Москва, 1972.

Клик межвечный

Научно-фантастический рассказ

Визг тормозов — столб пыли из-под колес. В распахнутом окне нижнего этажа вмиг выросла взъерошенная мальчишечья голова. «Ух-ты! Вот так тётя!» Полдюжины загорелых крепышей под присмотром учителя истории Кирилла Геннадиевича, пыхтя и покрякивая, стаскивали с грузовика здоровенную каменную чушку.

— Кир Генадич, это — баба? — полюбопытствовал мальчуган.

— Баба, баба — не видишь разве? Ставьте-ка ее, ребятки, на попа и — к стенке, к стенке… Да не носом — затылком к стене…

— Кир Генадич, — продолжался допрос из окна, — это которую экскаватором из котлована выковыряли?

— Знаешь ведь все, а спрашиваешь, — пригрозил пальцем старый учитель. — Скажи лучше, чего в школе так поздно делаешь?

— Изложение переписываю, — поскучнела нестриженная голова.

— Переписываю, — передразнил историк. — За каникулы хоть бы грамотно писать научился. Не всыпали бы мне тогда давеча на педсовете. А то дети у вас, говорят, одними древними славянами интересуются. Только и слышно: анты да венеды, Кий да Щек, Перун да рожаницы, поляне да древляне. Я мол, таким, как ты Виктор Бондаренко, зазря голову морочу: вместо того, чтобы по программе заниматься, вздумалось какой-то кружок дописьменной истории Руси вести. Знаешь, как нас уже окрестили? Дописменники.

— Так то ж — история. Корни наши. Без которых ни настоящего нет, ни будущего, — помянул продленщик не раз слышанное от учителя.

— Эх, Витюша, все б так думали — мир другим стал, — от слов мальчика голос старика потеплел. — Глянь лучше, что за раскрасавицу мы привезли. Глаза вставные — из яшмы, похоже, — и точно светятся изнутри. Я, пока ехали, телеграмму в город дал: «Уникальная находка. Срочно высылайте специалистов».

— Кир Генадич, — обрадовался парнишка, — можно я чуток помогу.

— Что уж теперь помогать. Без тебя справились. Пусть пока под окном постоит. В школе негде. Без того начальство ворчит: захламили, дескать, все кабинеты и коридоры. А ты сиди переписывай — коль с первого раза без ошибок не получается. Не стыдно ли: про древних русичей все знать хочешь, а писать по-русски не научился, — строго заключил историк и заспешил к дюжим подсобникам, которые, вооружившись лопатами, решительно обступили громадную кучу мусора — остатки от летнего ремонта.

Вечер подкрался незаметно. Поросли ивняка за рекой, точно смеженные ресницы, рассеивали последние солнечные лучи. По пустым школьным коридорам забегали прохладные сквозняки. Старый учитель истории неторопливо переходил из класса в класс, прикрывая распахнутые окна.

Вот и приплюснутое темя каменной бабы, чуть приподнятое над подоконником. На полу, слегка припудренном пылью, брошенная ученическая тетрадка. Опираясь рукой на парту, учитель поднял ее и раскрыл. Прыгающие во все стороны буквы буднично извещали: «Работа над ошибками ученика 6-го класса В. Бондаренко». («Мда, Виктор Бондаренко, — вздохнул историк, — не скоро, видно, перестанут склонять тебя на педсоветах»).

Кирилл Геннадиевич машинально развернул страницу и не без удивления прочел: «ВИЖУ: Сошлась рать с ратью. Столкнулись конные и пешие. СЛЫШУ: Лязг мечей, гик всадников, крики раненых под копытами. Тучи стрел свет застилают, о камни бьют — только искры светляками разлетаются. Жуткий свист сковал все живое. ЗНАЮ: Дрогнули раскосоглазые, попятились к реке. Здесь их и настигли россы. Смяли, опрокинули, воду с кровью смешали.»

«Нет, Виктор Бондаренко, ты неисправим, — подумалось старому историку. — Работа по русскому, а ты все норовишь другую дугу согнуть. И текст весьма странный. Откуда такой?» — все больше недоумевая и разволновываясь, он дочитал до конца: «ПОМНЮ: Князя Буса с сынами и соподвижниками повесили за ребра у городских ворот — чтоб другим супротив господ выступать неповадно было.»

«Неужто тот самый Бус, про которого в „Слове о полку Игореве“ говорится?» — вздрогнул учитель. Он глянул в окно — ушедшее солнце полыхнуло в высоких перистых облаках отсверком далекого пожара. Над подоконником чуть горбилась яйцеобразная макушка каменной бабы. Дикая фантастически-неправдоподобная догадка метнулась где-то в самых отдаленных уголках обостренного сознания. Чтобы враз покончить со вздорными мыслями, историк решительно положил ладонь на иссеченную временем голову истукана. Привычная шершавость камня — тяжелая и неживая. Глаза-самоцветы, невидимые с тыльной стороны, — наощупь гладкие и тепловатые.

Учитель недоверчиво оглядел слегка дрожащие пальцы и в полной растерянности, волочащей походкой пошел прочь из класса, бормоча под нос отрывочные фразы. Встревоженное эхо с отдышкой запричитало вслед за шаркающими шагами: «Ах-ты, боже мой! Да как же это так? Что же теперь делать?»…

Отыскать шестиклассника Бондаренко сразу не удалось. Дома сказали: вернулся чернее тучи, ужинать не стал, наспех соорудил двухэтажный бутерброд, взял удочки и отправился до утра в какую-то сидку.

Вытоптанная босыми ребячьими ногами тропинка, повихляв в камышах, вывела к заводи, где у старого шалаша догорал небольшой костерчик. Витька Бондаренко, нахохлившись, как птица на ветру, сидел на суковатой коряге и сосредоточенно смотрел на гаснущие угольки.

— Ты что, Виктор? — окликнул его учитель, радуясь, что мальчик нашелся.

Тот не ответил, засопел и съежился, словно пытаясь спрятаться в широкой — видать, отцовской — телогрейке.

— Послушай, — как можно одобрительней продолжал Кирилл Геннадиевич, подсаживаясь на корягу, — стоит ли тебе тут ночевать одному?

— А чего она?! — шмыгнул паренек носом.

— Кто она? — с деланным безразличием поинтересовался учитель, хотя наперед предвидел ответ.

— Баба ваша — кто ж еще, — жалобно проговорил мальчик.

— Баба? Откуда ты взял, что баба?

— Кто ж еще? Такого дыму поднапустила. И пожар запалила. И стрелы на меня наслала. И страстей всяких понарассказывала.

— Понарассказывала? Рот что ли раскрывала?

— Скажете тоже — рот, — чувствуя подвох, обиженно скривился Витька. — Как же она, каменная, рот могла раскрывать?

— А как же она в таком случае могла что-либо рассказать? И на каком языке? По-русски?

— Она так рассказала, будто я все сам увидел: и всадников, и стрелы, что прямо в меня летели. Но только не убивали, а отскакивали. И искры сыпались. И раненые под копытами кричали. Страшно. Я сам закричал и убежал.

— В окно?

— Не-е, черным ходом да через забор… Закопать бы его, чучело каменное, обратно в карьере, Кир Генадич. Или в реке утопить.

— Ты ведь серьезный человек, Виктор, — обнял паренька за плечи историк. — Посуди сам: утопим мы бабу — и что дальше? Нет, разобраться сначала надо. Я вот, к примеру, рядом с ней тоже стоял, а ничего странного со мной не случилось. Почему?

— Значит, вру я по-вашему! — Витька Бондаренко вскочил, как ужаленный.

— Да не дергайся ты, — ухватил его за рукав учитель. — Задача такая, понимаешь. Тайна. Почему тебе, ребенку, каменная баба наговорила всякой всячины, а мне, старику, нет? И с чего это она вдруг заговорила? Она ведь, поди, такое порассказать может! Такое порассказать — ни в какой книге не прочтешь… Вить, нам бы сходить туда еще разок — хоть на минутку. Прямо сейчас. Ты не бойся, я рядом буду.

— Я и не боюсь, — посерьезнел Витька. — Пойдемте коли нужно. И за руку меня не надо держать…

Тусклый фонарь у школьных ворот едва освещал двор, крыльцо и само двухэтажное здание. Каменное изваяние издали напоминало бревно, прислоненное к подоконнику. Даже вблизи едва различались грубые черты лица, вырубленные неведомым мастером. Левой рукой Кирилл Геннадиевич крепко прижал к себе мальчика, а правой — легонько провел по выпуклым яшмовым глазам и плоскому каменному носу.