– Почему они не разбудили меня? Я хотел попрощаться.

Исаак обнял брата. Даниель выглядел таким маленьким, таким потерянным, а ему надлежало быть таким сильным.

– Марсель, – тихо произнесла я. Даниель не откликнулся. – Марсель, – повторила я, на этот раз громче. Я посмотрела на женщин, затаив дыхание. Все складывалось не очень хорошо. При таких рисках я бы не смогла забрать мальчиков с собой, и тогда в любую минуту им угрожала депортация. При недоборе квоты полиция всегда приходила сюда, чтобы пополнить контингент.

Исаак подтолкнул брата локтем.

– Ответь ей. Скажи свое секретное имя.

– Я не хочу секретное имя. – Даниель упрямо выпятил нижнюю губу.

– Но это игра, – настаивал старший брат. – Ты должен сыграть в эту игру, чтобы мы могли снова увидеть маму и папу.

– Будет лучше, если он вообще ничего не скажет. – Я повернулась к Исааку. – Попроси его помалкивать. Пусть притворится, что не умеет говорить.

– Хорошо. – Исаак покраснел, как будто ему стало неловко за младшего брата. Или это был страх?

Это было рискованно. Как всегда. Я не была уверена, что они готовы, и знала, что Альфред тоже будет расспрашивать их, прежде чем отправиться дальше в опасное путешествие.

– Пора идти, – произнесла Лия авторитетным тоном. – Возьми с собой еще шестерых детей.

– Да, конечно. – Я всегда выводила из приюта больше детей, чтобы потом вернуться с группой, а не в одиночку, просто на случай, если кто-то следил за нашими передвижениями. Чем черт не шутит? Всегда находились добровольные доносчики, желающие выслужиться перед немцами, чтобы получить какие-то блага вроде квартиры побольше или дополнительных продовольственных пайков.

Лия привела еще шестерых, и мы вместе вышли из здания. Исаак держал брата за руку, пока мы шагали к станции метро, где нам предстояло разделиться. Лия с шестью другими детьми села в последний вагон поезда, как предписано евреям, а мы с братьями зашли в средний. Я мысленно молилась о том, чтобы у нас не проверили документы, хотя в случае проверки нашлась бы что сказать, да и мальчики тоже. В столь ранний час воскресенья даже боши еще не выбрались из своих постелей. Я держала младшего брата за руку, когда мы устроились в вагоне, где сидели еще двое пассажиров.

– Марсель. – Я с выражением произнесла его вымышленное имя. – Сегодня нас ждет приключение. – Он посмотрел на меня широко распахнутыми невинными глазами, и я сжала его ладошку. – Это будет весело. – Мне хотелось, чтобы он улыбнулся, чтобы выглядел как любой другой ребенок, которого везут на прогулку в лес на целый день. – Мы поиграем в какие-нибудь игры. – Он лишь таращился на меня как на сумасшедшую.

– Да. – Исаак пришел мне на выручку. – И мы устроим пикник.

Два других пассажира глазели в окно, как будто мысленно находились где-то далеко, но кто бы знал, что у них на уме.

Выйдя из метро на станции «Мишель-Анж-Отёй», мы воссоединились с остальной частью группы и направились к лесу. Деревья зацветали, но воздух все еще оставался холодным. Я сделала глубокий вдох, пытаясь унять спазмы в животе. Некоторые дети затеяли возню друг с другом, как будто теперь, на воле, чувствовали себя в большей безопасности. Впереди озеро мерцало в лучах утреннего солнца, и весельные лодки покачивались у берега. Я бы с удовольствием покаталась на лодке со своими подопечными, но, конечно, еврейским детям были запрещены такие удовольствия. Кто-то из ребятишек остановился, поднял с земли палку и швырнул ее в воду.

Мужчина, сидевший на скамейке, поднялся.

– Прекрасный день, не правда ли?

Я обернулась и посмотрела на него. Это был Альфред, наш passeur.

– Oui, – ответила я. – И у нас тут два мальчика очень взволнованы тем, что едут погостить к своей тете.

– Bien, bien[32]. Это они? – Он повернулся к двум братьям.

Я кивнула.

– Пьер и Марсель.

Он протянул свою большую, похожую на лапу руку, и пожал детские ручонки.

– Рад познакомиться с вами, Пьер и Марсель. – Мальчики, как было велено, поцеловали его в щеки – как родственника. Затем Альфред повернулся ко мне. – Оставляй их со мной, – прошептал он. – Обойди вокруг озера. Если я увижу, что они недостаточно хорошо подготовлены, выйду с ними тебе навстречу.

Другие дети поцеловали братьев на прощание, и мы двинулись вдоль берега. Они знали, в чем дело, но им не разрешалось говорить о тех, кто исчезал во время прогулки. После их ухода мы все должны были делать вид, будто их никогда не существовало. У детей это получалось на удивление хорошо, и они никогда не задавали лишних вопросов. Думаю, в глубине души они все понимали. Они были мудры не по годам.

Мы немного побродили вокруг озера, дети уныло пинали ногами гальку. Я была слишком поглощена своими мыслями и встревожена, чтобы затевать какие-то игры. Я так боялась увидеть Альфреда, возвращающегося с двумя мальчиками. Это означало бы провал миссии. Но больше я их не видела.

Париж, апрель 1944 года

Себастьян

Себастьян встал из-за своего рабочего стола в бывшем здании банка Луи-Дрейфуса, где ныне размещался Commissariat Général aux Questions Juives – CGQJ[33]. Не попрощавшись с коллегами, он вышел на площадь Пти-Пэр. Было всего шесть часов вечера, еще светло. Он слегка ослабил тугой воротник, глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух, как будто мог полностью выдохнуть горечь и яд письменных доносов, которые был вынужден переводить весь день напролет. В животе заурчало, а в горле разлилось кислое жжение. Он никогда раньше не страдал от изжоги, и у него возникло ощущение, будто она вызвана теми мерзкими словами, что ему пришлось проглотить. Аппетита не было, поэтому вместо того, чтобы устроиться на террасе café и заказать ужин, он решил прогуляться. Как уже вошло в привычку, он направился к реке, пересек мост Луи-Филиппа и вышел на остров Сите, обходя Нотр-Дам с тыльной стороны. Он предпочитал именно этот вид на собор: куда менее грандиозный, с ухоженными уютными садами и ажурными подпорными арками апсиды. Вот она, религия, подумал он, так называемая причина многих войн.

В некотором смысле нацизм сам по себе был религией, с той разницей, что в ней не было ни прощения, ни искупления, ни, конечно же, воскрешения. Но единый Бог? Гитлер? И если не подчинишься его приказам, тебя накажут, возможно, убьют, но прежде ты вынужден страдать за свои грехи. В этой религии не было места для заблуждений или даже понимания. Отдельная личность ничего не значила; все делалось на благо группы. Гитлер понимал психологию масс и не случайно писал, что вся пропаганда должна соответствовать наиболее ограниченному интеллекту среди тех, кому она адресована; не так важна истина, как важен успех. Антисемитская пропаганда служила прекрасным примером; «раса», а не религия лежала в основе дискриминации евреев. Гитлеру удалось объединить людей против общего врага.

Себастьян, как и многие другие, в его представлении, не имел ничего личного против евреев, но был не в силах противиться общему порядку. Putain![34] Он должен был предвидеть, чем все обернется. Он проглотил комок желчи, досадуя на то, что теперь не может найти выход.

Снова пересекая Сену, он остановился на мосту, перегнулся через перила, глядя на бегущий внизу поток, на обломки деревьев, уносимые течением. На мгновение он представил себе, как падает в реку, отдаваясь во власть воды. Наконец он отвел взгляд, прислонился к ограде, отказываясь тешить себя столь мрачными мыслями. Он сунул руку в нагрудный карман, вытащил пачку сигарет «Житан» и, повернувшись спиной к ветру, обхватил зажигалку ладонями, пытаясь прикурить. Но бойкий ветерок от реки задул крошечное пламя, прежде чем оно успело разгореться. Проклятие! Даже сигарету зажечь не получается. В отчаянии и гневе он сломал ее и бросил в воду. Ему все равно не следовало бы так много курить. Раньше он никогда себе такого не позволял.