Литмир - Электронная Библиотека

— Ему нравится балерина, но в жены он возьмет тебя, — сказал Михаил. — Я в таких вещах не ошибаюсь.

Я знал, что Сухно всегда был излишне высокого мнения о себе. Артистка могла об этом не догадываться.

— Догадываюсь, — хмыкнула артистка. — У него на лбу написано: оракул.

— Пойду и я попытаюсь, — поднялся Виктор.

Головой он был под потолок вагона.

— Иди, — разрешил Миша.

Как ни странно, они оба вернулись с бутылками вина в руках.

— Едва с руками не оторвали! — со смехом сказала Наташа. — Оказывается, у всех здесь трубы горят!

— А мое начальство сказало, что Михаилу Сухно последнее отдадут, — сообщил Виктор. — За что они тебя так уважают?

— Потому что я талант, — ответил Миша. — В отличие от всех остальных, кто едет в нашем вагоне. За исключением тебя, тебя и тебя.

Комсомольца он назвал талантливым, конечно, в благодарность за бутылку. А вот насчет себя я не был уверен. По поводу таланта у Михаила был свой гамбургский счет, который редко совпадал с общепринятым.

— У тебя люты больш браўся завеямі, — успокоил меня Миша. — Давай лучше выпьем.

Под стук колес мы пили вино и молчали. Видимо, устали за неделю. Я вспомнил, как горячо меня целовала при прощании Рая, хотя последний вечер она провела в компании минского журналиста Малькова. Возможно, не только вечер, но и ночь.

Меня, правда, это не волновало. Я уже знал, что постигать устремления женщин — не самая сильная сторона моего характера.

— А их никто никогда не поймет, — сказал мне на ухо Миша. — Даже классики марксизма-ленинизма.

Наташа внимательно посмотрела на меня и показала рукой, чтобы я сел рядом. Я так и не спросил Михаила, кого он имел в виду: Маркса, Ленина или Сталина.

9

На следующий день после возвращения из Гродно Наташа позвонила мне на работу и предложила встретиться.

— Хорошо, что наша работа рядом, — сказала она. — В середине дня у меня есть два свободных часа после репетиции.

У меня, как правило, середина дня была занята под завязку, но я никому ничего не сказал и вышел на набережную Свислочи.

Одета она была скромно, но со вкусом. На ногах туфли без высоких каблуков. Рассудительная девушка. Точнее — прима.

— До примы еще год нужен, — сказала Наташа.

— И что произойдет за этот год?

— Многое, — улыбнулась без пяти минут прима. — Валера Дубко снимет мое антраша и пошлет снимок на конкурс. Ты пригласишь к себе в гости. Я выступлю в сольной партии. Год в нашей жизни много значит.

В моей жизни год имел значительно меньшую ценность. Даже книгу не успею издать.

— Успеешь, — сказала Наташа. — Ты ее уже сдал в издательство?

— Сдал, — кивнул я. — Но там очередь большая. Прежде надо классиков издать.

— А семинар? — искоса глянула на меня балерина. — Зачем мы в Гродно ездили?

Как всегда, она была права. И сказала не «ты», а «мы». Это говорило о многом.

— Звонили из издательства, чтобы зашел к редактору, — признался я. — Может, и получится.

— Обязательно получится! — схватила меня за рукав Наташа. — Назло всем комсомольцам!

«Запомнила», — подумал я.

— Конечно, запомнила, — отпустила мою руку балерина. — Очень уж высоко они себя ставят. А пользы от них нуль.

— Может, и не нуль, — сказал я. — Совещание провели. Этот Виктор пришел в наше купе по заданию или по зову души?

— Выгнали начальники, вот и пришел, — презрительно скривилась балерина. — Он меня не интересует. Давай лучше о нас.

— Давай, — согласился я.

— У тебя девушка есть?

— И не одна, — вздохнул я. — На телевидении девчат — как в тыкве семечек.

— Я серьезно!

— И я серьезно.

Наталья отвернулась от меня и стала смотреть на реку. Свислочь не лучшая из белорусских рек, но и она местами красива. Вон кудрявые ивы опустили ветки в воду. Сморщил гладкую поверхность реки ветерок. Пролетела чайка. Сейчас бы забросить под глизой в Днепре удочку…

— О чем ты думаешь? — по-прежнему не глядя на меня, спросила Наташа.

— Про рыбалку.

— Обо мне, значит, не хочешь?

Я промолчал.

— Ладно, я пойду. Надо к спектаклю готовиться.

И у меня репетиция передачи «Поэзия слова народного». Но говорить об этом Наташе я не стал.

Она направилась в сторону оперного театра с высоко поднятой головой и прямой спиной. Видимо, этому прежде всего учат в хореографическом училище — красиво уходить. Писатели так не умеют.

«Писать учись, — услышал я чей-то голос. — Именно писать, а не писать».

Я оглянулся. Нигде никого не видно. Не надо было выходить тебе на берег Свислочи, паренек, ох, не надо было…

«На Днепр езжай, — услышал я тот же голос, — или на Неман. Припять тоже хорошая река».

«Дядька Якуб! — наконец догадался я. — Якуб Колас!»

Да, недаром я недавно повесил портрет народного песняра над своим столом. Лучше его никто о наших реках не написал. И только он мог сказать, на какую из них мне отправляться.

— Спасибо, дядька Якуб! — вслух сказал я. — Через неделю поеду.

На душе стало легко. Росстани не только разводят людей в разные стороны, но и обещают новые встречи. Я в это свято верил.

Часть пятая

Фолюш

1

Как ни хорошо человеку на творческих совещаниях, но главное его занятие все же работа.

Я делал передачи на телевидении и часами сидел за письменным столом. Точнее, мне хотелось бы сидеть за ним часами, но слишком уж много было обстоятельств, которые этому мешали. Друзья, подруги, водка — мало ли у человека занятий по душе? А я еще два раза в неделю играл в баскетбол и изредка выбирался в Налибокскую пущу на рыбалку.

— Разбрасываешься! — выговаривал мне Гайворон. — Надо уметь сосредоточиться на главном.

У него на первом месте была рюмка, ну и то, что ей сопутствует.

— Сегодня встречаюсь с Черной, — посмотрел он на меня. — А она без Таньки никуда не ходит. Присоединяешься?

— Не могу, — вздохнул я. — Допоздна монтаж передачи. Может, завтра.

— Завтра будет другой расклад. Придется взять с собой Доцента, но у него никогда нет денег.

Алесь всегда помнил, что гулянки без денег не бывает. В этом плане я был самый надежный спонсор.

— Значит, не можешь перенести свой монтаж?

— Нет.

— Тогда займи трояк до получки. А лучше пятерку.

Я знал, что Алесю нужен червонец, но он боялся спугнуть удачу. И правильно делал. Я дал ему пять рублей.

— Настоящий друг не тот, с кем ты пьешь, а тот, кто за тебя заплатит, — сказал он, засовывая в бумажник деньги.

Настроение у него существенно улучшилось. Мне тоже стало легче на душе от вида друга, у которого прояснилось лицо.

— Черная своего лейтенантика еще не бросила? — спросил я.

— А зачем его бросать? — удивился Гайворон. — Когда убедится, что со мной ничего не выгорит, выйдет за него замуж. Она умная девица.

Я с ним согласился. Среди девиц дуры мне еще не попадались.

— Твоя Люси с телевидения уволилась? — посмотрел на меня Алесь.

Люси он называл ассистентку режиссера Людмилу. А та и в самом деле ушла преподавать в Институте культуры. Ее папа был человек со связями. И я не пропал бы, если бы последовал за ней.

— Правильно сделал, что не пошел, — сказал Алесь. — Последнее дело — зависеть от женщины. Тем более такой красотки, как Люси. До гроба носил бы за ней тапочки.

— Я и с балериной распрощался, — вздохнул я.

— Ну, на балерину и я не покусился бы, — махнул рукой Алесь. — Издали посмотреть, не больше.

— Почему?

Мне стало обидно за Наташу. Для меня она была образцом чистой красоты. Может быть, чересчур высоким.

— Ну да, — сказал Алесь. — Она на полголовы выше тебя.

— На три сантиметра.

— В постели мерился? — покосился на меня товарищ.

— И в постели ничего не было.

Может, в этом и кроется причина нашей несовместимости? Частенько именно постель сглаживает неровности, без которых в жизни не бывает.

24
{"b":"815859","o":1}