— А талант? — спросил я.

Слава внимательно посмотрел на меня и ничего не сказал.

Да, я затронул запретную тему. О таланте говорили все, и никто не знал о нем ничего. Были, конечно, Купала, Колас и Богданович, однако о таланте современных писателей у каждого человека было собственное мнение. Некоторые даже Короткевича не считали неоспоримым талантом.

— А что он такого написал? — сказал мне Миша Рабенков в Королищевичах.

— «Колосья под серпом твоим», — с удивлением посмотрел я на него. — Уже не говоря о «Дикой охоте короля Стаха».

— Вся эта литература далека от жизни, — скривился Михаил. — Ни одного из героев Короткевича в жизни не встретишь. Все выдумки.

— Но и Григорий Мелехов с Аксиньей выдуманы. Как и Татьяна Ларина с Наташей Ростовой.

— Ну, эти хоть на людей похожи. А в Речице и таких нет.

Я в Речице жил и знал, что ни Татьяны, ни Наташи там не было. Как и Болконского вообще-то.

— В Речице родился и вырос Ефим Копелян, — сказал я.

— Кто это?

— Артист.

— Артистов у нас как собак нерезаных, — махнул рукой Михаил. — Я о литературе говорю.

— Из тебя бы получился хороший критик.

— А что, не работал бы в районке и написал бы…

Мне нравилась уверенность Михаила. Однако с его оценкой творчества Короткевича я не был согласен. Интересно, что о нем сказал бы Якуб Колас?

Но во времена Коласа писателей, похожих на Короткевича, не было, как, впрочем, и в любые другие. Надо становиться писателем, ни на кого не похожим.

Вот в этом и была тайна таланта, но все ли ее понимают?

— Далеко не все, — сказал Кирзанов, когда я поделился с ним своим открытием. — Как раз не похожих на других бьют сильнее всего. И особенно у нас.

— Почему?

— Строем в ногу не ходят. Начальство не уважают. Одним словом, пишут что вздумается. А у нас социалистический реализм!

Слава поднял вверх указательный палец, и было непонятно, шутит он или говорит всерьез.

— Большую притягательную силу имеет литература! — вспомнил я его слова.

Мы засмеялись.

— Писать надо ради того, чтобы печататься, — сказал Слава. — А печататься — чтобы приняли в Союз писателей.

— А вступать в Союз надо для того, чтобы дали квартиру, — поддакнул я.

— И это все не шуточки, а самая настоящая реальность, — кивнул Слава. — Жизнь как она есть.

С ним мы нашли общий язык. А вот как будет со всеми остальными, и в том числе с коллегами по литр-драме?

На этот вопрос могло ответить только время.

3

Я позвонил Валере Дубко и рассказал, что еду на совещание творческой молодежи в Гродно.

— А кто там будет? — спросил Валера.

— Творцы, — ответил я. — Писатели, артисты, художники, композиторы…

— Наташка будет?

— Какая Наташка?

Я должен был бы привыкнуть к Валериным Наташкам, но мне не удавалось это ни в студенчестве, ни сейчас.

— Балерина из нашего театра.

Я догадался, что Валера на том конце провода усмехнулся. Мало кто замечал его усмешку в усы, но я ее хорошо знал.

— Может, и будет, — сказал я. — Если она того заслуживает.

— Сразу видно, что ты не ходишь в театр, — вздохнул Валера. — У нее рост сто семьдесят два сантиметра!

— У твоей Наташки не меньше, — тоже усмехнулся я. — Да и у Калмыковой…

В моей жизни многое было завязано на Наташках. Взять хотя бы Калмыкову, которая нравилась мне во время учебы в университете. Но Калмыкова уже далеко, не исключено, что вышла замуж и воспитывает детей.

— Вышла, — сказал Валера, — но ребенка еще нет.

Он легко угадывал ход моих мыслей.

— Что касается балерины, то она такая одна, — продолжал Валера. — С партнерами трудно: чтобы ее поднять над головой, нужен сильный и высокий, а среди балерунов таких мало.

— Простаивает?

— На бенефисные спектакли партнера вызывают из Новосибирска, во всем Союзе он один, кто может ее поднять. Фамилия Комлюков.

— А у Наташки какая?

— Костромина.

«Тоже на букву “к”, — подумал я. — Надо будет познакомиться».

— Обязательно познакомься, — согласился Валера. — Привет от меня передай.

— Снимал?

— Конечно, — снова вздохнул Валера. — На ее антраша знатоки специально приходят. Таких ног ни у кого нет.

— Длинных?

— И длинных, и… Но это надо самому увидеть. Как-нибудь я тебе покажу фотографию. В космос летит, а не прыгает!

Я знал, что Валера увлекается всем необычным. Но это можно понять: чтобы выиграть какой-нибудь международный конкурс, требуется нечто исключительное. Кстати, жена Валеры скорее обычная, чем исключительная. За это она всем и нравится, в том числе мне. Как ему удается сочетать обычное с исключительным?

— Талант, — сказал на том конце провода Валера. — Слышал такое слово?

— Слышал, — сказал я. — На совещание, между прочим, меня посылают.

— А у меня на ваши совещания нет времени. Книгу про кактусы написал.

— Кто?

— Я. И без твоего совещания.

Я проглотил комок в горле и положил трубку. Долго с Валерой никто не может разговаривать, даже его Наташка.

Одним словом, не все приветствовали мою поездку на совещание в Гродно.

— А я тоже хочу в Гродно, — сказала Лида. — На чем вы туда едете?

— Наверное, на поезде, — почесал я затылок. — Какая разница, на чем ехать.

— Это тебе нет разницы, а мне есть. Там и Литва, и Польша рядом. Хороший город.

Я и сам знал, что Гродно хороший город, может быть, один из лучших в мире. Но каждый из нас по-своему его воспринимает.

— Чей замок там сохранился? — спросила Лида.

— Стефана Батория.

— Литовца?

— Польского короля.

Лида надо мной подшучивала, но я ничего не мог с собой сделать и злился. А она хорошо знала все мои мозоли, любимые и не очень.

Лично мне в Гродно больше всего нравился Неман, но стоит ли о нем говорить той же Лиде?

— Не стоит, — посмотрела она на меня своими ясными глазами.

Иной раз за эти глаза я готов был ее убить. Собственно, и нравилась она мне за них же.

— Познакомишься там с какой-нибудь Наташкой и перестанешь страдать, — усмехнулась Лида.

Откуда она обо всем знает?

— Оттуда.

Лида легонько зевнула, прикрыв ладонью рот.

— Значит, тоже поедешь в Гродно?

— Не в этот раз. И не с тобой. Свое совещание там проведу.

Я понимал, что мы с Лидой уже далеки друг от друга. Знала об этом и она. Жалеет?

— Больше ты жалеешь, — сказала Лида. — Ребенок, у которого отняли игрушку. Ничего, новую дадут.

— Я не люблю игрушки.

— А у тебя никто не спрашивает, любишь ты их или нет. Всунули в руки — и играй. На телевидении интереснее, чем в нашем институте?

— Конечно, — сказал я.

Перед глазами возникло лицо Людмилы, и мне стало совсем плохо. Отчего я теряю значительно больше, чем нахожу?

— Я же тебе сказала — ребенок, — снова посмотрела мне в глаза Лида. — А дети долго не грустят. У них впереди один праздник.

Самое обидное, Лида была права. Я от Гродно ждал праздника.

4

— И что, весь этот поезд будет занят одними молодыми творцами? — спросил я Михаила.

Мы с ним стояли на перроне железнодорожного вокзала, по которому сновали молодые парни и девушки. Девушек, как мне показалось, было больше.

— Парней тоже много, — не согласился со мной Михаил. — Некоторые вчера уехали. Комсомольцы, во всяком случае, уже там.

— Какие комсомольцы?

— Начальники, — посмотрел на меня Михаил. — Совещание проводит ЦК комсомола. Заставят ходить на занятия.

— На какие занятия?

Я понимал, что очень уж часто удивляюсь, но ничего не мог с собой сделать.

— А ты что, пить водку туда едешь? Нет, брат, надо их лекции послушать.

— Мало мы их в университете слушали.

— У комсомольцев свои лекции. Меня, например, будут учить правильно держать в руке карандаш.

— А меня, значит, ручку? — засмеялся я. — Некоторые писатели свои романы сразу на машинке долбят.