— Значит, опасаетесь, чтобы я не донес? Как вам не стыдно? Хотите обеспечить алиби?.. Балтакис, это твоя выдумка!

— Ты на него не сердись, он очень хотел помочь, — оправдывается Юстинас, будто сам не принимал участия в разговоре.

— Юстинас, я о таких делах не стал бы спрашивать не только у коллег, но и у самого Бога. Очнись.

— Еще раз говорю, не сердись, так уж вышло.

Я тогда все списал на большое человеческое горе. Ведь и правда, в такой день человек может заблудиться в трех соснах.

Такими же голубями мира в «Саюдисе» старались выглядеть и А. Поцюс, и М. Мартинайтис, и В. Бубнис, но они только копировали Юстинаса. Одному не хватало таланта, другой носил в ухе кругляшок, пока случайно его не проглотил, а третий настолько ударился в мистику, что совершенно искренне доказывал необходимость Божьей помощи в политике, или хотя бы новой религии, поскольку, мол, старые истины, типа «небольшое возмездие воспитывает человека, а безнаказанность по рождает преступность», уже основательно устарели. Спасение всему — в появлении нового Иисуса Христа.

Возможно, это и так. Но я думаю, что, родившись в пору мифов, мы и умрем под сказки о том, что самая циничная в мире западная культура, или так понимаемая демократия, тут ни при чем. Литовцу юродивый Казимерас нужен больше, чем рационалист Антанас, только его нужно обозвать святым.

Сегодня Ю. Марцинкявичюса снова со всех сторон подвергают нападкам. Это–де «поэт не читающей нации». Виновата непритязательная публика, обходящая стороной в книжных магазинах стихотворцев и кувыркающихся через головы критиков, которые зачастую уже сами не понимают, о чем и для кого они пишут. Так хочется им посоветовать: любезные, реинкарнируйтесь так как вас поймут только через сто лет; вот тогда и будете скулить вместе с глобализированными литовцами по–английски.

По их мнению, величайшее преступление поэта состоит в том, что он «умел угождать любой власти». Оказывается, даже чиновники во все времена его читали или хотели его оседлать ради собственной выгоды, а поэт против этого не возражал. Но он не возражает властям и сейчас, только изредка вежливо ужалит. Какая чепуха! История пестрит подобными фактами, начиная с великого Гёте и кончая превозносимым до небес Б. Бразджёнисом, когда творец идет на любые компромиссы во имя своего творчества, которое ценит выше собственной личности. Это его святое право — творить для народа и оставаться с народом, кто бы им ни правил. Все творчество Юстинаса свидетельствует, что в этом процессе во главе угла не он сам, а сказанное им слово.

Гению ни к чему всходить на костер, сложенный каким–то политиком или графоманом. Ненужная жертва — это самоубийство. Талантливое слово — не спичка, а осознанная необходимость служить униженным и оскорбленным людям сегодня, сейчас, пока они еще живы, пока нуждаются в духовной поддержке в период попрания моральных устоев. Потому и слово поэта всегда остается живым. Если не будет возможности его прочитать, его будут петь или передавать устно из поколения в поколение. Только такая обоюдная любовь поможет нам остаться литовцами.

Об этом уже кричат похудевшие литературные журналы, непроданные книги, изнасилованный литовский язык. Предавшие свой народ поводыри или загонщики перестают быть нужными людям. Нет, только подумать — «не читающая нация»! А может быть, наоборот? Она стала более осторожной, взыскательной и сегодня уже отвергает пропахший американизмом кич?..

Вот бы ввести такой порядок, мечтал я в дневнике, чтобы добрые дела люди совершали без свидетелей, а дурные — у всех на глазах, тогда бы что–то изменилось. К сожалению, у нас все шло наоборот. Чекисты Эйсмонтаса и облепившие их перевертыши в «Саюдисе» постепенно брали верх. Мне надоело это бесцельное переливание слов из пустого в порожнее, поэтому я начал разъезжать по районам и создавать группы поддержки «Саюдиса», но однажды неожиданно около меня появился А. Юозайтис. Это было в Алитусе.

— Помощь не требуется? — Он представил мне жену, детей.

— Пока что справляюсь один. А ты что — ревизия?

Арвидас иронично ухмыльнулся и все обратил в шутку:

— Конечно, ты наплодишь эти группы, ты и будешь ими руководить. — Наша истина — ложь, и наша ложь — истина, — пошутил и я. — Масонов цитируете?

— Нет, Озоласа. Может, уже договорились, кто меня будет проверять в Расейняй?

— Не знаю. — Он старался казаться веселым, беззаботным, но через некоторое время между нами образовался забор из очень модных в ту пору фраз: как во всем цивилизованном мире, в странах подлинной демократии, мировая практика показывает… От этого сделал ось как–то зябко, неуютно, появилась излишняя напряженность, отвращение.

Такая книжная мудрость и сегодня в Литве пользуется известным спросом, МЫ к этому привыкли и не обращаем внимания, но, оказывается, важнее не сама банальность, а кто ее произносит. Я пожал плечами.

ВО время митинга Юозайтис отошел немножко в сторонку, тихо помолился, едва заметно перекрестился и выступил с речью. Я снова был удивлен его откровенным, похожим на шантаж двуличием.

— Умен, начитан, — не остался равнодушным и алитусский ксендз Пранас Рачюнас, — но неприятен. Кроме того, глаза, какие у него глаза!.. Слушай, Витаутас, Юозайтис не болел чем–нибудь?

— Не знаю.

— Ты меня извини, но все в нем не настоящее, как заученное…

Молится, будто выполняет приказ, крестясь, поднимает руку, как к фуражке…

Это наблюдение ксендза опять подтвердил ось, когда Арвидас перед телекамерами принимал причастие из рук Папы Римского. Оба словно фарфоровые. Если долго смотреть, захочется выпить.

Воспользовавшись нашей пассивностью, Терляцкас устроил митинг Лиги свободы Литвы и вторично отметил 23 августа[3]. Я наблюдал за этим сборищем, даже готовился выступить, но митинг, еще не начавшись, превратился в «ярмарку». Прикрепив к раздвижному удилищу свой красный президентский флаг, Терляцкас появлялся то тут, то там и снова пропадал. Кто–то выступал, кто–то кричал, кто–то собирал подписи, кто–то хлестал пиво и бранился. Наконец этот балаган отгородили от площади солдаты второго полка внутренних войск под командованием Станчикаса.

Я видел, как «упаковали» одного из крупнейших наемных провокаторов Андрейку, видел, как, увернувшись от брошенной пивной бутылки, солдат заехал драчуну бананом, видел, как одной или двум из кричащих и пинающихся дамочек парни брызнули слезоточивым газом… Все это походило на плохо срежиссированную комедию. Поймают солдаты какого–то гражданина, оторвут от толпы, протащат под ручки пару десятков метров и отпускают, а тот возвращается и снова принимается за свое… Близился вечер. Около библиотеки Академии наук возвышались кучи щебня и брусчатки от разобранной мостовой. Толпа отступала к ним.

— Что вы делаете? — обратился я к офицеру. — Ведь не соберете костей.

— Я сам вижу. — Он набрал номер и подал мне тогда еще бывший в диковинку мобильный телефон: — Говорите, писатель.

— Мисюконис, — услышал я в трубке.

Я представился и вкратце обрисовал ситуацию.

— Зайди, мне тоже надоел этот цирк.

Через некоторое время солдаты уселись в машины, забрав свои щиты и бананы. С их отъездом окончился и митинг.

На следующий день я на заседании группы предложил разыскать Терляцкаса и попытаться договориться с ним о совместных действиях. Мои слова были восприняты как ужасное оскорбление. Особенно усердствовали Ландсбергис и Озолас. Я повторил предложение:

— Не вижу между ним и нами большой разницы. За то, что мы делаем сейчас, он отсидел по тюрьмам. Было бы справедливо пригласить и Виктораса Пяткуса.