Такие слова, да еще прочитанные с пафосом, со страстью, никого не оставляли равнодушными. А потом начиналось обсуждение работ. Серьезно, с пониманием и в то же время критически относились они к творческим исканиям друг друга. «Товарищество - единственное, что двигало всю массу вперед, давало хоть какие-нибудь знания, вырабатывало хоть какие-нибудь приемы и помогало справляться со своими задачами», - писал Крамской. Он придавал огромное значение «товариществу». Слово это имело для него емкий смысл. Не случайно позже именно так молодые художники назовут свое объединение.

Шло время. За стенами Академии появлялись новые живописные произведения, авторы которых сразу же завоевывали известность. Их творчество волновало людей. В 1861 году были написаны «Привал арестантов» В. И. Якоби и «Сельский крестный ход на пасхе» москвича В. Г. Перова. Эту картину Перова, показанную на выставке 1862 года, пришлось срочно убрать по распоряжению властей. А у Павла Михайловича Третьякова - создателя первой русской национальной художественной галереи, купившего полотно Перова, полиция взяла подписку в том, что он не выставит картину для всеобщего осмотра. В 1862 году появляется «Неравный брак» В. В. Пукирева. Перов пишет картину «Чаепитие в Мытищах близ Москвы».

Новая жанровая живопись показывала социальную несправедливость и жестокость царизма, разоблачала дворянство и духовенство, призывающее народ жить в смирении. Становилось ясно, что реалистическое искусство делается опасным для власть имущих.

Крамскому и его друзьям тоже хотелось, чтобы их работы были проникнуты духом современности. Но в Академии по-прежнему приходилось выступать в обычном академическом репертуаре, ничего не говорившем ни уму, ни сердцу художников. В 1861 году, как раз когда ученики Академии восхищались картинами Якоби и Перова, им опять было велено выполнить традиционные программы. Одна на исторический сюжет: «Софья Витовтовна, вырывающая пояс у Василия Шемяки на свадьбе Василия II Темного» и другая - на античный: «Харон, перевозящий тени через реку Стикс». Ничего не менялось в Академии. У молодых живописцев не было никакого желания делать скучные, из года в год повторяющиеся задания. Это не преминула отметить демократическая художественная критика. В 1863 году, за месяц до конкурса на Большую золотую медаль, устраивавшегося при окончании учениками Академии, в сатирическом журнале «Искра», близком к «Современнику», появилась статья одного из самых острых публицистов-сатириков Дмитриева «Расшаркивающееся искусство». Крамской и его друзья, конечно, читали ее на одном из своих вечеров.

«Искусство придумывать ученикам программы неподражаемо и как нельзя более отличается постоянством, - писал автор. - Сто лет тому назад в царствование Екатерины II была задана ученикам Академии такого рода программа: изобразить пальмовое дерево, на нем вид столичного города Санкт-Петербурга, кругом пастухи и пастушки, красиво разодетые, пляшут… Ровно через сто лет Совет задает изобразить Софью Витов-товну и Харона».

Убогость этих надуманных программ была очевидна каждому из молодых. Волнуясь, художники обсуждали прочитанное. Тревожились, что и в текущем, 1863 году положение не изменится. И твердо решили меж собой: писать подобную программу на конкурсе не будут. Их решение еще более утвердила другая статья, помещенная в том же номере «Искры» и также посвященная академическим программам:

«Все очень хорошо знают, что, как всякому человеку нужно привить оспу, так каждому художнику необходимо написать программу, которая для него неизбежна как закон природы. Кто же станет вооружаться против законов природы?» Это звучало как вызов, брошенный молодым художникам. Они приняли его. Ответом был «академический бунт». Возглавил его, конечно же, Крамской.

Художники написали и подали в Совет Академии прошение о свободном выборе сюжетов на конкурс. Ответа не последовало. Написали второе прошение - снова молчание. Стало ясно: профессора боятся. Вдруг кому-нибудь придет в голову изобразить нечто вроде «Привала арестантов» или «Крестного хода». Юноши решили продолжать борьбу. Избрали депутацию и направились к членам Совета. Теперь уже устно изложили им свои требования.

- Не согласен и никогда не соглашусь. Если бы это случилось прежде, то вас бы всех в солдаты, - резко выкрикнул в ответ академик Тон.

- Вы говорите глупости и ничего не понимаете. Я и рассуждать с вами не хочу, - возмутился другой член Совета, Басин.

- Академия призвана развивать искусство высшего порядка. Слишком много уже вторгается низменных элементов в искусство, - начал мягко увещевать учеников ректор Бруни. Он пытался как-то загладить резкость других членов Совета. Но было понятно, что он согласен со своими коллегами.

- Да что же, по-вашему, Федор Антонович, разве уж жанристы и не художники? - не вытерпев, прервал его один из учащихся.

Ректор постарался замять конфликт. Обещал свою поддержку. Однако надежды на то, что он выполнит обещание, почти не было. Вечером друзья вновь собрались вместе. Долго обсуждали создавшуюся ситуацию. Все были единодушны: раз начали протестовать, отступать нельзя. Решили накануне конкурса заготовить прошение о выходе из Академии. Если Совет не разрешит свободный выбор тем, они не станут писать конкурсную работу.

И вот наступил день конкурса. 9 ноября 1863 года в 10 часов утра художники собрались в конференц-зале. Поднялся вице-президент Академии и довольно невнятно начал читать:

- «Совет императорской Академии художеств к предстоящему в будущем году столетию Академии для конкурса на Большую золотую медаль избрал сюжет из скандинавских саг - «Пир в Валгалле»: на троне бог Один, окруженный богами и героями, на плечах у него два ворона; в небесах сквозь арки дворца Валгаллы видна луна, за которой гонятся волки…»

Пока длилось чтение, молодые художники возмущенно переглядывались между собой. Кругом кипит жизнь, с ее трудностями и нерешенными проблемами, а им опять предлагают рисовать богов, воронов, волков. Молодые люди уже не слушали. Им предстояло сейчас сделать первый решительный шаг в своей жизни. Это требовало гражданского мужества. И они остались верны своим взглядам.

- «Как велика и богата даваемая вам тема», - прозвучали в тишине заключительные слова вице-президента Академии. Они были восприняты как насмешка, как издевательство.

Бруни еще не успел объяснить, какие и где взять материалы, как от группы учеников отделился уполномоченный - Иван Николаевич Крамской. Вежливо и твердо объяснил, что они не примут участия в конкурсе, так как Совет не счел возможным выполнить их просьбу.

Крамской был тогда почти таким, каким мы знаем его по прекрасному автопортрету 1867 года. Скромно одетый молодой человек, с одухотворенным лицом, с проницательными серыми глазами, с прямыми длинными волосами. Во всем его облике ощущалась энергия, непреклонность, уверенность в себе. Типичный разночинец 60-х годов. «Главное действующее лицо академической драмы» - как сказал о нем Репин.

Изложив все потрясенным членам Совета (никак не ожидавшим открытой демонстрации), Крамской положил свое заявление на стол делопроизводителя и твердой походкой вышел из зала. Навсегда порвал с Академией. Так же поступили и остальные. Совет и предположить не мог, что дело примет такой оборот. Ведь эти юноши были лучшими учениками, регулярно получали награды. И вдруг - отказ от конкурса, от самой Академии. Бунт.

«Бунт четырнадцати», как известен он в истории русской живописи. О нем строжайше было запрещено упоминать в печати. Только маленькая сноска, данная к одной из журнальных статей, информировала публику, что в Академии художеств «учинилась достойная сожаления демонстрация со стороны четырнадцати конкурентов на Большую золотую медаль» и что виновны в этом газетные и журнальные «повстанцы против Академии», которые и сбили с толку «легкомысленную и неопытную молодежь».