— Значит, с директором школы у тебя были нормальные отношения? — с недоверием посмотрел на меня главный редактор.

— Отличные! — ответил я.

Часть четвертая

Антраша

1

— Тебя вызывают на республиканское совещание творческой молодежи, — сказал Тисловец, держа в руках какую-то бумагу. — Что у тебя с планом?

— Нормально, — ответил я.

— Ну, тогда езжай, — разрешил главный редактор. — Вернешься, отработаешь за всех нас.

Я подумал, что главный редактор литературной редакции телевидения относится к совещанию творческой молодежи значительно снисходительнее, чем директор академического института. Интересно, почему?

— Да я тоже через них проходил, — сказал Тисловец. — Пользы немного, зато связями можно обзавестись. Ты там особо не пей, больше слушай и запоминай. Но тебя учить не надо.

Видимо, он знал обо мне больше, чем я сам.

— А я тоже еду, — сказал Миша Сухно, которого я встретил в редакции еженедельника «Литература и искусство».

С Михаилом мы вместе учились на филфаке. Он шел двумя курсами младше меня, но выглядел вдвое взрослее. Рассказывали, что на первую лекцию в университете, когда никто из первокурсников еще никого не знал в лицо, Миша вошел в аудиторию чуть впереди преподавателя. Весь курс, а это больше ста человек, дружно встал. Михаил был лыс, вальяжен и в очках.

— Садитесь, — сказал Сухно, направляясь к галерке.

Настоящего преподавателя, показавшегося в двери следом за Сухно, студенты приветствовали гораздо скромнее. Тот, правда, и выглядел не так импозантно.

И едва ли не с первого курса Михаил стал рисовать шаржи, сначала на однокурсников, потом на артистов, певцов и писателей. Шаржи у него получались очень смешные.

В последнем номере «ЛіМ» был напечатан шарж на Тисловца. Публицист сидел под дубом: руки как медвежьи лапы, ноги что у слона, голова похожа на большой кочан капусты.

— Прекрасный шарж, — похвалил я Михаила. — Когда меня нарисуешь?

— А ты разве заслуживаешь? — посмотрел на меня, прищурив один глаз, Сухно. — Еще даже книжку не издал.

У самого Михаила недавно вышла книжечка шаржей с эпиграммами известного поэта Григория Бурбулина. Книжку хвалили те, кто в нее не попал, и ругали все без исключения герои. Бурбулин, и тот был недоволен своей физиономией. А как раз она, на мой взгляд, особенно удалась Михаилу.

— Можешь нарисовать, — сказал Евгений Гучок, сотрудник еженедельника, проходивший мимо нас. — Молодых мы тоже даем.

— Ладно, — согласился Михаил. — К совещанию нарисую.

— А что мы там будем делать? — посмотрел я на него.

— Пить, — удивился тот. — На совещаниях это самое главное занятие.

— И только?

В принципе я был согласен с Михаилом, все-таки побывал в Королищевичах, но просто пить — это скучно.

— Можно с актрисулей познакомиться, — хмыкнул Сухно. — Там Светка будет, я ее недавно нарисовал. Мужика ищет.

— Симпатичная? — спросил я.

— Актриса, — неопределенно ответил Михаил. — А они сегодня симпатичные, а завтра смотреть страшно. Все творцы такие.

— Ну, может, не все?

— Все! — махнул рукой Михаил. — Но ты ей не подходишь.

— Почему? — обиделся я.

— Простоват. И ростом не дотягиваешь. Почему на Зинке не женился?

Как бывший однокашник, Михаил кое-что обо мне знал. Сам он, кстати, женился на моей одногруппнице Вере, и она тоже мне нравилась. Но зачем говорить о том, что и так все знают?

— Я просто так сказал, — похлопал меня по плечу Михаил. — Зинку и я бы не взял, даже несмотря на то, что ее отец военком. Холостяку легче прожить.

Похоже было на то, что он меня утешал. А это самое неприятное в отношениях между друзьями.

— Как Вера? — перевел я разговор на нейтральную тему.

— Ленку воспитывает, — пожал плечами Михаил. — Что ей еще делать?

— Тебя воспитывать, — усмехнулся я.

— Я сам себя воспитываю. Мы с ней редко видимся.

— Почему? — удивился я.

— Она рано спать ложится, — объяснил Михаил. — А я поздно прихожу.

Я подумал, что именно в этом одна из причин, по которым люди не подходят друг другу. Я бы тоже или поздно приходил домой, или рано ложился в кровать. Хотя нет, рано ложиться спать мне никогда не научиться.

— И не такому учатся, — хмыкнул Михаил. — Книжку в издательстве сдал?

— Нет, повесть заканчиваю.

— Не тяни, тебя Жарук хвалил. А он мало кого хвалит.

Михаил давно уже был своим человеком в редакциях и издательствах, к его словам стоит прислушаться. Но люди редко делают то, что надо.

— Пойдем в Дом актера, — предложил я.

— Конечно, — посмотрел на меня сквозь толстые стекла очков Михаил. — Я там со Светкой договорился встретиться.

— Лишним на вашей встрече не буду?

— Нет, — сказал Михаил. — Мы с ней не по этой части.

— А по какой?

— Творческой.

У меня творческой дружбы еще ни с кем не было. Что это такое?

— На совещании узнаешь, — засмеялся Михаил. — С гродненскими художниками познакомишься. Там есть хорошие.

— Они всюду есть.

Я оглянулся по сторонам. Мы стояли на углу Ленинского проспекта и улицы Урицкого, и за это время мимо нас прошло не менее десятка художников, среди которых были и хорошие.

— Это не то, — не согласился со мной Михаил. — Я имею в виду молодых.

— Девушек?

— И девушек тоже. Но среди них хороших мало, одни ноги.

Мы засмеялись.

В этом была особенность отношений между однокурсниками. Мы понимали друг друга без слов.

2

— Говорят, в командировку едешь? — спросила Марина, с которой мы опять столкнулись на кухне в общежитии.

— Еду, — ответил я.

— В Гродно?

Марина была осведомленной личностью. Но на Гостелерадио другие не работают, я это хорошо знал.

— Совещание молодых, — сказал я.

— Мне нравится Гродно, — вздохнула Марина. — Единственный город в Белоруссии, в котором можно жить. Кроме Минска, конечно.

— Я школу в Новогрудке заканчивал. Это в Гродненской области.

Марина посмотрела на меня. Она хотела о чем-то спросить, но не отваживалась.

— Как Валька?

— Работает, — пожала плечами Марина. — Ты сегодня вечером у себя?

— А что?

— Я зайду.

Мы оба почувствовали облегчение. На самом деле все значительно проще, чем нам кажется.

— Заходи, — тоже пожал я плечами. — У меня бутылка вина есть.

— Вот и хорошо.

Да, с сегодняшним вечером все решено. Я, правда, договорился встретиться с Гайвороном. Придется позвонить, что встреча откладывается. Мы и так каждый день видимся.

В последнее время мой график встреч значительно изменился. С Лидой видимся даже уже не каждую неделю. Но как у нас говорят? Что с воза упало, то пропало.

Однако больше всего меня волновала, конечно, проза. Именно она виделась главным делом жизни, и я должен был каждую свободную минуту, которых не так уж много, сидеть за столом и писать. Но вот же то Лида, то Марина, уж не говоря о Гайвороне или Славе Кирзанове.

Я собирался до отъезда в Гродно отнести в издательство рукопись книги, но много времени занимало печатание текстов. Я был еще та машинистка, но тем не менее не хотел отдавать рукопись профессионалке, хотя на это мне не раз намекала мама Толика Козловского. Под ее строгим надзором машинописная рукопись книги была бы давно готова.

И я вечерами сидел за столом в общежитии и, как говорил Гайворон, клепал двумя пальцами свои рассказы и повесть.

— Все прозаики вынуждены этим заниматься, — сказал Кирзанов, когда я пожаловался ему на свои мучения. — Кроме классиков, конечно.

— А они что, печатать не умеют?

— У них деньги, — усмехнулся Слава. — У тебя есть лишние сто рублей?

— Даже пятидесяти нет, — вздохнул я. — Надо тоже в классики пробиваться.

— Так тебя и пустили.

Слава работал в «толстом» журнале и знал значительно больше меня. Хотя я и сам догадывался, что надо отстоять очередь, и даже не одну.