— И правильно делают, так быстрее, — сказал Михаил. — Сколько времени потеряешь, царапая свой рассказ на бумаге.

Михаил был художник, и не просто художник — шаржист. Откуда ему знать, что высокохудожественный текст должен появиться сначала на бумаге?

— Ерунда! — покосился на меня Михаил. — Глянь, какая девица!..

Мимо нас прошла видная особа. На мой несовершенный вкус, они здесь все были видные.

— Далеко не все, — проводил девушку долгим взглядом Миша. — Курносый нос, скошенный подбородок… Одни ноги.

Когда он успел рассмотреть ее нос и подбородок?

— Профессиональная привычка, — вздохнул Михаил. — Издалека ничего, а станешь рисовать — ужас! Светке тоже до Софи Лорен далеко.

— Так это была не Светка?

— Нет.

Мы вошли в свой вагон. Михаил здоровался с каждым встречным. Я никого из молодых творцов не знал.

— Но ты же их не рисуешь, — сказал Михаил. — И по редакциям мало ходишь.

— Зачем по ним ходить?

— Заводить связи! — удивился Михаил. — Вся жизнь проходит в редакции. Писатель за столом с утра сидит, после обеда бежит в издательство или в Союз. Ты, правда, не писатель.

Мне стало обидно за телевизионную братию.

— На телевидении девушки красивее, чем твои актрисы, — сказал я. — Да и на радио…

— Что, радистку заимел? — толкнул меня локтем в бок Михаил. — Не женись, пока не вступишь в Союз. Мне тоже надо было еще пару лет погулять.

Поезд тронулся. Михаила позвали в соседнее купе, а я стал оглядываться. Мне казалось, что в нашем вагоне все друг друга знают. Во всяком случае, галдеж стоял такой, что не было слышно стука колес. С другой стороны, нас и собирают ради того, чтобы мы ближе познакомились. Михаил, например, и без совещания всех знает, а мне это не повредит.

В двери показался Сухно, держащий за руку девушку.

— Это Светка, о которой я тебе говорил, — представил он свою спутницу. — А это писатель Шура, мы вместе учились.

— Настоящий писатель? — удивилась Светка. — Они же все старые.

— Шура талант, — сказал Михаил. — Пока работает на телевидении, но лет через десять станет секретарем. Ты за это время разведешься с очередным мужем, и вы поженитесь.

— У меня еще нет мужа! — засмеялась Светлана.

— Будет, — успокоил ее Михаил. — Артистки, тем более красивые, в девках не засиживаются. Я думал, вы с Виктором расписаны.

— Это пройденный этап, — слегка покраснела Светка. — Ты сам почему не женат?

«А она не все про Мишу знает, — подумал я. — Он умышленно не говорит ей про Веру?»

— Так сложилось, — сказал Михаил. — А с тобой мы просто друзья. Пока что тебе нравятся одни Аллены Делоны, а вот через десять лет…

— Ничего ты обо мне не знаешь, — высвободила свою руку из его Светлана. — Мне нравятся высокие брюнеты.

Я не был ни тем ни другим, и мне стало чуть легче.

— А о чем пишет наш писатель? — спросила артистка.

— О таких, как ты, — пожал плечами Михаил. — О чем ему еще писать?

— И правда, — улыбнулся я.

— Обо мне не напечатают, — вздохнула Светлана. — И не заплатят гонорар. А это для писателей главное.

— Не для всех, — сказал я.

— У Шуры люты больш браўся завеямі, — засмеялся Миша.

Словами «февраль был богат метелями» начинался один из моих рассказов, и друзья частенько дразнили ими меня. Я не обижался.

— Мой февраль тоже богат метелями, — подошла ко мне вплотную Светлана.

Она говорила серьезно, и мне стало не по себе. С февралем вообще шутить нельзя, тем более в этом рассказе я написал про смерть своего деда Александра.

— Хорошо, что сейчас сентябрь, — сказал Михаил. — Говорят, нас поселят в пансионате на берегу Немана. Знаешь эту реку?

— Знаю, — сказал я.

В Белоруссии моей любимой рекой был Днепр, на котором я жил в Речице. Но и Неман был не на последнем месте. От Новогрудка до Любчи, стоявшей на Немане, двадцать километров, и мы с Саней Сварцевичем ездили туда ловить рыбу. Течение в реке намного быстрее, чем в Днепре, оттого и рыба ловилась хуже. Во всяком случае, я винил в этом именно течение.

К тому же Неман был «домовой» рекой самого Адама Мицкевича.

— Комсомольцы рыбу ловят? — посмотрел я на Михаила.

— Они даже водку не пьют, — скривился тот.

— Я пойду с вами ловить, — взяла меня за руку Светлана.

Рука у нее была теплая и сухая. По своему спортивному прошлому я знал, что это хорошая примета. Борцы, у которых во время приветствия были теплые и сухие руки, выигрывали значительно чаще, чем те, у кого они были холодные и влажные.

— У вас тоже хорошая рука, — улыбнулась Светлана. — Видимо, вы никогда не волнуетесь.

— Нет, не волнуется, — сказал Михаил. — Писателю в наше время не о чем волноваться. Да и запрещено. Как этот ваш метод называется?

— Социалистический реализм, — ответил я.

5

В Белоруссии, тем более Западной, в сентябре обычно стоит хорошая погода. Наш сентябрь исключением не был.

Светило солнце, струилась под его неяркими лучами вода, плескалась под ногой мелкая волна.

— Я уже устала пить! — пожаловалась Светлана. — В какую комнату ни войдешь — пьют! Где они берут эту водку? В нашем буфете ее нет.

— С собой привезли, — пожал я плечами. — Или в Гродно ездят. На автобусе отсюда до города двадцать минут.

— Ты уже ездил?

— Нет.

За несколько дней семинара мы со Светланой перешли на «ты», хотя встречались только урывками. Но это и не странно, дни здесь полностью заняты.

Не успел я разместиться в своей комнате, как в нее без стука вошел Сухно:

— Ты один?

— Пока что один.

— Возьми бутылку и спрячь так, чтобы никто не нашел.

Он достал из сумки бутылку водки.

— Зачем?

— В последний день семинаристы все выпьют, и за бутылку можно будет не только душу продать, но и девственность. Спрячь так, чтобы даже я не нашел. И отдашь мне в последнюю ночь, не раньше.

Я спрятал бутылку в бачок для слива воды над унитазом. Михаил несколько раз приходил ко мне за бутылкой, однако я ни разу не дрогнул.

— И правильно делаешь, — говорил мне на следующий день Миша. — Еще рано. В последнюю ночь отдашь.

— Почему в последнюю?

— В этот момент нет ничего слаще. Ни у кого нет, а у тебя есть. Кайф!

Наверное, Сухно знал, о чем говорил. Для меня она была в любое время горькой.

— А ты еще не настоящий писатель, — посмеивался Сухно. — Может, хоть в литр-драме научат.

Далась всем моя литр-драма. Ну, пьют мужики, но кто сейчас не пьет? Жизнь такая.

Больше всего меня беспокоило не обсуждение моих рассказов, а игра в Клубе веселых и находчивых. Опять она меня догнала, эта игра. В первый же день семинара на общем собрании один из комсомольских начальников объявил, что все семинаристы делятся на четыре команды.

— Соревнование между ними состоится в предпоследний день, — сказал он. — Капитаном команды писателей и журналистов назначен Алесь Кожедуб.

— Поздравляю! — толкнул меня локтем Сухно, сидевший рядом. — Откуда они узнали, что студентом ты был персидской княжной?

Действительно, в университете в финальной игре между физиками и лириками я исполнял роль княжны, которую Стенька Разин выбросил за борт. Стенькой была длинноногая Ленка Кофман. Говорили, что именно этот номер принес победу лирикам.

— А ты в какой команде? — спросил я.

— С художниками, — глянул на меня из-под очков Михаил. — Но я не капитан, у нас Столбун. Пусть у него голова болит.

Сухно, как всегда, зрил в корень. Люди будут веселиться, петь под гитару, вполуха слушать лекторов, а я — готовиться к игре.

— Зато все о тебе станут говорить, когда ты со своими журналистами опозоришься, — обнял меня за плечи Михаил. — Выиграют режиссеры с артистами, это же их хлеб.

К счастью, мои журналисты оказались не такими уж слабаками. Как ни старалась команда артисток во главе со Светланой прыгнуть выше головы, победить нас она не смогла.

— А ты играешь лучше, чем пишешь, — подошел ко мне после игры Сухно. — Но я это еще на филфаке заметил. Плюс ко всему медаль в борьбе завоевал.