Но сейчас мы были, вместе.
Пока мы собирались на эстраде, хлынул дождь. Люди спрятались под зонтами. Было странно и страшновато смотреть на это волнующееся море черных грибов. Внезапно то тут, то там появились трехцветные флаги. Это не планировалось.
— Я не пойду на трибуну, — запротестовал Юрас Пожела. – Под таким флагом расстреляли моего отца.
Упираться стали Заляцкас и Мацайтис. Только один делегат Микучяускас улыбался и довольно помалкивал.
Спустившись с трибуны, я разыскал в толпе Терляцкаса и попросил его убрать флаг. Он не противился, сложил свое удилище и спрятал под плащом. Его примеру последовало несколько других активистов Лиги свободы Литвы. Митинг начался. Выступающих заранее не назначали. Между выступлениями получались длительные перерывы, во время которых «давал прикурить» Каушпедас, выкрикивая свои обычные двусмысленные лозунги. Несколько раз он перестарался.
— Сколько тебе платят?! — возмущались в публике. — Эй ты, красный трубадур, не можешь потише? Позор, позор!..
Два последних слова вошли в традицию скандирования.
Даунорас могучим голосом солиста оперы зачитал наказы «Саюдиса» делегатам и под шум дождя вручил их Бразаускасу. На митинге выступил и Ландсбергис. Он развернул большой разлинованный блокнот и стал что–то под нос себе читать. Публика ничего не слышала, начинала сердиться. Дождь размыл записи, речь не удалась…
— Кто тебе ее писал? — возмущались собравшиеся. — Вынь солому из носа!
Главная мысль оратора была очень назидательной: если делегаты выполнят наши наказы, это будут наши делегаты, а если нет…
— Что ты им сделаешь, за хвост укусишь? — слышались реплики, и снова возгласы: «Позор, позор!»
Словом, нас, членов «(аюдиса», тогда ничто не отличало от собравшихся на эстраде бюрократов. Не отличился и я особым красноречием. Я больше беспокоился о порядке, когда Ю. Пожела стал совать мне резолюцию Академии наук. В ней было написано, что нужно отозвать из Литвы секретаря ЦК КПЛ Митьки на как шовиниста, ничего не понимающего в Литве и ее культуре. Эта резолюция появилась. Из–за необычайной тупости Митькина, который набрался наглости заявить ученым, что маленькой Литве хватит одного университета.
— Мне неудобно, — волновался Юрас, — я президент, а тебе можно…
Я зачитал резолюцию, а от себя добавил:
— И вообще, пора уже отказаться от поста генерал–губернатора.
Почему–то нас, литовцев, владеющих несколькими языками, этот человек называет националистами, а себя, знающего только один единственный, считает интернационалистом…
Мои слова внезапно вызвали овацию. И снова между зонтами затрепетали триколоры, только на этот раз их было гораздо больше, и никто на них не обращал внимания. Ослепленный овациями, я предложил организовать и встречу делегатов по возвращении. Меня все поддержали. Но я уехал в Бирштонас и, забыв обо всем, уселся писать. Спустя несколько дней мне позвонил Гензялис:
— Приезжай, у нас творится чертовщина. Столько развелось всяких вождишек, что невозможно договориться.
Он передал трубку Буловасу.
— Витаутас, послушай меня, старика… Когда ты на трибуне или на телевидении, нам всем как–то спокойнее…
Приехав, я ознакомился с положением. К приспешникам Ландсбергиса уже прибились Сонгайла, Медалинскас, Скучас, им еще сопротивлялись Озолас и Юозайтис, начавший выпускать бюллетень «Вести «Саюдиса»». В этом весьма тенденциозном издании освещались только те события, в которых принимал участие сам Юозайтис или его друзья.
Ни одна из сторон не могла взять верх, поэтому вести митинг поручили мне. Писатели, деятели искусств оставались пассивными, как и прежде: лишь бы не мы, лишь бы другие, а одобрить — всегда пожалуйста.
Во время подготовки нам снова предлагали всяческую помощь, но после проведения одного митинга у нас уже был некоторый опыт. Снова нашили несколько сот зеленых повязок. Набрали студентов, руководить ими взялись Медалинскас и Вайшвила. Последний очень дулся и все время торговался, чтобы ему дали более ответственный пост. Он, видите, для этого созрел.
— Если во время митинга возникнут беспорядки или потасовки, вот тогда и будешь самый ответственный, — сказал я ему.
От услуг Скучаса и Кубилюса пришлось отказаться. Мотив простой: это люди с неустойчивой психикой. Один лечил нервы в Ново–Вильне[4], другой переболел рахитом в тяжелой форме. Так считали их «смертельные друзья».
Перед самым митингом Юозайтис отпечатал несколько тысяч листовок с «Национальным гимном» и все боялся, что благородные, призванные руководить Европой жители Северных Афин, могли забыть свой гимн и не спеть его. Каушпедас предлагал пустить магнитофонную запись, но участники исполнили наилучшим образом. Тоним задали подбежавшие к микрофону Даунорас и Каукайте. С такими ведущими ошибиться не мог никто.
— Еще не забыл? — спросил я Бразаускаса. Он очень дружелюбно послал меня в одно место и, наверное, правильно сделал, поскольку, как потом оказалось, этот замечательный секретарь ЦК в большевистскую пору был тайным католиком, правда, мессы выстаивал на охоте. Вероятно, после каждого меткого выстрела снимал шляпу и вместе с Гришкявичюсом затягивал: «О, Литва, Отчизна наша…»[5]
Эту тихую издевку подхватили журналисты и потом не раз повторяли, поэтому у меня лопнуло терпение и в одной из статей я сам себя высек: никого, человече, не бойся больше самого себя, поскольку внутри себя носишь своего самого большого врага. А когда этот егерь, добывший Литву, обозвал меня пьяницей и предателем, я пошел на исповедь: человек никого не может предать, только самого себя… Но жизнь показала, что и с такими выводами я сильно поторопился. В действительности всю правду о человеке можно сказать только после того, как он хоть несколько лет полежит в сырой земле. Но и этого душевного порыва никто не заметил, так как в то время я всем был очень нужен. Возмездие пришло гораздо позднее и не с той стороны, с которой я ожидал.
Однако суть не в этом. Во время подготовки к митингу окончательно выяснилось, что с самого первого дня существования нашей Инициативной группы ее членов не связывала никакая общая идея, никакая общая цель. Вопли о свободной Литве были только простейшей, никем не регулируемой борьбой за власть. Этого бы не произошло, если бы патриотов, выплывших на волне беспорядка, объединяла хотя бы и книжная духовность. Первыми эту пустоту почувствовали разношерстные перевертыши, они массой хлынули в «Саюдис» И окончательно растворили наше малокровие в своей моче карьеризма и приспособленчества. Эти прилипалы не верили ни в одну из наших деклараций, но их заголовки выучили наизусть. Они инстинктивно чувствовали: надвигается катастрофа, — поэтому старались забраться на самый большой обломок государственного корабля, спрятать его под себя и растолкать других, чтобы не перегрузить захваченный поплавок.
Едиными и готовыми к самопожертвованию были только рядовые простачки. Для них мы и старались, а потому решили на митинге в парке «Вингис» впервые публично поднять трехцветный флаг. Это было очень рискованно, поэтому вместе с ним мы собирались поднять государственные флаги СССР и ЛССР. Чтобы это сделать, нам досмерти был нужен официальный представитель ЦК кпл или крупный начальник.
По телефону Сонгайла пообещал «самого молодого и наименее ответственного» секретаря ЦК Гедрайтиса, но этот человек перепугался и заявил, что собрался в Москву. В последний день его заменил Астраускас, но и он дрогнул и напросился на телепередачу. Сонгайла извинился:
— Как–нибудь обойдетесь и без нас. — Он вежливо поднялся и проводил меня за дверь.
В коридоре мы встретились с Бразаускасом.
— Ты завтра ничем не занят, вот и сходи завтра к ним, — сказал первый секретарь с подчеркнутым пренебрежением к Альгирдасу. — Но я должен идти на телепередачу, — испугался Бразаускас. — Вместо тебя пойдет Астраускас.
