— Но не каждая примет, — искоса посмотрела на меня одна из певиц.

Была она моложе товарок и, соответственно, привлекательнее.

— Лидка, а ну, прикуси язычок! — приказала старшая в группе, я знал, что она у них вместо старосты.

«И тут Лидка! — подумал я. — Огонь, а не баба!»

Лида прыснула в кулак и спряталась за спину Ластовича.

— Она где-то у тебя ночевать будет, — подмигнул мне Ластович. — Или ты не в общежитии живешь?

Действительно, я сам занимался устройством фольклористок в гостинице телевидения, а это у нас на четвертом этаже. Откуда Ластович все знает?

— Оттуда, — сказал Ластович. — Не пальцем же делан. А девка огонь!

Это были те же слова, что пришли в голову и мне.

Эх, не было бы у меня своей Лиды…

— Одно другому не мешает, — вздохнул Ластович. — Был бы я моложе…

Да, у каждого из нас свои недостатки.

— Начинаем тракт! — послышался из аппаратной голос режиссера Самогуда. — Все по своим местам!

Трактом на телевидении назывался предварительный прогон передачи.

Мы с Ластовичем сели за стол с двумя микрофонами, фольклористки, мгновенно притихнув, пошли на сцену. Шутки кончились.

— Послушай, а ты не хочешь свое народное слово вести живьем? — спросил Тисловец, когда я вернулся в редакцию после записи. — Мы бы на этом много сэкономили.

— Что нужно экономить? — не понял я.

— Студийное время, пленку и еще много чего. Вон поэты — читают стихи живьем, и ничего.

— Их тоже надо бы записывать, — появился в кабинете главного редактора Микола Коваль, ответственный за поэтические передачи. — Как бы чего лишнего не наговорили…

— Так! — стукнул большой ладонью по столу Тисловец. — У тебя никто не спрашивает, записывать поэтов или нет. Мы не о поэтах говорим. У него вон Ластович таких кошелей наплетет — заслушаешься. Это он три бульбинки выдумал?

— Он, — сказал я.

— Вот видишь… Микола, иди в свой кабинет и пиши сценарий. Или что ты там пишешь?

Микола молча вышел.

— У каждого свои тараканы! — пожаловался Тисловец. — Мне шею намыливают, а не вам.

«Такую шею попробуй намыль, — подумал я. — Он сам кому хочешь намылит».

Впрочем, мне нравился процесс намыливания шеи.

— Мне тоже нравится, — кивнул Тисловец. — Слышал такую песню: «Третий бьет в коршень»? Коршень, между прочим, шея.

— Слышал, — сказал я.

— Вот, а они поэтов хотят записывать… Так что там у тебя с Короткевичем?

— Завтра монтаж кинопленки.

— Монтируй, — разрешил главный редактор, — и сразу поставим в программу. Это наше национальное достояние.

Я удивленно посмотрел на него. До сих пор слово «достояние» я от него не слышал.

6

Однако на следующий день Тисловец говорил со мной совсем не про достояние. И не говорил — кричал, стуча кулаком по столу.

— Ты что сказал заместителю председателя?! — уставился он на меня разъяренными глазами.

— Ничего, — пожал я плечами.

Сегодня утром у меня на столе зазвонил телефон, и я взял трубку.

— Кто там? — услышал я громкий голос.

Я еще ни разу не говорил по телефону с заместителем председателя Гостелерадио Чадовым, но сразу догадался, что это он.

— А там кто? — спросил я.

Собеседник на том конце провода выругался и бросил трубку. Мне даже показалось, что моя трубка в руке задымилась.

Через минуту зазвонил телефон в кабинете главного редактора, и Тисловец, сердито глянув на меня, рысцой побежал на Красную улицу. Именно на ней сидело начальство Гостелерадио.

Оттуда он вернулся, мягко говоря, не в настроении.

— Ну, так что ты сказал?!

Рык Тисловца был слышен не только в редакционных комнатах, но, видимо, и в домике Первого съезда РСДРП. А может быть, и на набережной реки Свислочи. Я увидел через окно, что редких прохожих на ней как ветром сдуло.

— Не помню, — сказал я. — Наверно, спросил, кто звонит.

— Пошел вон!

Через час Юзик Кривко завел меня в маленькую комнатку в конце коридора, в которой уборщица держала свои ведра и швабры, и плотно закрыл за собой дверь.

— Валентину Николаевичу объявили выговор, — сказал он. — Из-за тебя!

— При чем здесь он? — снова пожал я плечами. — Выговор надо объявлять мне.

— Да кто ты такой! — тяжело вздохнул Юзик. — Младший редактор. А отвечает за все главный. С начальством надо говорить тактично, и в первую очередь по телефону. Ты где воспитывался? В Новогрудке?

— Сначала в Ганцевичах, позже в Речице и только потом в Новогрудке, — ответил я. — Но там у меня не было начальства. На улице рос.

— В футбол играл?

— В футбол, в чижика, в лапту, — перечислил я. — В Речице рыбу ловил. Однажды язя поймал.

По глазам Юзика я понял, что он мне завидует. Видимо, до сих пор язь ему на крючок не попадался.

— Ну, так что будем делать? — спросил он.

— Монтировать очередную передачу, — сказал я. — Если меня из младших не выгонят, конечно.

— Надо идти в магазин, — укоризненно покивал Юзик. — Знаешь, что брать?

Он достал из кармана штанов мятые рублевки.

— Сколько? — посмотрел я на деньги.

— Две.

«До этого он бегал в магазин, — подумал я. — Теперь, видимо, моя обязанность».

— Ты же младший, — сказал Юзик. — У нас как в армии: бежит тот, кто младше по званию. А на Валентина не обижайся, он тебя защитил.

Я взял деньги и пошел в магазин.

— Куда? — спросила ассистентка Людмила, которая тоже выходила из редакции.

— Под шпиль.

— Присоединяешься к начальству? — усмехнулась она. — Смотри, они вдвое тебя тяжелее.

— При чем здесь вес?

— Выпить могут вдвое больше. Или ты и в этом деле талант?

— Пью как все, — вздохнул я. — Сегодня особый случай.

— Послал куда подальше заместителя? — пренебрежительно махнула рукой Людмила. — И правильно сделал, он того стоит.

— Ты же дочка начальника! — удивился я.

— Именно поэтому я на твоей стороне. Хотела позвать тебя в гости, но ты по магазинам ходишь.

— В следующий раз.

Она пошла от меня, покачивая бедрами. Манящая походка, как, впрочем, и все остальное. Зачем ты дразнил Чадова?

Людмила, не поворачиваясь, помахала мне рукой. Она прекрасно знала, о чем я думаю.

И ради чего ты выбрал именно эту планиду? Ловил бы на Днепре рыбу, собирал боровики на новогрудских холмах, они там с черными шапками. В конце концов, гонял бы в футбол на лугу возле речки Цны в Ганцевичах. И повсюду тебе на глаза попадались бы девчата нисколько не хуже Людмилы. Там настоящая жизнь, а не здесь.

Я купил в магазине под шпилем две бутылки водки, буханку хлеба, полкило колбасы и пошел назад в редакцию. Как я уже знал, в жизни всего бывает поровну, сегодня белая полоса, завтра черная, послезавтра опять белая.

«На что нам что, если у нас вот что?» Так говорили мои предки, то же самое я повторяю вслед за ними.

А на рыбу мы еще поедем, не на Днепр, так на Припять. Все белорусские реки одинаково хорошие, надо только постараться увидеть как можно больше из них.

7

Через три месяца меня перевели из младших редакторов в обычные.

— Никто не был против? — спросил я Тисловца.

— Ты про Чадова? — покосился тот на меня. — Нет, в отличие от Загорского, он не злопамятный.

— Не того я, значит, послал?

— Ты это брось! — налился краской главный редактор. — В идеологическом учреждении работаешь, не лишь бы где!

Я впервые услышал эти слова: «идеологическое учреждение». Что это?

— Что надо! — помахал он рукой перед моим носом. — На следующей неделе будешь обозревателем телепередач. Знаешь, что это такое?

— Нет, — сказал я.

— Смотришь по телевизору все передачи подряд, потом на общестудийной летучке докладываешь, какие хорошие, а какие нет. Ответственное дело.

— У меня нет телевизора, — вздохнул я.

— Что?! — вытаращился на меня Тисловец. — Как это нет?

— И не было никогда. До сих пор я снимал квартиры, а переезжать из одной в другую с телевизором в руках непросто. Они тяжелые, заразы.