Главный редактор обвел меня внимательным взглядом с головы до ног. По этому взгляду я понял, что рановато меня сделали штатным редактором. Надо было еще подержать в стане младших.

— Хорошо, — после паузы сказал Валентин Николаевич. — Что-нибудь придумаем. Так ты, значит, телевизор совсем не смотришь?

— Почему, в гостях смотрю футбол или хоккей.

— Ну-ну… — побарабанил он пальцами по столу. — И откуда ты такой взялся?

— Из Академии наук, — сказал я.

— Иди, — кивнул он.

На следующий день мне в общежитие привезли телевизор «Темп». Это был большой ящик. И тяжелый.

Я подключил его к антенне. К сожалению, телевизор работал.

«Придется обозревать, — подумал я, уставившись в экран, где пели «Песняры». — А так хорошо все начиналось».

Пару недель назад прошла передача про Короткевича, которую похвалили на той самой общестудийной летучке. Даже критик Колонович смотрелся в ней относительно хорошо. Сам же Короткевич был на уровне бога.

— Вот каким должен быть настоящий писатель! — сказала мне Люда Крук. — Может, и тебе удастся что-нибудь написать. Поехали ко мне?

— Поехали.

В этот раз я решил на нее не обижаться. Все-таки она была необычайно красивая молодая женщина.

Я догадывался, что просматривать неделю подряд все передачи республиканского телевидения непросто. Однако в реальности это было мучение. Интересной была одна передача в день, не больше. В остальном же сплошная серость — что детские передачи, что молодежные, не говоря уж про «Сельский час» или «Новости». Чуть интереснее записи спектаклей, однако и они зачастую затянутые. Сказать на летучке все как есть? Нет, на это не способен даже недавний академический сотрудник.

На летучке я что-то похвалил, что-то поругал, и все остались довольны.

— Можешь, если захочешь, — сказал Валентин Николаевич. — А я уже думал, будем прощаться.

По его глазам я понял, что он не шутит.

«Как всё рядом, — подумал я. — Сегодня нежишься в лучах славы, а завтра падаешь в котел с кипятком. Не всё так просто!»

— А ты как думал, — сказал Тисловец. — Это же идеологическое учреждение!

— Нужно поэтов давать не всех подряд, — возразил я. — У некоторых строки не найдешь, не то что стиха.

— Других поэтов у нас нет, — твердо сказал Валентин Николаевич. — Что есть, то и даем. А тебе кто не понравился?

— Все хорошие, — отвернулся я от него.

— Правильно. У поэта Белькевича скоро книга выходит, надо помочь человеку. Хлопцы сейчас все заняты, будешь редактором его передачи.

— Я же прозаик.

— Ничего, справишься. На летучке выступать научился, в стихах тоже разберешься. Не боги горшки обжигают.

Я знал, что поэты ради экономии средств выступали у нас живьем. Ничего сложного в этих передачах не было. Посадил поэта за стол, дал в руки стопку бумаг со стихами и включил видеокамеру. Как-нибудь прочитает написанное, пусть и с запинками.

Впрочем, были у нас поэты, которые шпарили наизусть свои и чужие стихи часами, ни разу не споткнувшись, но не тебе их выдавать в эфир. Белькевичем обойдешься.

И я начал готовить выступление поэта Антона Белькевича.

— Хороший поэт? — спросила Людмила, которую назначили режиссером передачи.

Я пожал плечами.

— Читать хоть может? — не отставала она.

— Не один десяток книг стихов издал, — сказал я.

На самом деле я не знал, сколько книг стихов издал Антон Белькевич. Но разве в этом дело?

— Не в этом, — согласилась Людмила. — Ты сам пишешь стихи?

Я покрутил пальцем возле виска.

— Ладно, ладно, я пошутила, — прильнула она ко мне. — Нужно сделать хорошую передачу на прощанье.

— На какое прощанье? — отступил я на полшага от нее.

— Папа поговорил с ректором института культуры, пойду в преподаватели.

Вот так. Ничего у нас без блата не делается.

— А ты против? — засмеялась она. — О тебе, наверное, тоже кто-то слово замолвил, когда ты переходил сюда из академии.

Я почесал затылок. Считать блатом звонок Жарука Шарпиле насчет меня или не считать?

— Там все подсчитывается, — показала пальцем в небо Людмила. — А для нас с тобой это просто подарок судьбы. Не надо ни от кого прятаться.

Я понял, что у Людмилы относительно меня большие планы. Может быть, излишне большие.

— Время все расставит по местам, — взяла меня за руку Людмила. — Сначала надо передачу в эфир выдать.

Я кивнул. Людмила была умная молодая женщина. И, не исключено, тоже излишне.

8

Антон Белькевич на передачу пришел в лучшем виде: хорошо выбрит, причесан, под галстуком.

«Галстук вообще-то мог бы и не завязывать, — подумал я. — Не все белорусские поэты смотрятся утонченными панами».

— Пусть будет под галстуком, — озабоченно сказала Людмила. — Тебе не кажется, что он нервничает?

Я посмотрел на Белькевича. Ничего необычного в его поведении я не заметил. Может быть, слегка дрожали пальцы, когда он прикуривал сигарету. Но они перед записью у всех дрожат, даже у Людмилы.

— Мне можно, я молодой режиссер, — сказала Людмила. — Сколько, говоришь, у него книг?

— В данном случае это не имеет значения, — усмехнулся я. — Кто у тебя помощница?

— Танечка. Танечка, ты приготовила заставки?

— Приготовила, — ответила из студии помощница режиссера.

Пожалуй, она была самая красивая из помрежек: синие глаза, гибкая фигура, высокая грудь, длинные светлые волосы. Единственным недостатком было то, что она уже замужем и растит ребенка.

— Сколько ее дочке? — спросил я Людмилу.

— Три года. А тебе какая разница?

— Никакой, — согласился я.

Мы сделали предварительный прогон передачи. Но что здесь прогонять? Заставка с названием передачи, поэт в кадре, несколько слайдов с белорусскими пейзажами. Читать стихи я Белькевичу не позволил: от повторов они станут только хуже.

Эфир намечался на семнадцать часов, и я не сильно волновался. Большинство зрителей еще на работе, передачу увидят только близкие поэта и кое-кто из пенсионеров.

— Так, эфир начинается через пять минут! — послышался из динамика голос Людмилы. — Прошу всех занять свои места!

Белькевич сел за стол. Танечка застыла возле пюпитра с заставками. Операторы включили камеры. Одна держала в кадре поэта, вторая заставку с надписью «Поэзия». Я мог идти к себе в кабинет — режиссеры не любили, когда к ним в аппаратную заходят посторонние. Но я тем не менее поднялся к Людмиле. Как мне казалось, у меня уже было на это право.

Людмила покосилась на меня, но ничего не сказала.

Начался эфир. Белькевич бодро читал с листов бумаги свои стихи.

Я подумал, что передачу «Поэзия» любят многие люди. Больше всех, конечно, сами поэты. Стихи они читали, как правило, накануне выхода новой книги и получали за это хороший гонорар — один рубль восемь копеек за строчку. Сто строчек, таким образом, стоили сто восемь рублей. А сто пятьдесят строчек? Здесь хватало не только на выпивку, но и на приличную закуску. Тем более поэта ждал еще и гонорар в издательстве.

Любили передачу и на самом телевидении. Она не требовала тщательной подготовки, заводи только поэта в студию и включай камеру.

Ну и не надо забывать о зрителях, среди которых немало любителей поэзии…

Белькевич вдруг смолк, недоуменно вглядываясь в стол, на котором не было ни одного листка со стихами. В руках поэт держал лист со стихотворением, но его он уже прочитал.

— Сквозняк! — прошептала Людмила. — Откуда в студии сквозняк?!

У нее тоже пропал голос.

Оглянувшись по сторонам, Белькевич вздохнул и полез под стол. Человеку в годах, да еще с животом сделать это было непросто.

— Боже, куда он пополз?.. — с ужасом посмотрела на меня Людмила.

— Собирать стихи, — сказал я. — От сквозняка они, видимо, далеко разлетелись.

— У нас ведь живой эфир!

Людмила едва не плакала.

В кадре время от времени появлялись плечо выступающего, покрасневшее лицо, рука с листиками бумаги. Некоторые из них были измяты.