С одной стороны, я знал, что дежа вю — не более, чем сбой в работе головного мозга, с другой — на меня как из ведра лились воспоминания об этом учении. Я чувствовал себя застрявшим между этими картинами мира. Застрявшим в лесу между ужасом и покоем. И я понятия не имел, какая дорога ведёт к одному, а какая — к другому. Цепляясь за идею о нарушении восприятия, я не знал, дарует ли она истинный покой. Я лишь продолжал искать ответы на конкретные или самые отвлечённые вопросы, которые каким-то образом имели непосредственное отношение к тому, виновен ли я в убийстве этих людей.
Я не знаю, сколько времени прошло и как мы оказались в вестибюле администрации. Рассевшись где попало, мы пытались осмыслить произошедшее. Откуда-то появился Лассон. Он о чём-то перешёптывался с некоторыми из рабочих, пока Галаш, Мекат и Ижу не пошли за ним наружу. Я выглянул в окно, через которое были видны ворота. С неба опять сыпал снег. Люди вышли за пределы порта, а через несколько минут вернулись. Они занесли тело в здание напротив того, из которого мы стреляли, и снова отправились наружу.
Мне послышался какой-то шум из глубины администрации. Прислушавшись, я понял, что это звонок телефона. Сначала я удивился и подумал, почему Умак не отвечает. Потом заметил, что мы не на «Заре», машинально поднялся и пошёл на звук. Добравшись до аппарата, я снял микрофон. Из динамиков донёсся взволнованный голос:
— «Январь» вызывает порт, — это был не диспетчер.
— Порт на связи, — ответил я.
— Кто говорит?
— Помощник главного инженера «Зари», Ашвар Шел-Тулия…
Прежде чем я успел задать вопрос, голос затараторил:
— Я пытался дозвониться до вас несколько раз. Почему вы не отзывались? — и, не дав мне ответить, он продолжил: — Слушайте внимательно. У меня мало времени. В колониях что-то происходит, и ответственен за это Менаги. Я не знаю, кто ещё с ним заодно, но дежурный диспетчер на «Январе» — точно один из них…
— Что? — спросил я, ничего не понимая.
— Слушайте! — настойчиво повторил голос. — Никаких экспедиций нет! Менаги…
— Подождите! — сказал я, пытаясь прорваться к тому, что́ он говорит, сквозь пелену, обвалившуюся на меня после стрельбы.
Но он продолжал, не обращая внимания на мою просьбу:
— Менаги вместе с группой других чиновников «Января» всё подтасовал. Они присвоили бюджет экспедиций. Они не пытаются ничего искать. Их нужно остановить! Я должен бежать. Передайте остальным!
— Откуда вы знаете? — только и успел спросить я, но никто не ответил. — Алло! Алло! Ответьте!
Я продолжал кричать в микрофон, пока не обратил внимания, что из динамиков идёт только обычный шорох. Говоривший со мной уже повесил микрофон. Я не мог сконцентрироваться на том, что произошло. Весь разговор отдавался какой-то кашей в моей голове. Голос казался странно знакомым, не увязываясь при этом ни с одним лицом. Я положил микрофон и на еле двигающихся ногах вернулся в вестибюль в полной растерянности.
Лассон с остальными уже был там. Они складывали оружие заключённых в кучу в одном из углов зала. Я молча наблюдал за ними. Несмотря на то, что Лассон проработал весь этот план и был одним из главных исполнителей, он держался гораздо лучше других. Его голос стал более глухим и жёстким, а на лице застыло какое-то каменное выражение. Но на этом, в общем-то, было всё. Его поступь была твёрдой, и он единственный что-то предпринимал, а не сидел у стены, пытаясь осознать произошедшее. В этом было что-то поддерживающее и отталкивающее. Словно он просто шагнул дальше. Мне не казалось, что ему всё равно, но, похоже, для него это событие не имело того грандиозно ужасающего значения, как для нас. Из-за этого мне хотелось его обвинять в том, что произошло. Но меня останавливала мысль, насколько такие обвинения нелепы. Тем более что мы выполнили приказ, поступивший с «Января». Я присел у стены и обнаружил, что всё ещё сжимаю винтовку в руке.
Когда парни закончили с оружием, Лассон подошёл ко мне и тихо сказал, что мы должны сообщить о произошедшем. Я снова поднялся, и мы прошли в телефонную. Там я, наконец, прислонил ружьё к стене и, прежде чем взяться за аппарат, вспомнил о разговоре, состоявшемся всего несколько минут назад. Я рассказал об этом норвальдцу. Он кивал чему-то, пока я говорил, но не выглядел хоть сколько-то удивлённым.
— Кто этот парень, который звонил? — спросил Виктор, когда я закончил.
— Понятия не имею, — ответил я. — Он не назвался.
— Всё это кое-что проясняет…
— Что?
— Помнишь свалку машин, на которую мы наткнулись? Почему она не была отмечена на карте? Да и ремонтной станции мы никакой не обнаружили.
Эта история казалось чем-то, что произошло очень давно. Я уже успел напрочь позабыть об этой свалке, хотя мы просидели там несколько часов. Лассон между тем продолжал:
— Что если Менаги нанял иностранных рабочих не для того, чтобы проводить экспедиции, а чтобы они просто перегнали все машины в ту лощину? А потом посадил их на корабль и увёз обратно. Тогда никто ни о чём бы не узнал.
У меня голова еле соображала, и вся эта теория казалась каким-то бредом.
— Зачем? — только и мог спросить я.
— Ну если этот таинственный незнакомец не врёт, то на этом можно было убить всех зайцев сразу, — ответил Лассон. — Ты сам говорил, что единственное средство связи в Антарте — телефоны, которые замыкаются на «Январе». Кроме этого остаются только вездеходы. Невозможно контролировать передвижение машин между станциями. Но если их забрать? Тогда каждой станции можно скармливать нужную информацию — всё равно никто не сможет проверить. А экспедиции были идеальным поводом для того, чтобы позабирать машины у колоний. Менаги может не только разворовать бюджет разведки, но и давить на вас, чтобы вы добывали больше топлива. Чтобы спонсировать им эти несуществующие экспедиции. Остаётся только продавать излишки нефти и совать выручку в свой карман.
Всё, что рассказывал мне Лассон, было складным, но я ни на минуту ему не поверил. Менаги, обворовывающий Антарту? Освободитель нашей страны? Мы все воспринимали его не иначе, как героя. Он вдохновлял нас на бунт. Лакчами в любой момент могла арестовать его. И я прекрасно знал, что его ждало в такой ситуации. Что-то во мне дрогнуло от этого знания. Петля на городской площади. Но Менаги не испугался тогда. Он рисковал своей жизнью, чтобы Антарта стала независимой. И тут у меня что-то щёлкнуло в голове. После всего, что Менаги сделал для колоний, мы безоговорочно доверяли ему. Окончательное решение по всем вопросам принадлежало ему. Кто-то где-то ворчал, но никто никогда всерьёз не оспаривал его права на власть в Антарте. Тем более, покуда мы преодолевали тяжёлые времена, некогда было заниматься политическим устройством страны. Прежде всего нам нужна была эффективная система на ближайшее время. Потом уже можно было думать о демократии и чём угодно ещё. И это была идея, которую поддерживал сам Менаги.
Пока не будет возмещён ущерб, нанесённый колониям за последние годы правления Лакчами, пока у нас не появится уверенность в завтрашнем дне, Антарта должна была работать не как государство, а как огромное предприятие. Это то, во что мы все верили. Работай, пока не обеспечишь стабильное процветание.
— Что тебе сказали на «Айсберге»? — прервал мои размышления Лассон.
— Что ты имеешь в виду?
Я вдруг обратил внимание, что обращаюсь к нему на «ты», а он совершенно не замечает этого. Мне почему-то казалось это уместным.
— Когда ты вышел на связь с «Январём» с «Айсберга», что они тебе сказали?
Ответить на этот вопрос оказалось не так-то просто. Всё, что произошло до сегодняшней стрельбы, казалось историями из далёкого прошлого. С трудом вспоминая, я начал рассказывать:
— Они что-то говорили о том, что пытались связаться с нами на «Источнике» и на «Заре», но…
— С кем именно ты говорил? — перебил меня Лассон.
— С Менаги… Хотя нет, сначала с диспетчером, а потом уже с Менаги.
— Что он тебе сказал про этих заключённых?
