Мобильные, хорошо организованные отряды степняков на протяжении многих веков терроризировали страны Дальнего Востока и Срединной Азии. В малоуспешных попытках сдержать неукротимый напор стремительных и безжалостных конников китайские императоры воздвигли вдоль северных границ Поднебесной тысячекилометровую ленту Великой каменной стены. Но не шестиметровые монолитные стены заставили отступить гуннских владык — шаньюев. Стремясь объединить все кочевые народы, они все дальше и дальше уходили на Запад, пока не достигли Волги, а затем — и Днепра. Здесь, у порога богатых греческих городов, в сердцах собирателей кочевой империи — подвижной, как ртуть, и непрочной, как песочный замок, — взыграл инстинкт грабежа и разбоя. Разрушив Фанагорию, штурмом взяв Пантикапей (нынешнюю Керчь) и вытоптав Крым, гунны ударили в подбрюшье лоскутных владений Германариха. Все смешалось в Приднепровье. Кочевники нещадно истребляли германцев. Держава Германариха, выжженная изнутри огнем славянского восстания, исчезла с лица земли.

Русы оказались один на один с еще более сильным и коварным врагом, опьяненным легкими победами и жаждавшим новых богатств. Уже почти наяву виделись гуннам статные мускулистые невольники, белогрудые озерноокие полонянки и под стать их мягким, как лебяжий пух, волосам, перехваченным кожаными ленточками, — меха, меха, меха: бобровые, соболиные, беличьи, лисьи, волчьи, медвежьи, рысьи. Да еще мясо, зерно, мед и прочие дары природы, что для степных варваров было ничуть не менее важным, чем боспорские золото и пурпур. И уже пополз от племени к племени, от народа к народу тревожный слух: великая славянская река Днепр переименована пришлой ордой в Гуннавар — реку гуннов.

Не долго, однако, проплескался песеннозвонкими волнами Словутич-Гуннавар в угрюмом воображении кичливых степняков. Росские рати встали на защиту родной земли. Славянские пахари, лесовики, бортники, охотники, рыбари одинаково свободно владели как пешим, так и конным боем (не прошли бесследно века добрососедства с искусными конниками — скифами, сарматами, аланами). Были и смертные сечи в ковыльной степи, и рукопашные схватки на высоком днепровском берегу, и засеки в лесах, и засады в дубравах, и заманивание в непроходимые болота.

В дошедших до наших дней письменных источниках нет почти ни слова о тех грозных днях. Но память народа свято хранит отголоски далекой героической эпохи. От поколения к поколению передавались предания о гуннском нашествии. В коллективном поэтическом сознании эти воспоминания слились в единый образ Соловья-Разбойника. Да-да, представьте себе. Доказательства? Пожалуйста. Многих захватчиков повидала Русская земля, но только одни гунны применяли столь необычное средство устрашения, как стрелы-свистульки. Еще китайских хронистов поражало, что гуннские боевые стрелы снабжены особыми костяными шариками с отверстиями, издававшими при полете стрелы пронзительный свист. Когда одновременно выпускались тысячи стрел или орда открывала непрерывную стрельбу, поднимался такой ужасающий свист, что на ходу цепенели лошади, с неба замертво падали мелкие птахи, а ничего не подозревавший неприятель впадал в растерянность и панику. Давно это было. Но и по сей день слышны отзвуки грозного посвиста в былине об Илье Муромце:

Ну, а что сталось с гуннами, рассказано в той же былине: они разделили участь всех, кто посягал на Русь с мечом и разбоем. Разбившись о славянскую твердыню, гунны мутным потоком устремились в Европу, где долгие годы одно имя их вождя Атиллы наводило животный страх на детей и взрослых, на простолюдинов и знать.

Готы же отступили на Балканы, где, зализав раны, вскоре разгромили римскую армию в битве под Адрианополем. То был первый из смертельных ударов, нанесенных Римской империи. Последним стало взятие и разграбление Вечного города королем вестготов Аларихом. Великое переселение народов, как тесто, перемесило языки и людей. Канули в небытие целые племена. Но те, кого впоследствии нарекут коротким и звучным словом Русь, мужали и крепли на исконных отцовских землях, которые еще не раз удобрятся костями чужеземных захватчиков…

Менее чем через час старшина Пылаев свободно ориентировался в событиях полуторатысячелетней давности. Его блокнот пестрел вереницей дат, замысловатыми именами и непривычными названиями. Но дело с каменным дивом, преспокойно пролежавшим в земле, быть может, действительно со времен гуннского нашествия, от этого не продвинулось вперед ни на шаг. Кто, когда, с какой целью и с помощью каких знаний вытесал безногую чревовещательницу? Кому и куда передавал степной соглядатай добытые сведения? Почему, одарив видениями мальчика и старика, каменная гостья вдруг умолкла? Ответы на эти вопросы оставались открытыми.

Кирилл Геннадиевич никак не мог свыкнуться с мыслью, что все пережитое — увиденное и услышанное — утеряно безвозвратно и навсегда. Серафим Тимофеевич пытался успокоить старого приятеля дружеским участием. Федя Волков в продолжении степенного разговора старших ни минуты не сидел на месте. Краем уха ловя обрывки беседы, он дважды покидал класс и оба раза возвращался нагруженный различными приборами, опутал макушку каменной бабы пуком разноцветных проводов, но потом стянул их, как парик, и бросил на пол.

— Как там у тебя? — поинтересовался участковый.

— Глухо, — мрачно посетовал Федор.

Но какая-то идея явно не давала покоя молодому физику.

— Кир Генадич, надо утра подождать, — наконец решительно заявил он. — Вот взойдет солнце, согреет нашу нетающую Снегурочку, и посмотрим еще, какие песни она запоет. А не оживет — что ж: разве нет других объяснений?

— Каких объяснений, Федя? — вяло отреагировал историк. — Чем они помогут?

— Представьте, Кир Генадич, — продолжал юноша, — что наш неопознанный и нелетающий объект функционирует только в ограниченные промежутки времени или находясь в определенном месте и в строго заданном, скажем, вертикальном положении. Почему, к примеру, наша барышня молчала до той поры, покуда не очутилась под окнами школы? Очень просто: она молчала до тех пор, пока ее не поставили стоймя. А почему каменная вещунья, проговорив некоторое время, неожиданно смолкла? Да потому, что пророчествовать она способна, не просто глядя в небо, а будучи направленной в определенную сторону или точку пространства. Изменится направление — каменная пифия умолкает. Еще изменится — заговорит.

— Что же она, по-твоему, головой вертит, как сова? — недоверчиво уточнил участковый.

— К чему такие неудобства, Серафим Тимофеевич? — пуще прежнего разгорячился Федор. — Она вместе с Землей вертится. Земной шар вращается? Следовательно, меняется и направление, куда устремлена каменная голова. Значит, вполне возможно, что где-нибудь в ночном или дневном небе есть место, откуда корректируется работа истукана.

Старшина Пылаев аж крякнул от неожиданности, моментально сообразив, насколько подобное предположение запутывает его и без того усложнившиеся милицейские заботы. Кирилл Геннадиевич уставился на молодого коллегу изумленными глазами. А Федя Волков, окрыленный догадкой, продолжал развивать начатую мысль. Разрозненные доводы выстраивались в стройную цепь, разворачиваясь быстро и неумолимо, как спущенная пружина.

— Нисколько не удивлюсь, — закончил он свой поразительный монолог, — если после заключения экспертов окажется, что в момент наибольшей активности голова каменной чудесницы направлена куда-нибудь к центру галактики — средоточию неразгаданных законов природы.

— Ты, Федор, думаешь, что говоришь? — к Кириллу Геннадиевичу вернулся дар речи. — Причем здесь галактика? Мало нам земных проблем и тайн?