Короткевич развел руками. По его медвежьей фигуре было видно, что сейчас и ему самому не больно хочется пить чай.

Писательское дело тоже бывает суетливым.

4

— Новенький? — спросила рыжеволосая девушка, с которой я столкнулся на общей кухне в общежитии. — Где работаешь?

— В литр-драме телевидения.

— В литр-драме? — засмеялась она. — А я в редакции новостей на радио. Сегодня у Вальки день рождения, заходи вечером. Меня Мариной зовут.

— Валька тоже с радио?

— Нет, она видеоинженер. Симпатичная.

Марина тоже была симпатичная, волосы пылали, как факел.

— Что Валька пьет? — спросил я.

— Все, — фыркнула Марина. — Мы уже закупились, даже миску оливье сделали. Так что ждем.

— Ладно.

Как раз об этих девушках говорил мой сосед по комнате. Когда-то же надо с ними познакомиться, и день рождения подходил для этого как нельзя лучше.

Я купил семь темно-красных гвоздик, бутылку «Варны» и вафельный торт. Лучше, конечно, был бы «Киевский» торт, но за ним надо ехать в Киев. А там я давно не был. Как Саня Сварцевич растит дочку, которая недавно родилась?

«О киевской дочке будешь думать в другой раз, — оборвал я себя. — Сегодня у тебя день рождения Вальки».

Я постучал в дверь и решительно открыл ее.

На меня уставился десяток пар глаз, большей частью девичьих. И они были нисколько не хуже глаз девушек, что остались в мемориальном кабинете Якуба Коласа.

«Вот так и пройдет жизнь в странствиях из одного цветника в другой, — мелькнуло в голове. — Но где наша не пропадала!»

Мое место, конечно, было возле Марины.

— Мог бы и рядом со мной сесть, — посмотрела на меня через бокал с вином Валентина. — У меня день рождения, а не у нее.

— А это я его нашла на кухне, — показала ей язык Марина.

Я понял, что легкая пикировка здесь приветствуется, и мне стало совсем хорошо.

А Валька и вправду красавица: зеленые глаза, хорошая фигура, веселая улыбка, волосы в кудряшках. За словом в карман не лезет. Откуда это чудо?

— Из Ленинграда по распределению приехала, — сказала Валька. — А родом из-под Новгорода.

— Великого или Нижнего? — спросил я.

— Ленинградского, — махнула рукой Валька. — Ну, кто скажет тост?

Я послушно поднялся со стула. Произнесение тостов было неотъемлемой частью нашей жизни, я это уже хорошо знал.

Кроме девушек, за столом сидели два парня, тоже видеоинженеры. Но они больше молчали, чем говорили. Все правильно, инженерское дело выпивать да закусывать. Тем более салат оливье был хороший.

— Кто готовил? — спросил я Марину, подкладывая себе в тарелку еще одну ложку.

— Все вместе, — ответила она. — Мы здесь все вместе делаем, даже на работу одновременно опаздываем.

— Бывает и такое?

— Каждый день.

— А как же запись? Или вы без нее обходитесь?

— Записываем, — дернула плечом Марина, — но и в студии наши люди работают. Не даем друг дружке пропасть.

Я заметил, что дерганье плечом у нее было чем-то вроде нервного тика. Но тот, кто живет в общежитии, и должен быть с тиком.

— Вылечим, — подлила мне в бокал вина Марина. — Или ты водку пьешь?

— И пиво, — сказал я. — Мы же в литр-драме работаем.

— А я знаю твоих Тисловца, Коваля, Барановского. Они все с радио.

— У вас научились пить водку стаканами?

— Это они с детства умели, — засмеялась Марина. — В деревнях оно было трудное.

«Сама, видимо, городская», — подумал я.

— Из Червеня, — кивнула Марина. — Слышал о таком местечке?

— Слышал, — тоже кивнул я. — Все мы местечковые, даже Валька.

— Валька новгородская, — не согласилась Марина. — Ее бабка растила, поэтому она даже самогон пьет.

— Да ну? — удивился я. — Самогон пьют лучшие из нас.

— А я и есть лучшая! — крикнула с того конца стола Валентина.

Голос у нее был звонкий.

Я отсалютовал новгородскому уникуму бокалом. И Вальке, и Марине, и мне было понятно, что это застолье у нас не последнее.

— Потому что ничего другого не остается, — сказала мне на ухо Марина. — Нинка сказала, что ты писатель. Это правда?

— Пишу понемногу, — смутился я. — А кто такая Нинка?

— Вон сидит, — показала Марина. — Тоже стихи пишет.

— Стихи?! — поразился я. — На радио стихи писать нельзя.

Нина, почувствовав, что мы говорим о ней, покраснела. Хорошая девушка, фигуристая. Вообще-то все они здесь с фигурами, и лучшая у Марины.

— Потому что я не пишу стихи, — выгнула спину Марина. Она прекрасно знала, как лучше продемонстрировать свои достоинства.

Я отвел глаза в сторону. Трудно мне здесь будет писать рассказы, уж не говоря о повестях.

— Напишешь, — вздохнула Марина. — Все, кто пишет, упрямые.

По всему видно, что эта черта характера человека ей не очень нравилась. Но мало ли что нам не нравится. Как говорят в наших деревнях: «Не плюй, оно до конца такое».

— Верно, — согласилась Марина. — Сейчас пойдем в холл танцевать, ребята пошли магнитофон устанавливать. Ты танцуешь?

— Немного, — сказал я. — Чему еще было нам учиться в местечках, как не танцам?

Мы дружно поднялись и отправились в холл. Наверное, с самого начала человеческой цивилизации любые застолья заканчивались танцами. И началось это с языческих времен.

5

Кроме «Поэзии слова народного», я еще делал передачу «Литературная Белоруссия». Вел ее литературовед Вячеслав Лагойда, и хлопот у меня было немного. Лагойда сам писал сценарии и подбирал выступающих. Мне оставалось только заказать студию для записи, сделать видеомонтаж и проследить, чтобы передачу своевременно поставили в эфир.

А вот с народным словом возни было значительно больше. Я должен был не только найти знатоков меткого слова, но и провести передачу. К тому же Эдик Самогуд, режиссер передачи, любил обговорить все до мелочи. А до мелочей ли, если я не всегда знал, какая фольклорная группа будет завтра в студии?

И здесь мне очень помог Иван Ластович, с которым я два года назад ездил в фольклорную экспедицию на Полесье. Он был руководитель республиканского хора народной песни и хорошо знал все фольклорные ансамбли Белоруссии. К тому же он был прекрасным собеседником, и сидеть с ним, как у нас говорили, «в кадре» было одно удовольствие.

— Сегодня про три бульбинки упоминать не будем? — спросил я Ивана Петровича перед записью.

— Еще рано, — согласился тот.

Бульбинками Ластович определял качество самогона: три бульбинки, четыре бульбинки, пять бульбинок. Записывая народные песни, он прошел пешком всю Белоруссию, Восточную и Западную, и знал, где и как его гонят. Это был во всех отношениях уникальный специалист, я ему доверял.

— Девчата приехали? — оглянулся по сторонам Ластович.

Девчатами он называл певиц, младшей из которых было лет шестьдесят.

— Приехали, — успокоил я его. — У нас с этим строго.

Я знал, о чем говорил. От записи на телевидении у нас мало кто отказывался. Из писателей, пожалуй, один Иван Мележ. Ну, еще Аркадий Кулешов. А у носителей народного творчества никто и не спрашивал, хотят они записываться или нет. Запихивали в автобус и везли в студию.

Сегодня я пригласил группу певиц из деревни Озерщина, что под Речицей. Во-первых, я сам был частично речицкий, учился там с пятого по восьмой класс. Во-вторых, мой отец из-под Речицы родом. И в-третьих, это была действительно чудесная группа, пели так, что ноги сами просились в пляс. Для меня это была высшая оценка качества песни, как те же три бульбинки.

Что-то мне подсказывало, что озерщинские певицы не только нюхали тамошнюю гарь.

— Конечно, пьют, — подтвердил Ластович. — Хорошей песни без хорошей гари не бывает.

Мы прошли в студию, и озерщинские женщины сразу обступили Ивана Петровича. Его знали все исполнительницы народных песен в республике, и я подозреваю, что не только исполнительницы.

— Грешен! — сказал мне, улыбаясь, Ластович. — Да ты глянь, какие они все красавицы! К любой можно моститься под бок.