Удивляло, что первая почувствовала это Лида, с которой я не говорил ни о фольклористике, ни о рассказах.

«Отчего она так разозлилась? — думал я. — Захочет, и мы хоть завтра подадим заявление в ЗАГС. Но она только смеется, когда я говорю об этом. Кто кому не подходит — я ей или она мне? Съезжу в Королищевичи, а там все само решится».

Валера Дубко новость о совещании воспринял скептически.

— Ничего они не дают, эти совещания, — сказал Валера. — Книгу ничто не заменит.

— А фотография? — спросил я.

— Это совсем другое, — вздохнул Валера. — Тем более ты ничего в ней не понимаешь.

— А что там понимать? — усмехнулся я. — Голые девушки намного красивее одетых.

Валера понял, что я над ним посмеиваюсь, и укоризненно покивал. Шутки о фотографии он не воспринимал.

— Диссертацию пишешь? — сменил я тему разговора.

— Диссертацию? — удивился Валера. — У меня нет на это времени.

— Если человек работает в академическом институте, он обязан написать диссертацию, — сказал я.

— Глупости, — хмыкнул Валера. — Наукой можно заниматься и без диссертации.

— Только не в нашем институте! — возразил я. — Выгонят, и пикнуть не успеешь.

— Не выгонят, — снова хмыкнул Валера. — Лучше меня статьи для этимологического словаря никто не пишет.

Я почесал затылок. Лично я эти статьи и не умел писать, и не хотел.

— Твое дело рассказы, — покивал Валера. — А из института уходи. Здесь тебе ничего написать не дадут.

— Кроме диссертации, — согласился я. — Ты об этом с Лидой говорил?

— С какой Лидой? — уставился на меня Валера.

— С моей.

— Ни с какой Лидой я не говорил, — сказал Валера. — Я же тебе сказал: у меня нет времени.

Это было похоже на правду. Валере и в студенческие времена катастрофически не хватало времени.

Мне еще больше захотелось оказаться в Королищевичах. Туда бы и Валеру с Лидой, но это не во власти и высших сил. В том, что они есть, я не сомневался.

— Высшие силы существуют, — кивнул Валера. — Кто, как не они, заставил тебя писать по-белорусски? Ты еще не забыл, что начинал с «Юности»?

Я этого не забыл. И начинал я действительно с рассказа на русском языке, который я послал по почте в журнал «Юность».

4

Рассказ назывался «Третий круг». В нем я рассказал о турнире по вольной борьбе, которой занимался все студенческие годы. И в этой борьбе я добился некоторых успехов.

Все началось в длинном коридоре главного корпуса университета. Я бежал по нему, чтобы записаться в секцию по настольному теннису. Мне казалось, что именно в этом виде спорта меня ждут лавры победителя.

В Новогрудке, где я заканчивал школу, существовала секция борьбы, и в ней занимались многие мои знакомые. Всех их издали можно было узнать по походке. Как только тебе встречался парень с оттопыренными руками и мощным затылком, не говоря уж о поломанных ушах, можно было не сомневаться, что это борец. Правда, многие из них казались мне излишне тяжеловесными и даже неуклюжими.

Мы с Саней Сварцевичем играли в настольный теннис. Саня ходил еще и в секцию легкой атлетики, однако это не меняло дела. Единственным достойным внимания видом спорта был настольный теннис.

— Все эти борцы в математике полные нули, — говорил Саня. — Даже ты больше их знаешь.

Я отмалчивался. Математика находилась далеко за гранью моих возможностей. Утешало только то, что я не собирался поступать на физмат.

— Мы и в борцы не пойдем, — хлопал меня по плечу Саня. — В настольном теннисе бицепсы не нужны. У тебя хороший удар слева.

Слева так слева. Мне, правда, казалось, что я лучше бью ракеткой справа.

И вот я мчался по коридору университета, и вдруг меня цапнул за руку солидный мужчина в спортивном костюме с надписью «СССР». Тогда в этих костюмах ходили единицы.

— Куда? — спросил мужчина.

— В настольный теннис, — попытался я вырваться.

— В теннис? — удивился тот. — Ты готовый мухач, а не теннисист. Пойдем со мной.

Он привел меня в зал для борьбы, и я начал учить броски, зацепы и подхваты. Оказалось, именно этого не хватает первокурснику, чтобы стать человеком.

Не знаю, от чего зависят взлеты и падения людей, однако на первых же соревнованиях я занял второе место. А это было ни больше ни меньше как первенство Минска. И пошло-поехало, на втором курсе я уже был кандидатом в мастера спорта, тренировался в обществе «Трудовые резервы» и получал ежемесячно тридцать рублей инструкторских. Это была хорошая добавка к стипендии.

Рассказ про борьбу, который я написал на втором курсе, можно было отправить только в один журнал — «Юность». Журналов было много, однако студенты читали только его.

Своими литературными планами я в то время делился с Александром Кротовым. Он преподавал на филфаке болгарский язык, писал стихи и как никто другой подходил на роль наставника. Его интересовала поэзия, меня проза, мы друг другу не мешали.

— Ну как? — с надеждой смотрел на меня Александр Владимирович, когда я возвращал ему папку с его стихами.

— Нормально, — отводил я глаза. — Вот здесь хорошо и здесь…

Я показывал строки, которые мне понравились. Хотя на самом деле все его стихи были одинаковы. А точнее, никакие. Тогда все восхищались стихами Арсения Тарковского, и Кротов писал под него. Сказать, что они плохие, я не мог. Получалось, что и Тарковский ничего не стоит. А кинофильм «Зеркало» со стихами Тарковского за кадром смотрели все, от физиков до лириков.

О моих рассказах Кротов тоже отзывался невразумительно.

— Слово «все» по десять раз на одной странице попадается, — сказал он. — А так ничего.

Как рецензенты мы были одного уровня, мне это нравилось.

Отпечатать мой рассказ на машинке взялась мама Толи Козловского, он учился на курс старше меня.

— Мама в Совете министров работает, — сказал Толя.

— Министром?! — удивился я.

— Заведующей машбюро.

Эта должность тоже была чересчур высока для моего рассказа, но выхода у меня не было.

— Пусть печатает, — вздохнул я.

— Почерк мелкий, но разобрать можно, — сказала Галина Николаевна, мама Толи, отдавая мне стопку бумаг. — В следующий раз старайся писать разборчиво.

Она была высокая, представительная женщина, настоящая заведующая. И она знала, что следующий раз у меня будет.

— Ну и как он? — спросил я.

— Кто? — посмотрела на меня, подняв одну бровь, Галина Николаевна.

— Рассказ.

— А мы, когда печатаем, в смысл не вникаем. Профессиональная привычка. О чем там у тебя?

— Про борьбу.

Я вдруг понял, что мой рассказ ничего не стоит.

— Какую борьбу? — У Галины Николаевны на лоб заехали уже две брови.

Не отвечая, я сгреб листы бумаги и засунул их в портфель. Кстати, бумага, на которой был отпечатан мой «Третий круг», была отличная: блестящая, толстая, белая. На такой печатать одни указы и постановления.

— У нас другой нет, — сказала Галина Михайловна. — А Татьяне ты понравился. Пусть, говорит, ваш студентик приходит, мы с ним кофе попьем.

«Машинистка, — догадался я. — У меня на филфаке своих Татьян хватает».

— Хорошая девочка, — свела брови в одну линию Галина Николаевна. — На твоем месте я бы не крутила носом.

«И как с ней Толик живет? — подумал я. — От одних бровей становится страшно».

— А с вами по-другому нельзя, — усмехнулась Галина Николаевна. — Это не вы на прошлой неделе квартиру загадили? Три дня полы мыла.

— Не я, — сказал я и выскочил за дверь.

Вот этот рассказ я и отправил бандеролью в журнал «Юность». И уже больше месяца оттуда не было ответа.

— А ты съезди в столицу и все выясни, — посоветовал Кротов. — Не один ты туда пишешь.

Я понял, что он тоже посылал в «Юность» свои стихи.

«Поеду, — решил я. — И вправду надо разобраться в ситуации на месте».

5

Дорога от Минска до Москвы занимала ночь на скором поезде. Это было очень удобно. Ты утром приезжаешь в столицу, за день разбираешься со своими делами и вечером отъезжаешь назад.