— А хоть бы и позвали, — хмыкнул Слава. — Не сидеть же всю жизнь в Пропойске.

Меня никто никуда не звал, и я не обратил внимания на его слова. А вот Пилиповича они заинтересовали.

— Куда тебя зовут? — спросил он.

Володя говорил шепотом, но я его хорошо слышал.

— В отдел прозы журнала «Полымя», — тоже шепотом ответил Слава.

Было видно, что ему не очень хотелось об этом говорить.

— «Полымя» — самый толстый у нас журнал, — сказал мне Виктор Михайлович. — А отдел прозы — это ого!

Он с уважением посмотрел на Славу.

— Вот кого надо с дочкой знакомить, — сказал я.

— Холостой? — спросил куратор.

— Конечно, — ответил Слава. — И не собираюсь пока что жениться. Есть дела поважнее.

Тут я с ним был полностью согласен.

— Все поднялись из-за столов, и я направился к Гайворону. Но мне дорогу заступил моложавый человек с незажженной сигаретой в руке.

— Привет! — сказал он. — Хороший рассказ напечатал в «Маладосці». Книгу уже написал?

— Еще нет, — ответил я.

— Пишешь?

— Пишу повесть, — признался я.

— Показать не хочешь?

— Хочу.

— Приноси ко мне в «Художественную литературу». Спросишь Алеся Жарука.

— О чем ты говорил с Жаруком? — подскочил ко мне Владислав, когда я уже подошел к Гайворону. — Предложил книгу издать?

«А он здесь всех знает, — подумал я. — Они что, все из Пропойска?»

— Нет, могилевские Киреенко и Чигринов, — сказал Слава. — А Жарука все знают. Он же заведующий редакцией прозы в издательстве.

— Говорят, скоро к нам заместителем придет, — сказал Гайворон.

— Куда это — к вам? — спросил я.

— В «Маладосць».

— А ты уже там?! — Моему удивлению не было предела.

— Две недели, — как о чем-то обычном, сказал Гайворон. — Славик в «Полымі», а я в «Маладосці».

— В каком отделе? — спросил Владислав.

— Публицистики.

Я во все глаза смотрел на друзей. Ребята меня обскакали, и намного. А загнанных лошадей пристреливают, кино с таким названием я недавно смотрел.

— Ты у нас академик, — сказал Алесь.

— Рассказы, правда, пишешь, — добавил Слава.

Они засмеялись.

— Заходи как-нибудь к нам в Союз, — хлопнул меня по плечу, проходя мимо, Чигринов. — Есть разговор.

Мы гурьбой высыпали на улицу, провожая начальство, которое рассаживалось в белые и черные «Волги».

— И все равно молодым быть лучше, чем старым, — громко сказал Пилипович. — Поэтессы с нами остались.

— И водка еще есть на столах, — согласился с ним Алесь.

— А я за стол не пойду, — посмотрел на меня Слава. — В этом деле надо знать меру.

Мне тоже не хотелось возвращаться за стол. Я жалел, что совещание в Королищевичах закончилось. Отчего-то я знал, что других таких ночей в заснеженном лесу под Минском больше не будет.

Часть вторая

Литр-драма

1

После совещания в Королищевичах я всерьез задумался о своей дальнейшей жизни. «Не спи в шапку!» — говорил Григорий Степун из сектора сравнительного языкознания, и он был абсолютно прав. Гайворон в «Маладосці», Кирзанов в «Полымі» — а что ты сам? Да, я отставал, и отставал намного.

Перво-наперво я пошел к Алесю Жаруку в издательство.

— Вот, — протянул я ему папку, в которой лежала рукопись моей повести.

— Молодец! — взвесил он папку в руке. — За неделю прочитаю. Ты где сейчас работаешь?

— В Институте языкознания.

— Ну-у, брат… — махнул он рукой, в которой была все та же незажженная сигарета. — Это не для тебя. Или ты хочешь быть научным сотрудником?

— Нет, — сказал я.

— И правильно. Писатель должен быть в гуще жизни.

«Наш институт еще та гуща, — подумал я. — Одна баба Люба чего стоит».

— Тебе там не дадут писать. То диссертация, то статьи, на работу надо ежедневно ходить. Ходишь?

— С девяти часов.

— Вот! А писатель должен сидеть за письменным столом в своей квартире.

— Квартиры тоже нет.

Мне стало жалко самого себя. Ни квартиры, ни жены, ни нормальной работы. Бедолага в полном смысле этого слова.

— Ну, не такой уж ты и слабак, — оглядел меня с головы до ног Жарук. — В Королищевичах я тебя сразу приметил. Но с академией надо заканчивать. Вон на телевидении молодых сотрудников ищут. Слышал об этом?

— Нет, — сказал я.

— Но главное, пиши как можно больше. Надо набивать руку и искать свой стиль.

Жарук как в воду глядел. Проблема была именно в стиле.

За двадцать лет я прочитал много книг мировой классики. Из русских писателей больше других нравились Пушкин, Лермонтов, Толстой, Гоголь, «Фрегат “Паллада”» Гончарова, Чехов, Бунин, Куприн, Паустовский, Катаев и еще много других. Из белорусских авторов — Колас, Мележ, Черный, Быков, Короткевич… Здесь список был значительно короче.

Однако где классики — и где аз, грешный! Я понял, что моя проза должна чем-то отличаться от прозы других писателей. Но чем? И о чем писать? Надежда была только на жизненные приключения, а они не всегда заканчиваются для человека добром.

— Не переживай, — сказал Жарук. — Не ты первый, не ты последний.

Видимо, он знал, о чем думают молодые авторы вроде меня.

— Не буду, — пообещал я.

— Значит, жду через неделю, — усмехнулся Жарук. — После ужина добавляли с Гайвороном?

Я пожал плечами. Тот, кто хоть раз встречался с Гайвороном, знал, что не добавить с ним нельзя.

— Главное, чтобы здоровье не подвело, — подвел черту Жарук.

Этого у нас еще хватало.

Валера Дубко, с которым мы увиделись на следующий день в институте, к моим переживаниям отнесся спокойно.

— Не хочешь работать в институте, переходи в какое-нибудь другое место, — дернул он себя за ус. — Я, например, защищаться пока не собираюсь. И переходить мне некуда. Вот если бы основать любительский фотоклуб…

Я знал об этой голубой мечте Валеры. Как и о том, что в любительском клубе денег не платят. Не одной же Наталье на своих плечах семью тянуть.

— Писать надо, — сказал я.

— Пиши, — хмыкнул Валера. — За это хоть платят.

— Фотографии тоже публикуют не бесплатно.

— Все мои гонорары уходят на фотопринадлежности, — вздохнул Валера.

— А мои — на бумагу для печатания рассказов.

Мы засмеялись.

— Ну и чем вы занимались на совещании в Королищевичах? — поинтересовалась Лида, когда я пошел ее провожать после работы.

— Обсуждением своих произведений, — ответил я.

— У вас уже и произведения есть? — удивилась Лида.

— Я повесть написал, — обиделся я.

— О чем?

— О чем надо. Все равно на белорусском ты не читаешь.

В этом был парадокс почти всех девушек из нашего сектора. Расписывая карточки для словаря языка Якуба Коласа, между собой они говорили только на русском. И читали, соответственно, русскоязычные книги. Да и среди тех в большинстве были переводы зарубежных авторов.

— А сам что читаешь? — фыркнула Лида.

Я промолчал. Недавно мы с ней выясняли, кто лучше — Хемингуэй или Фолкнер. Я, конечно, отдавал первенство Хему.

— Ограниченные личности вроде тебя в литературе любят брутальность, — вздохнула Лида. — Но мне все равно, о чем ты пишешь и на каком языке. Когда будешь увольняться?

— Прежде чем увольняться, надо знать, где тебя примут с распростертыми объятиями.

— Примут, — усмехнулась Лида. — Раз поехал на совещание, значит, твоя судьба определена. Знаменитым станешь.

— И богатым.

— А это вряд ли, — показала мне кончик языка Лида. — Таким, как ты, богатство не светит.

— Почему?

— Простоват. А у простоватых редко бывают деньги.

Лида умела поставить меня на место. И это мне в ней нравилось.

2

— Мы включили вас в список участников республиканского совещания творческой молодежи республики, — сказал мне Николай Евгеньевич Михалкин, главный редактор журнала «Маладосць». — Планируем собрать всю способную молодежь Белоруссии.