– Какого черта? – восклицает тот, побагровев от возмущения. Он хочет вывернуться, однако психиатр, не ослабляя хватки, толкает его к двери. Агент Карлайл сопротивляется и негодует, пока доктор Эрнандес не шипит ему в ухо:

– Оружие, идиот!

Лицо агента Карлайла заливает смертельная бледность, он замирает, а затем покорно дает вытолкать себя в коридор. Выйдя вслед за ним, доктор Эрнандес хлопает дверью, но замок не срабатывает, и она остается чуть приоткрытой. Я гляжу в тонкую щелочку, а сердце в груди бухает, и до меня вдруг доходит, что я давно не дышу.

В животе как будто бетонная глыба. Я продолжаю смотреть через дверную щелочку на полоску серого коридора, сосредотачиваю на ней все свое внимание и приказываю себе успокоиться. Бесконечно долгую секунду стоит тишина и ничего не происходит, но после мне удается со свистом втянуть тонкую струйку воздуха, и оцепенение едва заметно, самую малость спадает. Может, дело обойдется и без обморока. Я вдыхаю глубже, снова и снова. Тяжесть в груди и шум в ушах проходят, я слышу из коридора приглушенные голоса.

– Боже правый, вы о чем вообще думали? – резко, холодно спрашивает доктор Эрнандес. – Неужели вам нужно объяснять, почему являться с оружием на сеанс психотерапии недопустимо? Скажите же, что вы сами все понимаете.

– Да ни о чем я не думал, – отвечает агент Карлайл. – Это привычка, ясно? Утром надеваю кобуру, вечером снимаю. Сожалею, что так вышло.

– Сожалеете, – повторяет доктор Эрнандес. – Ладно. Отлично. Можно задать вам вопрос?

– Конечно.

– Вы хоть представляете, через что прошла эта девочка? Вы ведь читали отчеты, так? Понимаете, чтό она видела?

В пустой комнате я морщусь от досады. С одной стороны, меня коробит, что обо мне говорят как о подопытном кролике, а с другой стороны, приятно, что доктор Эрнандес так бурно реагирует, защищая мои интересы. Я давно не ощущала ничьей поддержки, не испытывала ее даже на краткий миг.

– Хорошо, хорошо, – бормочет агент Карлайл. – Уже снимаю. Видите?

– Не забудьте сделать это перед тем, как прийти в следующий раз, – напоминает психиатр. – Буду предельно откровенен, агент Карлайл. Если я сочту, что ваши действия – любые – ставят под угрозу прогресс в реабилитации Мунбим, то не премину доложить об этом вашему руководству. Я не шучу.

Повисла долгая тишина. Я сижу на краешке дивана, навострив уши.

– Все верно, – признает агент Карлайл. – Виноват. Этого впредь не повторится.

– Благодарю, – говорит доктор Эрнандес, и в его интонацию отчасти возвращается характерная теплота. – Просто помните, где находитесь и где побывала она. Она сильнее, чем я смел надеяться, и все же не стоит недооценивать серьезность ситуации. Ее состояние крайне неустойчиво.

– ПТСР?[2]

– Я еще не закончил первичную оценку. Пока ничего не исключаю, в том числе ПТСР. Так что будьте поделикатнее, хорошо?

– Я вас понял. – Агент Карлайл тяжко вздыхает. – Ей столько же, сколько моей дочери. Ну, может, полгода разницы. Вы в курсе?

– Примите это как факт, – сурово произносит доктор Эрнандес. – Думайте трезво. Не стоит приплетать сюда ваши личные переживания и опыт, это не поможет ни вам, ни ей.

– Я работаю в ФБР восемнадцать лет. – Я почти слышу в голосе агента Карлайла улыбку. – Вы знали? За это время я провел более семисот интервью.

– К чему вы клоните?

– Ни к чему. Просто решил, что вам может быть интересно. Ну что, возвращаемся?

Длинная пауза. Что происходит за дверью? Они играют в гляделки? Доктор Эрнандес тянет с ответом, потому что размышляет или потому что хочет показать, кто тут главный? Молчание может служить оружием, если верно его использовать: оно заставляет людей нервничать и говорить чего не следует, лишь бы прервать тишину. Отец Джон сознавал силу молчания очень хорошо.

– Ладно, – в конце концов молвит доктор Эрнандес. – Идемте.

Я торопливо принимаю обычную позу – съеживаюсь в углу дивана, подтянув коленки к груди, – а в голове множатся вопросы.

Что такое ПТСР? И что значит «Ее состояние крайне неустойчиво»? Меня ждет нервный срыв?

Дверь распахивается. Опустив взгляд на ручку, доктор Эрнандес недовольно хмурит брови, но я смотрю на него с выражением, как мне хочется верить, полнейшей невинности. Он ненадолго задерживает взор на мне, после садится. Агент Карлайл делает то же самое – кобуры под мышкой уже нет – и глядит мне в глаза.

– Прости, пожалуйста, – говорит он. – Я как-то не подумал. Ты, наверное, пистолетов насмотрелась на всю жизнь, да?

Я киваю.

– Это больше не повторится.

– Ничего страшного, – говорю я. – Просто я не ожидала.

– Разумеется не ожидала, – встревает доктор Эрнандес. – Твоя реакция абсолютно оправданна.

– Прости, – повторяет агент Карлайл.

– Все нормально, – отвечаю я. – Это ведь «Глок‑22»?

Его глаза расширяются от удивления.

– Что-что?

– Пистолет у вас в кобуре. Похож на «Глок‑22».

– Верно, – подтверждает он.

Доктор Эрнандес хмурится.

– Едва ли это направление беседы…

Агент Карлайл подается вперед.

– Разбираешься в оружии?

Даже не догадываешься насколько.

С утра по понедельникам, средам и пятницам и после обеда в субботу у нас тренировки. Это одно из двух регулярных мероприятий в Легионе (второе – это воскресная утренняя проповедь отца Джона), присутствовать на которых строго обязательно; тренировка важнее любых других дел на Базе, даже самых неотложных, важнее даже болезни. Я видела, как мои Братья и Сестры теряли сознание в гриппозном жару, но, едва их приводили в чувство, кое-как поднимались на ноги и со свирепой решимостью на лицах продолжали упражняться.

Тренировка всегда начинается с наставлений отца Джона: он напоминает нам о зле, притаившемся снаружи, во Внешнем мире, и о том, как ужасны враги, с которыми нам предстоит сразиться. Когда наступит Конец света, вещает Пророк, мерзкие демоны – крылатые, клыкастые и покрытые чешуей – восстанут из-под земли и примут облик тех, кого мы любим; нам также стоит ожидать уродливых тварей с дюжиной голов, что плюются огнем и намертво выжигают почву под собственными копытами. Когда же грянет Последняя битва, Господь наделит верных Ему силой, дабы сокрушить силы тьмы, и, как только победа будет одержана, мы Вознесемся на столпах света и воссядем подле Него.

Однако до этого славного дня необходимо защищаться и от других врагов, врагов в человеческой шкуре, гнусных, растленных грехом. Говоря о них, отец Джон неизменно брызжет ядом. Федералы.

Само собой, все, кто работает на правительство, – это прислужники Змея, но послушать отца Джона, так по мерзости они почти не уступают своему повелителю. Крысы в человеческом теле, бездушные чудовища, которые ненавидят Господа и делают все, чтобы сбить добропорядочных мужчин и женщин с Истинного пути. При первой возможности они не задумываясь убьют меня и любого из моих Братьев и Сестер, и для них нет ничего слаще, чем заточить нас в темницу и пытать до скончания веков. У федералов много обличий – ФБР, БАТОВ[3], ЦРУ, Управление шерифа, полиция, Налоговое управление, МНБ[4], – но все это головы одной гидры, монстра, повсюду простирающего свои щупальца с единственной целью: установить владычество Змея на всей земле.

Я иду по двору к Большому дому. Особо не спешу, хоть и вижу, что бόльшая часть Семьи уже собралась на стрельбище позади дома, а опоздать на тренировку – значит гарантированно схлопотать наказание. Но все и без того глазеют на меня – из-за мамы и Нейта обо мне ходят пересуды, – и если сейчас я даю лишний повод к осуждению, то и пусть.

Я огибаю Большой дом и присоединяюсь к толпе. Хани бросает на меня взгляд и улыбается – она и не догадывается, как дорог мне этот знак, – но все остальные, кажется, не замечают моего опоздания. На пятачке перед стрельбищем отец Джон уже начал свою лекцию – с суровым прищуром он описывает, что конкретно сделают с нами федералы, если мы хоть на миг потеряем бдительность.