— Они же мои ученики! — ответила девочка веско.

С тоской он подумал, что дела его медведей плохи… Даже хотел пойти их проведать, но, конечно, это было неудобно — проведывать плюшевых медведей.

Странный случай. И на всю жизнь он засел в сердце Олега Семеновича занозой. Таких заноз у взрослых бывает много.

С тех пор — и с каждым годом все сильнее — крепла в нем уверенность, что ученики вовсе не твоя собственность, не мягкий воск, из которого ты можешь лепить что хочешь, и не белый лист бумаги, на котором ты можешь написать что хочешь. То есть ты можешь, взрослый человек, можешь осилить характер и душу, ну, например, Жеки Тарана. Но ты права себе такого не должен давать… И поэтому Олег Семеныч всегда был очень осторожен, когда наказывал кого-нибудь или хвалил.

Ну а чем он, собственно говоря, провинился-то, Жека Таран? Все в разведчиков играют, и он… Олег Семенович аккуратно отодвинул занавеску лазаретного окна… Нету… Неужели опять там сидит?!

В сущности, все ясно: прийти, открыть шкаф… Но как-то это было бы стыдно.

Он вошел в свой кабинет, где Аня все тюкала на машинке. Шепнул:

— Пожалуйста, уйди отсюда! — и тотчас приложил палец к губам.

Аня удивленно, а потом тревожно посмотрела на него. Промелькнуло в памяти то ощущение странного, когда кто-то постучал в дверь… Чтобы не показаться трусихой, она изобразила на лице: «Ничего не понимаю. Причуды!» и встала:

— Я буду в пионерской…

Начальник посмотрел ей вслед и, с треском захлопнул окна, сказал:

— Ну вот, теперь мы одни.

Все же несколько глуповатое у него было положение. Он даже точно не знал, сидит там Жека или не сидит. Говорят, есть такие ясновидящие люди, которые могут взглядом пронизывать предмет. Но сколько ни смотрел Олег Семенович на фанерную дверцу шкафа, это ему не помогало.

А все-таки виноват ли в чем этот нелепый Жека? Сидит там в духоте, в пылище. Извлечь бы его оттуда: «Иди ты, чудик, гуляй. На небе такие звезды — ты их в хитроумности своей и не видишь!»

Ну выследишь ты, кого хотел, поймаешь, как он компот руками ест. Какой от этого цветок-то расцветет?.. Только появится манера презрительно и брезгливо кривить губы. Выйди-ка вечером, когда взрослые идут с работы. И немало увидишь таких губ. Думаешь, им хорошо, думаешь, они хороши? Нехороши. Потому что, разрушая, прежде всего разрушаешь в себе.

Так он и стал говорить. Для ученика четвертого класса Женьки Тарана надо было бы попроще, со ссылками на родителей и на совет отряда. Но как-то язык у него не поворачивался говорить те привычные слова.

А Жека слушал и все пытался сообразить, что же происходит. Кого ругает Начос?.. Да и не ругает, а… Жека такого слова не знал… взывает к совести. Будто совесть куда-то ушла, заблудилась в лесу, а ее зовут обратно.

— Ну вот и все. У меня нет тебе никакого наказания. Ты его назначь себе сам!

В душе у Жеки стало торжественно и щекотно. Он подумал: «Во

Начос! Дает стране угля… Сам, говорит, себе назначь… Мне бы он так сказал!»

И тут в «шкафандр» притопал звук шагов, а потом удар захлопнутой двери… Начальник ушел… Кто же там теперь в кабинете?

Жека прислушивался, чуть ли не принюхивался к тишине. Но и он не был ясновидцем!

Наконец решился, приоткрыл дверцу. Он был почти уверен, что в Замке кто-то есть. Которого… ну, в общем, ругали!

С огромным удивлением смотрел Жека на полную пустоту. И вдруг понял, кто есть тот, «которого ругали».

Он неловко, как-то по-собачьи, вылез из шкафа. Сел на стул у стены. И принялся ждать начальника.

Тут и кончился фильм. Народище повалил под впечатлением последних выстрелов.

Захар, заслышав на веранде голоса ребят, вдруг через раскрытое окно прыгнул в темноту. Давненько он не был способен на такие решительные поступки, а вернее, никогда. Но уж выпрыгнув, надо было действовать дальше, что-то предпринимать.

С Жекой встретиться! Ну а где он сейчас может быть? Или в шкафу, или под арестом. В Замке.

Жека в это время сидел на стуле у стены и придумывал слова, которые он скажет начальнику. Но Олег Семеныч все не шел, и Жека в голове своей зачеркивал придуманные слова и придумывал снова. И опять зачеркивал.

Захар с удивлением взирал на своего командира. Никто его не держит, а он сидит и шевелит губами. Захар не выдержал этой жути, тихо поскрёбся в стекло.

Жека увидел выступающий из темноты лик бывшего подчинённого… Как-то удивительно все сходилось в одной точке!..

Захар не знал, что делать, и поэтому махнул рукой: мол, айда отсюда!

В ответ Жека покачал головой — любому становилось понятно: он не уйдет. А Захар ещё почувствовал, что Жека додумался до чего-то такого, до чего ему лично, Захару, никогда не додуматься. Просто Жека — ну что поделаешь — такая одаренная личность, а он, Захар, не очень. Ему сделалось от этого грустно. Но не обидно! Потому что Захар был добрым человеком.

Он пошёл по дорожке среди кустов, выросших в темноте до неба. Впереди мутно белела фигура… Олег Семеныч! Захар тихо шагнул за куст. Услышал, как начальник открыл дверь. Захар стоял за своим кустом и ждал.

И еще послышались шаги: быстрые, запыханные — Люсины. Тут как раз из дверей Замка вышли Олег Семеныч и Жека.

— Таран?! А ты что здесь?..

— Да мы… после, — сказал начальник.

— А у меня мальчик пропал! Захаров!

— Он меня ждет. — Голос был и Жекин, и не Жекин. Словно другой. — Ты не беспокойся, Люся. — Потом позвал: — Захар! Толян!

Дальний куст зашевелился и сказал:

— Я здесь.

Что сказать о взрослых «Маяка»? Не берегли они свое время! Планерка назначена на десять тридцать, сейчас уже без четверти одиннадцать, ночь на дворе, а в сборе едва половина народа.

Олег Семеныч сидел за столом в Замке покаяния и, водрузив на нос очки, очень так по-домашнему просматривал «Комсомольскую правду».

Остальные разговаривали о том о сем, обязательно переходя на свои дела, на свои отряды. В углу сидел доктор Андрей Владимирович, шевеля рыжими усами.

— А мне Лиза моя, — рассказывала Света Семина, вожатая малышей, — сегодня и говорит…

— Какая Лиза? — спросила Люся Кабанова. — Это которая каштановая такая?

— Ну да… «А почему, говорит, мою маму называют домашняя хозяйка?» Я, знаешь, насторожилась: «Как же, — спрашиваю, — ее называть?» А она: «Разве дикие хозяйки бывают?..»

Вошла старшая пионервожатая Аня:

— Ох! День как жизнь! — и, устало улыбаясь, села на свое руководящее место, рядом с начальником.

Появилось еще несколько человек и с ними Валерия Павловна, воспитательница первого отряда.

— Прострогала я твою Яну Алову, что она чуть не ревела! — сказала ей Аня.

— Ну, и что тут хорошего? — Валерия Павловна достала сигареты, спички и тотчас убрала все в карман. — С кем ты сладила-то? С ребенком.

— Брось ты, Лер. Девке четырнадцать лет! Мы еще с этим ребеночком наплачемся!

— Не знаю… Я так не думаю. — Валерия Павловна опять вынула сигарету, хмыкнула невольно, пошла на крылечко покурить.

Вошел наконец Михаил Сергеевич Зотов.

Начальник лагеря снял очки и с особой внимательностью посмотрел на бородатого. Тот даже оглянулся туда-сюда…

— Вы чего, Олег Семеныч?

— А того, милый. Опаздывать не надо! Знаешь, как в средние века? Кто из вассалов приезжал на зов сеньора последним, тому делали секир-башка!

— Понятно, товарищ сеньор, — сказал Миша, тоже и шутя и обидевшись. — Так я вам сейчас вещественные доказательства принесу — вашей неправоты!

Через минуту в Замок покаяния ввалился громадный рогатый зверь. Он ухнул, сломался напополам и стал Михаилом Сергеевичем Зотовым и двумя банкетками.

Банкетки эти знал весь лагерь. Они были новенькие, с мягкими сиденьями и стоили сумасшедших денег. «Маяк» в смысле мебели жил довольно демократически: железно-деревянные стулья, крашеные лавки зотовской работы, железные, так называемые «панцирные», кровати. И вот перед второй сменой по настоянию Олега Семеныча было куплено пятнадцать штук этих банкеток.