Начал и Борька дергать свеколки.

Солнце палило немилосердно. Поясница ныла и не хотела разгибаться. Шея затекла, и казалось — так теперь навсегда останется повернутой набок. На правой руке от бесконечных хватальных движений образовалась мозоль. Но Борька не сдавался. Если он и отставал от соперника, так разве что на самую малость!

— Так кто же это тунеядцы? — ядовито поинтересовался Борька у Белобрысого, когда оба они одновременно попытались распрямить спины и хоть на мгновение перевести дух.

— Беру свои слова обратно, — неожиданно миролюбиво ответил тот. — Вы вообще молодцы.

— «Молодцы»! — передразнил Борька. — А чего тогда вчера хамили? Нападать вздумали?!

— Кто нападал? — искренне удивился Белобрысый. — Вовсе мы вас не собирались трогать. Сам подумай: вшестером-то на целый лагерь кто полезет? — рассудительно добавил он. — Вот наговорили лишнего малость — это было. Но и нас понять нужно. Обидно нам. Тут почти все лето как бобик крутишься: сегодня — свекла, завтра — картошка, здесь — прополи, там — убери. Да ведь и свой огород есть, на нем тоже работать надо. А тут, понимаешь, под боком палаточки понаставили, сидят палки режут — комаров отгонять. Да еще пижон этот в желтой куртке…

— Ты это брось про пижона, — строго сказал Борька, хотя в душе насчет Дениса готов был согласиться с Белобрысым.

— Да вот я и говорю: подумали, мол, что пижон, — с готовностью кивнул тот. — Ладно, давай полоть, а то отставать начинаем.

И они вновь, согнувшись, шажок за шажком, поползли по полю, оставляя за собой вещественное доказательство своей работы — пучки быстро жухнущих на солнцепеке свеколок, уступивших свое право на жизнь более удачливым сестрам.

Вообще этот белобрысый Серега оказался при ближайшем рассмотрении вовсе не шпаной, а вполне нормальным парнем. Даже довольно симпатичным. И глаза у него не бесцветные, как Борьке вчера показалось, а голубые. Хотя не все ли равно, какие глаза! Важно ведь, что за человек!

— Слушай, — вспомнил вдруг Борька напоследок, — а козлом ты меня с чего вчера назвал? Тоже от обиды?

— Да нет, — охотно откликнулся Серега, — у нас и вправду козла Борькой зовут. Если не веришь, — он широко улыбнулся, — могу познакомить.

Борька улыбнулся в ответ. Сейчас ему это вовсе не казалось таким уж обидным. В конце концов, зовут же котов Васьками, коров Маньками. У них в классе есть девчонка, которую Соней зовут, а у другой девчонки — хомячиха по кличке Сонька. И ничего, никто не в обиде.

— Ме-е-е! — замекал по-козлиному Борька и сделал Белобрысому рожки.

— Перекур, работнички! — раздался крик.

Борька оглянулся. От кромки поля (то есть это в футболе называется «от кромки», а как здесь, Борька не знал) призывно махал руками какой-то дед. Подъехал он на телеге, на которой стоял огромный бидон. Не такой, с каким летом Борька бегает в очередь за квасом, а раз в десять больше. В бидоне оказалось свежее молоко. Вообще Борька не большой любитель молока, особенно когда он болеет, а мама заставляет пить его теплым, да еще чего-то в него намешав. Но это было совсем другое молоко! С большим куском хлеба, прямо руками отломанного от буханки (кстати, взрослые почему-то не понимают, что ломаный хлеб куда вкуснее, чем резаный), — отличный перекус.

Борька с Серегой уселись на телегу, поближе к лошади, которая время от времени отчаянно встряхивала головой, пытаясь согнать облепивших ее мух, ели хлеб, запивали молоком и смотрели на поле. На первых взгляд ничем оно особо не изменилось. Кто-нибудь даже мог сказать, что оно стало менее красивым — исчезли ласкавшие взгляд яркие пятна цветов. Но это впечатление было глубоко обманчивым. Это было теперь Борькино поле. Оно наделило Борьку затекшей шеей, ноющей поясницей, мозолью на руке. И это нисколько не огорчало его, а наоборот, вселяло в душу непонятную радость.

Непонятную, потому что нельзя сказать, что Борьке до этого не приходилось трудиться на благо общества. В младших классах они несколько раз собирали металлолом, а последние три года каждый апрель их класс выводили на субботник в ближайший сквер, где они по два часа выгребали граблями из кустов всяческий мусор, а потом жгли его. Кстати, и производственные травмы у Борьки случались, причем похлеще затекшей шеи. В четвертом классе ему прямо на ногу грохнулась тяжеленная заржавленная железная болванка, которую они пытались погрузить на тележку у ворот троллейбусного парка. А два месяца назад в сквере Борька наступил на доску с гвоздем и потом несколько дней хромал. И работалось им весело, особенно когда наступало время поджигать кучи прошлогодних листьев и едкий дым окутывал всю улицу. И все же это было не то.

Конечно, нельзя сравнивать Москву и Сосновку — об этом даже думать не приходилось. Другие проблемы, другая жизнь. Прямо скажем, не очень веселая. Но это оттого, говорит Серега, что раньше Сосновка считалась неперспективной. Когда он родился, здесь даже электричества еще не было. Борьке не то что жить, а даже бывать в местах, где нет электричества, не доводилось. А тут еще совсем недавно вечером при свете керосиновой лампы читали. До сих пор стоит в деревне крохотная избушка с вывеской «Керосиновая лавка». Борька видел, когда они через Сосновку проходили. Электричество несколько лет назад провели, но дальше все равно получался замкнутый круг. Раз деревня неперспективная, значит, все, кто мог, из нее уезжали. А раз уезжают, вроде и строить некому, да и не для кого. Вот и Серегин старший брат тоже уехал. Служил в армии в Средней Азии, потом остался там работать — Нурекскую ГЭС строил, женился да так и живет теперь в Таджикистане. Только письма иногда пишет, даже ни разу домой не приезжал. Один раз попробовал персики прислать, так они, пока посылка дошла, сгнили.

Но теперь все должно измениться — так сказал Василий Яковлевич, который с прошлого года здесь председатель. Правда, Серега говорит, что он после восьмилетки все равно уедет — учиться в техникуме по дорожным машинам, но председателю он верит. Говорит, толковый мужик. Первым делом Василий Яковлевич обещал проложить асфальт — и в самой Сосновке, и на паях дорогу к райцентру сделать. «С асфальта, — сказал он, — начинается культура современного села». А потом будут строить новый клуб, магазин. Конечно, при условии выполнения плана.

— Теперь-то уж точно будет план, — довольно сказал Борька. — Вон мы сколько помогли!

Серега засмеялся в ответ.

— Свекла — это не план, а так, довесок. Главное — чтобы по мясу и молоку. Вот выйдем хотя бы на две пятьсот, тогда…

Борька не все понимал из того, что рассказывал ему Серега. Например, он не знал, что значит «строить дорогу на паях», почему асфальт — «это культура современного села» и что значит «выйти на две пятьсот». Впрочем, с последним он быстро разобрался. Оказалось, что столько литров молока в год должна дать каждая корова. Есть в стране хозяйства, в которых и по четыре тысячи получают и даже больше, но Сосновке до них пока далеко: и порода коров не та, и уровень механизации подкачал. Объяснил Серега и насчет дороги на паях. Просто для одного их колхоза это дорого, но ведь Сосновка не одна! Стоят на большаке и другие деревни, другие колхозы. Все вместе — справятся.

Борька слушал Серегу, удивлялся и слегка завидовал. Удивлялся, откуда он все это знает — про планы, про удои. Вот у Борьки рядом со школой завод находится, так он до сих пор толком не знает, что там выпускают. Не говоря уже про планы и прочее. А ведь на здоровых щитах у проходной, мимо которых Борька каждый день в школу бегает, все это написано. Но Борька ни разу около них не остановился, не прочитал. Не нужно было. А вот Сереге, видимо, нужно. Этому-то Борька и завидовал.

Нет, не то чтобы он хоть на секунду захотел переехать из Москвы в Сосновку. Москву бы Борька ни на что не променял. Но все же жизнь у Сереги была какая-то более взрослая, наполненная делом.

— А в Москве вам чего делать приходится? — будто угадав ход Борькиных мыслей, спросил Серега.