— Ему нравится балерина, но в жены он возьмет тебя, — сказал Михаил. — Я в таких вещах не ошибаюсь.
Я знал, что Сухно всегда был излишне высокого мнения о себе. Артистка могла об этом не догадываться.
— Догадываюсь, — хмыкнула артистка. — У него на лбу написано: оракул.
— Пойду и я попытаюсь, — поднялся Виктор.
Головой он был под потолок вагона.
— Иди, — разрешил Миша.
Как ни странно, они оба вернулись с бутылками вина в руках.
— Едва с руками не оторвали! — со смехом сказала Наташа. — Оказывается, у всех здесь трубы горят!
— А мое начальство сказало, что Михаилу Сухно последнее отдадут, — сообщил Виктор. — За что они тебя так уважают?
— Потому что я талант, — ответил Миша. — В отличие от всех остальных, кто едет в нашем вагоне. За исключением тебя, тебя и тебя.
Комсомольца он назвал талантливым, конечно, в благодарность за бутылку. А вот насчет себя я не был уверен. По поводу таланта у Михаила был свой гамбургский счет, который редко совпадал с общепринятым.
— У тебя люты больш браўся завеямі, — успокоил меня Миша. — Давай лучше выпьем.
Под стук колес мы пили вино и молчали. Видимо, устали за неделю. Я вспомнил, как горячо меня целовала при прощании Рая, хотя последний вечер она провела в компании минского журналиста Малькова. Возможно, не только вечер, но и ночь.
Меня, правда, это не волновало. Я уже знал, что постигать устремления женщин — не самая сильная сторона моего характера.
— А их никто никогда не поймет, — сказал мне на ухо Миша. — Даже классики марксизма-ленинизма.
Наташа внимательно посмотрела на меня и показала рукой, чтобы я сел рядом. Я так и не спросил Михаила, кого он имел в виду: Маркса, Ленина или Сталина.
9
На следующий день после возвращения из Гродно Наташа позвонила мне на работу и предложила встретиться.
— Хорошо, что наша работа рядом, — сказала она. — В середине дня у меня есть два свободных часа после репетиции.
У меня, как правило, середина дня была занята под завязку, но я никому ничего не сказал и вышел на набережную Свислочи.
Одета она была скромно, но со вкусом. На ногах туфли без высоких каблуков. Рассудительная девушка. Точнее — прима.
— До примы еще год нужен, — сказала Наташа.
— И что произойдет за этот год?
— Многое, — улыбнулась без пяти минут прима. — Валера Дубко снимет мое антраша и пошлет снимок на конкурс. Ты пригласишь к себе в гости. Я выступлю в сольной партии. Год в нашей жизни много значит.
В моей жизни год имел значительно меньшую ценность. Даже книгу не успею издать.
— Успеешь, — сказала Наташа. — Ты ее уже сдал в издательство?
— Сдал, — кивнул я. — Но там очередь большая. Прежде надо классиков издать.
— А семинар? — искоса глянула на меня балерина. — Зачем мы в Гродно ездили?
Как всегда, она была права. И сказала не «ты», а «мы». Это говорило о многом.
— Звонили из издательства, чтобы зашел к редактору, — признался я. — Может, и получится.
— Обязательно получится! — схватила меня за рукав Наташа. — Назло всем комсомольцам!
«Запомнила», — подумал я.
— Конечно, запомнила, — отпустила мою руку балерина. — Очень уж высоко они себя ставят. А пользы от них нуль.
— Может, и не нуль, — сказал я. — Совещание провели. Этот Виктор пришел в наше купе по заданию или по зову души?
— Выгнали начальники, вот и пришел, — презрительно скривилась балерина. — Он меня не интересует. Давай лучше о нас.
— Давай, — согласился я.
— У тебя девушка есть?
— И не одна, — вздохнул я. — На телевидении девчат — как в тыкве семечек.
— Я серьезно!
— И я серьезно.
Наталья отвернулась от меня и стала смотреть на реку. Свислочь не лучшая из белорусских рек, но и она местами красива. Вон кудрявые ивы опустили ветки в воду. Сморщил гладкую поверхность реки ветерок. Пролетела чайка. Сейчас бы забросить под глизой в Днепре удочку…
— О чем ты думаешь? — по-прежнему не глядя на меня, спросила Наташа.
— Про рыбалку.
— Обо мне, значит, не хочешь?
Я промолчал.
— Ладно, я пойду. Надо к спектаклю готовиться.
И у меня репетиция передачи «Поэзия слова народного». Но говорить об этом Наташе я не стал.
Она направилась в сторону оперного театра с высоко поднятой головой и прямой спиной. Видимо, этому прежде всего учат в хореографическом училище — красиво уходить. Писатели так не умеют.
«Писать учись, — услышал я чей-то голос. — Именно писать, а не писать».
Я оглянулся. Нигде никого не видно. Не надо было выходить тебе на берег Свислочи, паренек, ох, не надо было…
«На Днепр езжай, — услышал я тот же голос, — или на Неман. Припять тоже хорошая река».
«Дядька Якуб! — наконец догадался я. — Якуб Колас!»
Да, недаром я недавно повесил портрет народного песняра над своим столом. Лучше его никто о наших реках не написал. И только он мог сказать, на какую из них мне отправляться.
— Спасибо, дядька Якуб! — вслух сказал я. — Через неделю поеду.
На душе стало легко. Росстани не только разводят людей в разные стороны, но и обещают новые встречи. Я в это свято верил.
Часть пятая
Фолюш
1
Как ни хорошо человеку на творческих совещаниях, но главное его занятие все же работа.
Я делал передачи на телевидении и часами сидел за письменным столом. Точнее, мне хотелось бы сидеть за ним часами, но слишком уж много было обстоятельств, которые этому мешали. Друзья, подруги, водка — мало ли у человека занятий по душе? А я еще два раза в неделю играл в баскетбол и изредка выбирался в Налибокскую пущу на рыбалку.
— Разбрасываешься! — выговаривал мне Гайворон. — Надо уметь сосредоточиться на главном.
У него на первом месте была рюмка, ну и то, что ей сопутствует.
— Сегодня встречаюсь с Черной, — посмотрел он на меня. — А она без Таньки никуда не ходит. Присоединяешься?
— Не могу, — вздохнул я. — Допоздна монтаж передачи. Может, завтра.
— Завтра будет другой расклад. Придется взять с собой Доцента, но у него никогда нет денег.
Алесь всегда помнил, что гулянки без денег не бывает. В этом плане я был самый надежный спонсор.
— Значит, не можешь перенести свой монтаж?
— Нет.
— Тогда займи трояк до получки. А лучше пятерку.
Я знал, что Алесю нужен червонец, но он боялся спугнуть удачу. И правильно делал. Я дал ему пять рублей.
— Настоящий друг не тот, с кем ты пьешь, а тот, кто за тебя заплатит, — сказал он, засовывая в бумажник деньги.
Настроение у него существенно улучшилось. Мне тоже стало легче на душе от вида друга, у которого прояснилось лицо.
— Черная своего лейтенантика еще не бросила? — спросил я.
— А зачем его бросать? — удивился Гайворон. — Когда убедится, что со мной ничего не выгорит, выйдет за него замуж. Она умная девица.
Я с ним согласился. Среди девиц дуры мне еще не попадались.
— Твоя Люси с телевидения уволилась? — посмотрел на меня Алесь.
Люси он называл ассистентку режиссера Людмилу. А та и в самом деле ушла преподавать в Институте культуры. Ее папа был человек со связями. И я не пропал бы, если бы последовал за ней.
— Правильно сделал, что не пошел, — сказал Алесь. — Последнее дело — зависеть от женщины. Тем более такой красотки, как Люси. До гроба носил бы за ней тапочки.
— Я и с балериной распрощался, — вздохнул я.
— Ну, на балерину и я не покусился бы, — махнул рукой Алесь. — Издали посмотреть, не больше.
— Почему?
Мне стало обидно за Наташу. Для меня она была образцом чистой красоты. Может быть, чересчур высоким.
— Ну да, — сказал Алесь. — Она на полголовы выше тебя.
— На три сантиметра.
— В постели мерился? — покосился на меня товарищ.
— И в постели ничего не было.
Может, в этом и кроется причина нашей несовместимости? Частенько именно постель сглаживает неровности, без которых в жизни не бывает.