Стоит нам оказаться во Внешнем мире, вне защиты отца Джона, как федералы засекут нас с вертолетов и расстреляют из огнеметов. Детей и младенцев они убьют, расчленят, а куски поджарят на адском пламени и съедят. Женщинам Легиона федералы запустят под кожу паразитов, которые сожрут их плоть изнутри. Федералы отрубят нам руки и ноги, зашьют рты и будут глумливо хохотать, глядя, как мы умираем голодной смертью.
К тому времени, когда отец Джон заканчивает речь, некоторые из моих младших Братьев и Сестер тихо плачут. Малыши безмолвно роняют слезы, а их родители стоят с напряженными лицами. Слабости в Легионе Господнем не терпят. Я украдкой поглядываю на Хани: она пристально смотрит на Пророка, и ее выражение совершенно непроницаемо. Лекция завершена, пора приступать к тренировке.
Стрельбище расположено на максимальном удалении от главных ворот, от любопытных взглядов его заслоняют Большой дом, сад и ряд хозяйственных построек. Жизненно важно – отец Джон постоянно повторяет эти слова, – чтобы враги до самого последнего момента не подозревали, как хорошо мы подготовлены.
Центурионы вооружены постоянно, но, кроме них, иметь оружие не разрешается никому. При отце Патрике едва ли не у каждого в Легионе имелся под рукой как минимум карабин, однако после Чистки все изменилось – и это, и многое другое. Теперь на тренировках мы стреляем из оружия, которое хранится под замком в подвале Большого дома. Его выдает нам Эймос, тщательно пересчитывая стволы в начале и конце занятия.
Почти час мы отрабатываем навыки стрельбы. Целями служат грубо намалеванные на деревьях подобия мужчин и женщин с надписью «ФБР» на груди, круглые стрелковые мишени, консервные банки, бутылки, пластиковые тарелки и вообще все, что есть в хозяйстве. Грохот стоит оглушительный, а пороховой дым, густой и горький, царапает горло.
В нашем арсенале пистолеты «Глок» – семнадцатый и двадцать второй, «Пустынный орел», SIG Sauer Р226, «Беретта» калибра 9 мм, пистолет-пулемет МР5, револьверы «Смит и Вессон» сорок пятого калибра, винтовки AR‑15, М4 и М16, двустволки «Ремингтон», автоматы Калашникова и десятки других видов оружия. Детей до восьми лет к стрельбе не допускают, но присутствовать обязаны все, независимо от возраста. Уверена, большинство моих младших Братьев и Сестер назовут двадцать шесть моделей огнестрельного оружия раньше, чем выучат двадцать шесть букв алфавита.
Я смотрю в прицел М4 – винтовки, которую, помнится, в первый раз еле-еле сумела поднять, – и кладу палец на спусковой крючок. Чтобы уменьшить отдачу, переношу вес на опорную ногу, приклад упираю в плечо. Когда я снова и снова нажимаю на крючок, моя рука практически неподвижна. Выстрелы звучат металлическим барабанным боем, и после каждого в воздухе разлетаются ошметки древесной коры.
Опустошив магазин, перезаряжаю винтовку. Мой взгляд падает на отца Джона: он стоит под белым дубом у края западных грядок и со снисходительной гордостью взирает на свою Семью. Я вдруг остро сознаю, на что способно оружие, которое я сейчас держу в руках, и пронзившая меня мысль до того крамольнее любой ереси, что я мгновенно ее отгоняю – не дай бог кто-то успеет все прочесть по моему лицу.
Когда тренировка по стрельбе заканчивается, Эймос собирает оружие и уносит его в Большой дом, а мы тем временем приступаем к боевой подготовке. Весь Легион разбивается на пары – соперников выбирает лично отец Джон – и в течение трех минут отрабатывает навыки рукопашного боя. Использовать можно что угодно: кулаки, ногти, зубы, ноги, камни, деревяшки. Эта тренировка тоже обязательна для всех, но, в отличие от стрельбы, в драке изображать видимость не получится. Когда ты палишь по деревьям, чей-то внимательный взгляд, может, и заметит, что твои пули не попадают в цель, однако, если желания стрелять нет, можно просто не стараться. В боевой подготовке все иначе. Если Центурион заметит, что ты щадишь противника, тебя выставят на всеобщее обозрение и сделают из тебя показательный пример. В Легионе Господнем нет места жалости, как нет места слабости и неповиновению – все три греха жестоко караются, и если ты не идиот, то понимаешь это очень быстро.
Отец Джон шепотом называет Центурионам имена соперников в парах и наблюдает, как нас ставят в две линии лицом друг к другу. Сегодня напротив меня Люси, одна из самых добрых и милых девочек во всем Легионе. И это никакая не случайность. Только слабоумный не догадается, что происходит на самом деле: отец Джон проверяет – при всех, – готова ли я причинить вред дорогому мне человеку просто потому, что Пророк отдал такой приказ. Не вышла ли из подчинения. Можно ли мне еще доверять. Меня как будто судят, не предъявив обвинений, хотя все они мне известны. Мама. Нейт.
Люси всего двенадцать, она на добрую голову ниже меня и весит килограммов тридцать пять – тридцать шесть, не больше. Я могу вырубить ее за пять секунд, и именно так мне следует поступить – разделаться с этим мерзким заданием как можно скорее, причинив Люси минимум боли – но я не хочу. Я не стану так делать.
Я стараюсь скрывать свои эмоции – и вроде бы мне это удается, во всяком случае бόльшую часть времени, – и все же я страшно злюсь на Нейта, на маму и на себя. Моя злость острая и жгучая, а голова полна отвратительных мыслей, из-за которых, как меня приучили верить, я обречена гореть в аду, и, пускай даже я понимаю, что многое изменилось – изменилась я сама, – где-то в глубине души до сих пор живет моя прежняя личность, и та прежняя «я» до сих пор истово верит в неотвратимость кары за мысли, что возникали у меня, когда я, держа в руках винтовку М4, глядела на отца Джона, и за все остальные думы, которые по ночам не дают мне уснуть и отравляют сны.
Чушь собачья, шепчет внутренний голос, ты не… Я велю ему замолчать. Я действительно заслуживаю наказания, пусть даже об этом не знает никто, кроме меня. Я злюсь, мне страшно и одиноко, и неизвестно, что будет дальше.
Но прямо сейчас я хочу почувствовать хоть что-нибудь. Поэтому, когда Беар командует: «Начали!» – и Люси, подскочив ко мне, делает пробный замах в мою сторону, я не шевелю ни единым мускулом. Наоборот, я позволяю ее кулачку вмазать мне по носу – и наслаждаюсь взрывом боли в черепе. Из глаз моментально брызжут слезы, в горле появляется медный привкус крови. Сквозь пелену слез я вижу панику на лице Люси, однако бояться ей нечего: давать сдачи я не намерена. Я стою неподвижно, как статуя, дожидаясь, пока она сообразит, в чем дело, а потом пропускаю удар за ударом.
Третий, гораздо сильнее предыдущих, лишает меня равновесия. Я пячусь и, запутавшись в собственных ногах, падаю навзничь. Люси стоит надо мной, ее обычно кроткое личико искажено животной агрессией, примитивным удовольствием от причинения боли другому живому существу. Я смотрю на нее и улыбаюсь, но мой рот полон крови, и из-за этого улыбка, должно быть, вызывает ужас, потому что глаза Люси расширяются, и на мгновение она снова становится собой, пока Джейкоб Рейнольдс не отшвыривает ее в сторону и не вперяет в меня взгляд, полный ярости.
– Вставай, – шипит он.
Все остальные прекратили бой. Отец Джон наблюдает за мной из-под ветвей белого дуба, но без гнева, а скорее с любопытством. Я медленно поднимаюсь на ноги и остро сознаю, что привлекла всеобщее внимание.
– Будешь так валять дурака, когда настанет Конец света, и ты труп, – угрожающе произносит Джейкоб. – Слышишь? Ты не Вознесешься, не займешь место подле Всевышнего, а просто сдохнешь, и твоя душа отправится в ад. Этого хочешь?
Несколько секунд я смотрю на него, потом едва заметно качаю головой. Он тычет пальцем в Люси, чьи глаза молят о прощении. Мне хочется объяснить ей, что ее вины нет, что она не сделала ничего плохого, но мои слова лишь усугубят ситуацию.
– Думаешь, ты оказываешь ей услугу, отказываясь драться? – требует ответа Джейкоб. – Думаешь, защищаешь ее? Как бы не так! Если она не научится сражаться, получать травмы, падать, вставать и сражаться снова, Господь не направит ее во время Последней битвы, и она окажется там же, где и ты, – в аду. Ты ей вредишь.
