудесный, – буркнул Финн, освобождаясь из ее рук.

– Еще какой чудесный! – пропела тетя, чем напомнила ему маму. Точнее тот ее образ, что он видел во сне.

– Что ты здесь делаешь, тетушка Мейв?

– Забочусь о тебе. Что же еще, глупый цыпленок?

– Ну, хватит, – движением руки он отодвинул от себя уже готовые обнять его тетушкины руки и, приподнявшись на одном локте, постарался говорить как взрослый: – Во-первых, я не чудесный, а взрослый и совсем не нуждаюсь в вашей заботе. И, пожалуйста, не называйте меня цыпленком. Так.. так называла меня мама. А я уже давно не цыпленок.

– Как скажешь, цыпленок, – ничуть не обидевшись, сказала тетя. – Я уважаю твою, – она на мгновение задумалась, подбирая слово, – «взрослость». Я приехала, потому что твой отец попросил. Дом пришел в запустение, впрочем, как и сам Гутор. Здесь требуется женская рука. А о тебе я заботилась, потому что ты был болен.

– Болен?

– Да, ты пролежал в бреду три дня. Хорошо, что мне удалось вырваться к вам в тот же день, как я получила письмо. Бедняжечка, ты был такой горячий, метался во сне, все говорил о каком-то Хранилище… – тетя понизила голос и, смешно выпучив глаза, добавила, – и о баньши.

Произнеся это вслух она разве что не стала осенять себя сохранным знаменем, как самый суеверный сид.

Но Финн в этой подробной тираде услышал только одно. Хранилище. Как он мог забыть об этом? А школа? А мессир Скандлан? Сколько он пролежал в горячке – три дня? Его уже наверняка исключили из школы.

Финн схватился за голову и почти в голос застонал. Тетушка продолжала тараторить:

– Как хорошо, что твой организм молод и крепок. И ты быстро справился с болезнью. Твой отец за это время осунулся еще больше. Он так переживал. Хорошо, что через день после болезни, к нему зашел какой-то Хранитель, по имени то ли Сандал, то ли Скандал, уже и не упомнишь. Знаешь, – доверительно прошептала тетушка Мейв, – когда тебе переваливает за полувековой лунный цикл, память начинает подводить. Да и слух, и зрение. Ах, и где мои пятнадцать лун… – тетушка замолкла, видимо замечтавшись.

Поднявшись на кровати, Финн не выдержал и резко спросил (в конце концов, его будущее висело на волоске):

– Что он сказал?

– Кто? – испуганно спросила тетушка, вырванная из мира грез. Видимо, это было у них семейное – уплывать в фантазии. Разумеется, кроме отца.

– Мессир Скандлан. Пожалуйста, тетушка, соберитесь, это очень важно.

– Ах, этот почтенный старец. Он долго разговаривал с твоим отцом. Кажется, все выспрашивал о твоих мечтах и желаниях, справлялся о здоровье, что-то упомянул о задании, которое ты сможешь выполнить, как только поправившись. Твой отец остался доволен разговором. Они еще долго пили чай. Представляешь, этот почтенный старец оказался сластеной. И что само интересное, зубы то у него все на месте, и это не смотря на то, что ему, наверное, сто сорок полных лун, и он, наверняка, каждый день уминает конфет двадцать не меньше.

Но нетерпеливый Финн совсем не находил интересным количество съеденных конфет, оставшихся зубов и преклонный возраст Хранителя.

– Но что он сказал моему отцу? Он был недоволен? Мне нужно с ним поговорить. Мне нужно отправиться в школу.

– Никаких разговоров и школ, пока ты совсем не окрепнешь. Сейчас я принесу тебе бульон и чай с ромашкой. А потом, если хочешь, я позову твоего отца, и ты сам все у него спросишь. Уверена, тебе не стоит волноваться, и ты продолжишь учебу сразу как сможешь.

Финн хотел уже одеваться, но сильное головокружение и слабость заставили его сдаться. Он улегся обратно на кровать и послушно кивнул тете Мейв.

– Вот и умница, цыпленок, – довольно заключила тетя, но заметив метнувший молнию взгляд племянника, тут же добавила, – помню-помню, никаких цыплят. Кроме тех, что в бульоне.

И засмеявшись собственной шутке, тетя выплыла из его комнаты в своем большом ярком платье, с кучей рюшечек и оборок. Так уже давно никто не одевался, Финн знал это наверняка, но ее, видимо, это совсем не заботило, как в прочем и чье либо мнение. Тетя хоть и была добродушной, но никогда не изменяла своим вкусам и правилам.

Вечером того же дня к порозовевшему от очередного тетушкиного чая с ромашкой Финну зашел отец. Его лицо было бледнее, чем обычно. Словно это он три дня провалялся в горячке. Присев на стул рядом с кроватью сына, Гутор сказал: