–– Я не …не хочу уходить… Я хочу, чтобы никто … не уходил… Чтобы мы все вместе … чтобы счастливы… все…Весь класс…

– Ты, Петрова, думаешь, одной тебе расставаться неохота? Всем неохота. А куда деваться? Всю жизнь в школе не просидишь. На второй год всем классом не оставляют, – Горячёва рывком подняла Машу на ноги. – Теперь точно надо к реке, умываться. Видела б ты свою рожу.

Защёлкали раскладные стаканчики, аппетитно забулькала водка, со свистом отлетела в кусты опустевшая бутылка-чебурашка.

– Чтоб ты рухнул в эти кусты и зубы себе вышиб о бутылку, придурок! – заорала Владимирова и полезла доставать тару, – сто раз говорила вам, как людям: вот пакет, помойку складывать сюда. Засрали всю планету! Где дети-то ваши жить будут?

– Да ладно, Ленчик, бомжи с утра всё соберут и сдадут. И снова напьются,– заржали у костра.

– Иди лучше к нам, хватит по свалкам шариться, заботушка ты наша. – Куварин отставил гитару, подвинулся на бревне, освободив немного нагретого места, – попу сморщили, товарищи, а то борец за счастье детей наших Елена Владимирова не уберется и водку с вами пить не станет. – Ленка втиснулась на узенькое место. —Держи стаканчик.

– Без тоста пьют только алкаши, – буркнула Ленка недовольно.

Куварин церемонно провозгласил:

– Слово предоставляется гордости класса, серебряному медалисту, будущему мэру нашего города Олегу Мизгирёву! Тренируй риторику, братан!

Олег вышел к костру, одноклассники тут же расселись поудобней.

– Господа, речь!

– Олежа, там Машка на берегу. Орёт, мол, жить не хочу, в реку прыгну и всё такое…– Шурик Чушков нарисовался в круге света, на ходу незаметно проверил ширинку – точно ли застёгнута и протянул тонкие пальцы к огню. – Замёрз, как цуцик, остограмиться бы, а?

Мизгирёв, перепрыгнув через задремавшего в компоте Тазова, скрылся в темноте. Владимирова с Кувариным побросали стаканы и тоже помчались на берег.

– Вот умеет женщина привлечь к себе внимание, – Наташа закинула ногу на ногу, демонстрируя беленькие кроссовки. – Раз в жизни с балкона хотела сигануть понарошку – теперь на всю жизнь суицидница! Чуть что – спасают ее все, как подорванные.

– С ней Горячёва. Не боитесь, не бросит! – проорал Шурик в сторону реки. – Ну, что, Натаха, вздрогнем что ль? Тебе, Коленька, не предлагаю, сам понимаешь.

– Тогда за любовь! Вон, как Мизгирёв за Машкой рванул – позавидуешь! – Наташа зажала нос пальцами, сморщилась и опрокинула стаканчик. – Фууу, влезло.

Выпили, зажевали хлебом, что не успел испортить Тазов.

– Шурик, а куда это тебя Горячёва водила? – загадочно спросила Наташа.

– А куда она всех водит? – философски заметил Коленька, – в рожь.

– Че сразу в рожь-то? – Шурик незаметно потрогал штаны, – лягушек слушали.

– А, это так теперь называется?

– Маша! Ма-аша-а! – Олег метался по кромке обрыва. – Ка-тю-ха!

Девицы не отзывались. Только древнее эхо обрывками звуков изредка выныривало из тумана.

Мизгирёв в три прыжка оказался у воды. На берегу валялись Машины крошечные туфельки и Катюхины лыжи на каблуках.

– Ма-аша!

– Не ори, мы в речном тумане. Как ёжики, – Маша захихикала в нескольких метрах от него.

– Говорила же, примчится, никуда не денется, – отозвалась Катюха.

Олег вбежал в воду и почти сразу наткнулся на девчонок. Обе, как могли высоко закатали штаны, стояли по колено в воде и трогали туман. Олег схватил Машу за плечи, развернул к себе:

– Маленькая моя, жива? – он поворачивал Машу, как тряпичную куклу, из стороны в сторону, тормошил, – руки подними, опусти. Вроде, всё целое, – Олег будто не верил, что она реальная, настоящая. Живая…

Маша не сопротивлялась, только переминалась с ноги на ногу, чтобы голые ступни слишком не засасывало в донный ил. И вдруг запрокинула голову и захохотала. Заливисто, по-щенячьи. Олег зачерпнул воды и плеснул в бледное хохочущее лицо.

– Машенция, что с тобой?

– Ах, ты так? Получи! – она отбежала в сторону, шлёпнула ладонями по воде и окатила Мизгирева фонтаном брызг, – я тоже тебя люблю, Мизгирев!

– А я-то причем? – мгновенно намокшая блузка облепила Катюхины телеса, – ну, вы дебилы! – Высоко поднимая ноги, Катюха пошагала к берегу.

С обрыва ссыпались Куварин и Владимирова.

– Жива, дура пьяная?

– Уже почти не пьяная, – Маша прыгнула, не заботясь о сухости майка с «Нирваной», джинсов, и – уж тем более – Олеговой олимпийки – вода такая теплая! Давайте купаться!

– Но дура, – проворчала Катюха, выжимая в камышах одежду.

После купания они шли все вместе, взявшись за руки и орали:

– Слава одиннадцатому «А»!

– Мы – сила! Мы никогда не расстанемся!

Куварин, как пёс, тряс рыжей челкой и распевал новую песню:

– Послезавтра летом встретимся мы где-то!

Олег нёс Машу на руках. Она держала его за шею, болтала ногами, чмокала в подбородок, в щеку – докуда могла дотянуться.

– Ммм… Хлебушком копчёным пахнет, – Куварин вкусно потянул носом, – после купания пожевать – самое то!

– Видать, всю закуску Наташка с Шуриком сожрали, ничего оставить нельзя!

– Бежим, Лен, дограбим недограбленное! – он схватил Владимирову за руку, и они рванули на поляну.

Олег, прижимая к себе сияющую мокрую Машу, помчался за ними. Скорей, к огню, согреться. Только Горячёва, измученная нелогичными каблуками, отстала, скинула туфли и ковыляла босиком, никуда не торопясь.

Костер почти прогорел. С тех пор, как убежали спасать Петрову, никто не поддерживал огонь, но и при таком тусклом свете было видно, что Наташино лицо – цвета берёзовой коры, а с двух сторон её прижали два бугая и оба распускают руки.

Ещё пара незнакомых парней в спортивных костюмах хозяйничали на столе, проверяя посуду на наличие закуски и выпивки. Здесь же по-прежнему храпел Тазов, а Шура Чушков скрючился на бревне, выставив перед собой, как щит, Ромкину гитару.

– Опа… Мы вас не ждали, а вы все шестеро припёрлись к нам, – присвистнул Куварин.

– Молодцы, выпускнички! Девок намыли, накупали, куда надо привели, – небольшой коренастый парень деловито прикурил от головешки. – Теперь свободны. Девки потом придут.

– Пацаны, мы вас не трогали. Если надо, возьмите водки и давайте разойдемся мирно, – Олег всё ещё держал Машу на руках, – Наташа, иди к нам.

– Не отпускать бабу! Ты – основной? Поставь девочку на место. Валера, эта язык тянула?

– Она. Залупалась. Ноги сломать грозила. Бешеная.

– А ты – урод! – взвизгнула Маша, спрыгивая на землю, – щаз мы с вами разберёмся, припёрлись на чужое место!

– Эй, основной, ты что ли КМС, получается?

– Я – КМС, – отозвался Чушков из-за гитары, – по легкой атлетике.

– А щаз чё, забыл, как бегать? – братки заржали, – придется проверять, чьи ноги крепче, – коренастый щелчком отбросил бычок в темноту.

– Парни, я серьезно, – Олег шагнул в сторону компании, – проблемы никому не нужны.

– Мне бы яблочка куснуть, водки тяпнуть и уснуть! – Горячёва, наконец, дотащилась до костровой поляны, растолкала жующих спортсменов, – гости, что ли у нас? – и полезла в банку, пытаясь поймать одинокий плавающий в рассоле, огурец. – Чего ты разлёгся здесь, Тазов?

Серёга Тазов по-прежнему лежал на покрывале, среди разбросанной еды, а из-под его головы мирно вытекало красноватое пятно.

– А-а-а! Убили! Убили Тазова, сволочи! – чего стоите-то? – Горячёва шарахнула банку о бритую башку ближайшего братка, рассол потек за шиворот.

– Девки, быстро в лес! – заорал Мизгирёв.

Маша отлетела в сторону и стукнулась головой обо что-то твердое. Перед глазами снова всё поплыло. И молочная река, и зыбкий берег добрались, доползли до их поляны.

Вязкий липкий кисель не давал двигаться, думать, чувствовать в реальном времени, показывал Маше только фрагменты, отдельные кадры.

Вот два бугая срываются с бревна, что-то объясняют Наташе с помощью рук, она складывается пополам и съезжает на землю. Вот Ромка Куварин вырывает у Мошкова гитару и заносит ее над головой тощего Валеры. Вот философ-Коленька Лаврентьев что-то шепчет на ухо главарю нежданных гостей и тот дружески хлопает его по плечу. Белая босая Горячёва молотит каблуками по затылкам и спинам спортсменов. Олег трогает ногами сразу троих, а потом они роняют его на траву. Наташа с Леной выбегают из леса с огромными сучьями и поднимают их, как хоругви. Чушков рыщет среди дальних сосен. Братки выбрасывают в кусты Катины туфли и заламывают ей руки.