— Разное, — неопределенно ответил Борька. И, слегка покривив душой, добавил: — Без дела не ходим.

Но Серега принял это за чистую монету.

— Понятное дело, — уважительно сказал он. — Москва-то большая, работы хватит. — И вздохнул: — Я вот пока так там и не был.

Борька с трудом мог себе представить, что кто-то никогда не был в Москве. Не иностранец, конечно, а нормальный наш советский парень. Пусть обязательно приезжает! На ноябрьские или на зимние каникулы. Борька ему все покажет: и Кремль, и новый Старый Арбат с фонарями под старину, и на хоккей в Лужники они съездят. Раскладушка у них на антресолях лежит.

— А ты в Москве где живешь? — спросил Серега. — А то одна из нашей Сосновки недавно квартиру там получила, на Алтуфьевском шоссе. Дом 87. Может, знаешь?

Борька уже не раз замечал, что иногородние — не только ребята, но и взрослые — обязательно называют в разговорах адреса своей московской родни и знакомых. То ли с тайной надеждой услышать в ответ: «Алтуфьевское, 87? Ну конечно, я там всех знаю. Какая она из себя?», то ли учиняя осторожную проверку: есть ли на самом деле в столице такая улица и такой дом или сказки это?

— Знаю, от нас не далеко, — кивнул Борька, хотя не очень хорошо представлял себе, как от его дома нужно добираться на это самое шоссе. — А я на Бабушкинской, возле самого метро.

Господи, да ведь Серега же и в метро никогда не был!

— Ребята! — закричал Борька во все горло. — У кого ручка есть?

Ручка нашлась только у капитана Гранта, листок тоже. Борька торжественно вывел на нем свой московский адрес и телефон.

Рано утром, когда лагерь уже был свернут и отряд готов трогаться в путь, они опять появились. В том же составе. Длинный Мишаня (подтяжки ему удалось починить) тащил большой бидон с молоком, «шкет» Толик держал в руках авоську с ранними яблоками, а Серега — миску с хрустящими солеными огурцами.

— Это на дорожку. И не вздумайте отказываться — обратно не понесем.

А Серега протянул Борьке сложенный листок.

— Ты тоже к нам приезжай, — сказал он. — Хочешь — давай хоть в августе. У нас тут грибов знаешь сколько! И на речку сходим за щуками. По вечерам — танцы. Василий Яковлевич ребятам аппаратуру купил — класс! А захочешь, — Серега лукаво подмигнул Борьке, — с планом колхозу поможешь: у тебя это хорошо получается!

Листок Борька развернул только на дороге. Там было написано очень коротко: деревня Сосновка, 14, Феофанов Сергей. Борька сперва не сообразил, откуда он знает эту фамилию. А потом вспомнил — памятник! Четыре строчки подряд:

Феофанов А. И.

Феофанов В. А.

Феофанов Г. А.

Феофанов И. А.

Мы обязательно встретимся с тобой, Феофанов-пятый!

10. ЕСТЬ О ЧЕМ ПОДУМАТЬ

И снова дорога, снова запекшаяся на солнце земля под ногами, рюкзак впереди идущего под носом, а собственный — за спиной, снова открыт счет часам и километрам от привала вчерашнего до привала сегодняшнего. Не такая это, между прочим, и плохая вещь — дорога. Конечно, нельзя сказать, что достопримечательности встречаются на каждом шагу. Бывает, и день пройдешь, а ничего особо выдающегося не увидишь. Но зато дорога, как ничто другое, дает возможность подумать. В самом деле, когда нормальному человеку думать? Сперва полдня в школе, а там, как известно, не раздумаешься. Во-первых, дел много. Домашние задания содрать нужно? Нужно. Новостями с ребятами обменяться тоже нужно. Это — на перемене. На уроках постоянное напряжение: спросят — не спросят. Не говоря уже про контрольные, диктанты и прочее. Наконец, если выдастся относительно свободный урок, то стоит только на минутку задуматься о чем-нибудь серьезном, как тут же раздается: «Повтори, что я сейчас сказала. Ты что, в облаках витаешь?» А почему, спрашивается, в облаках? Как будто на земле уже и подумать не над чем…

После школы — тоже круговорот. Пообедать надо, в магазин надо, погулять надо, уроки — пусть не все, но хоть некоторые — сделать надо. А там, глядишь, по телевизору или футбол, или фильм интересный. И так каждый день.

А здесь — красота. Идешь себе и думаешь вволю — о чем хочешь. Правда, если у тебя рюкзак скособочился или топор ты в него засунул так, что он тебе в ребро упирается, то мысли обретают очень конкретный и не очень приятный характер. Но ведь уже целая неделя похода позади, а за эту неделю Борька стал вполне опытным туристом. Рюкзак плотно прилегает к спине, так что его вес почти и не чувствуется, ноги сами шагают в заданном ритме. Так что думать Борьке никто не мешает. Например, о том, что уже сегодня вечером он увидится с Олей. После дневной задержки на колхозном поле капитан Грант увеличил протяженность переходов, так что отряд все равно придет в намеченную точку в срок. А время потеряно не зря. В рюкзаке у Бориса Нестерова лежит аккуратно скатанная в трубочку и завернутая в газету грамота «За помощь в подготовке нового урожая». Правда, официальной силы она не имеет — командир, главный поборник порядка, неожиданно дал маху. Это под его диктовку Василий Яковлевич написал: «Второму отряду лагеря капитана Гранта». А на самом деле ведь он — «Салют». Но Борьку эта ошибка не очень огорчила. В конце концов, важно ведь не как грамота написана, а за что дана. Какой-нибудь школьной грамотой за участие в утреннике Борька вряд ли стал бы хвастаться перед Олей. А этой обязательно похвастается. И вообще, будет про что рассказать. И про десант, и про то, как они приличных ребят за шпану приняли, и про неперспективную Сосновку. А вот про памятник… Про памятник Борька Оле, пожалуй, рассказывать не станет. Просто про это нельзя рассказать так, чтобы все было понятно. Понять это может только тот, кто стоял тогда в одном строю с Борькой и видел имена на обелиске.

Вчера километра за полтора до конца длинного перехода «сломалась» Лена Новичкова. Вышла резко из цепочки, сбросила с плеч рюкзак, села и заплакала. Почти такую картинку не раз рисовало Борькино воображение. Только на месте Лены была Оля Озерная. На этой картинке Борька, мужественно забирал Олин рюкзак. А до Лены ему никакого дела нет. Она ему вообще не нравится. Да если честно, и устал Борька уже порядочно — как-никак, больше двадцати километров отмахали… Так что он вполне мог пройти мимо. Тем более что сзади — замыкающим — идет Борис Нестеров. Он, в конце концов, командир, пусть и решает, как поступать.

Борька про все про это успел подумать — думается ведь вообще намного быстрее, чем говорится или пишется! Подумал, остановился, надел на грудь Ленкин рюкзак, отчего сразу перехватило дыхание, и хрипло (Борьке, правда, казалось, что говорит он мягко и ласково, как мать с больным ребенком) прошептал:

— Держись. Еще чуть-чуть.

Никто ему потом не сказал ни слова. Никто не спросил, тяжело ли ему было. Только капитан Грант, когда они наконец дошли до места, на мгновение задержал руку у Борьки на плече. Да Борька и не ждал никаких слов восхищения или благодарности. Еще неделю назад — точно ждал бы. А сейчас — нет. Потому что он просто сделал то, что надо было сделать. Не для Лены — она бы все равно на дороге не осталась. Кто-нибудь, хоть тот же Борис Нестеров например, забрал бы ее рюкзак. Надо это было для него самого, для Борьки. А взять трудовой десант? Они ведь так и не стали тогда подводить итоги соревнования, подсчитывать, кто и на сколько метров больше прополол — местные ребята или москвичи. И никакого контроля тоже не было. Никто не стоял рядом и не смотрел, сколько свеколок Борька выдернул, а сколько сорняков оставил. Да и Серега Феофанов, конечно, правду сказал: обошелся бы колхоз без их помощи. В общем объеме это все пустяки. Не колхозу — Борьке нужно было это поле. И дорога с соленым потом на губах, жаркие, через «не могу» километры по бетонке тоже, оказывается, нужны ему. Это Борька не то чтобы понял — скорее, почувствовал. А вот зачем все это ему нужно — еще следовало разобраться. Борьке не раз доводилось и читать, и слышать разные правильные и красивые слова, но применять их к себе, к ребятам вокруг ему и в голову никогда не приходило. И если бы ему кто-нибудь сказал, что то, о чем он сейчас думает, что пережили, почувствовали ребята за этот поход, и называется становлением человеческой личности, он бы, наверное, очень удивился.