На этом встреча с Здзиславом закончилась. Перед уходом он засмеялся и сказал: «Вы знаете, я же собирался ехать на запад, в Англию, а теперь меня обещают услать на восток. Обвиняют в связи с каким-то Каспшаком, говорят про какую-то типографию... Так я им на это ответил: не возражаю, земля ведь круглая, можно и через восток ехать. Сначала по сибирской дороге, потом в Нью-Йорк, а там в Англию...» В общем, Здзислав предупредил, что арестовали его по старому делу о мокотовской типографии.

— Ну и чем же все это кончилось? — спросил Феликс, внимательно слушавший рассказ Ганецкого.

— В тот же день вечером мы условились встретиться с ротмистром в ресторане «Виктория», — продолжал Куба. — Я должен был передать ему медицинскую справку и часть денег. Чтобы уточнить время встречи, обещал позвонить ему по телефону. Договорились на восемь часов. Я пришел раньше, в ресторан пока не заходил, наблюдал с другой стороны улицы. Ротмистр явился в сопровождении полицейских. Значит, передумал — может, испугался... Здесь охранка продолжает свирепствовать. И Михалина заметила за собой слежку. Поэтому вместо нее мы попросили поехать на вокзал Сабину.

Михалина добавила: шпика она заметила в конке. Вероятно, ее выследили, когда встречалась с братом — за несколько дней до его ареста. Михалина долго водила шпиков по городу. Потом она нырнула в ворота знакомого дома, вышла проходным двором на другую улицу и исчезла.

В гостиную вошла Сабина, пригласила пить чай и познакомила Юзефа со своей матерью. В столовой шутили, разговаривали о посторонних делах. Но на душе у всех было пасмурно.

За столом Феликс сидел напротив Сабины. Свет лампы падал на ее лицо. Сабина все больше привлекала его внимание. Временами она поднимала на Юзефа свои широко расставленные глаза.

Владимир Бурцев, бывший террорист-народоволец, бежавший когда-то из ссылки, отошел от революционной работы и стал заниматься издательской деятельностью. В чем была причина, трудно сказать. Может быть, разочарование: террористическая деятельность не давала ожидаемых результатов, а может, были какие-то личные мотивы, но интерес к революционной работе он потерял.

Уехав за границу, Бурцев в начале века выпустил в Париже первый помер историко-революционного журнала «Былое». Он стал издателем и редактором журнала, рядовым его сотрудником и экспедитором. Выходившие за границей тетради «Былого» обратили на себя внимание читателей России. После октябрьского манифеста и объявленной царской амнистии Бурцев переселился в Петербург, где продолжал издавать журнал, уже легально. Редакция находилась неподалеку от Литейного.

Однажды в редакцию «Былого» зашел незнакомый посетитель — молодой человек в темных очках, худощавый шатен, назвал себя Михайловским. В комнате, пребывавшей в хаотическом беспорядке — заваленной книгами, рукописями, комплектами газет, Бурцев сидел один. Он работал, освободив для себя место за письменным столом. Перед ним лежала стопка писчей бумаги и несколько остро заточенных карандашей.

Посетитель подошел к столу, поздоровался и протянул Бурцеву небольшого формата фотографическую карточку.

— Вы узнаете здесь себя? — спросил он. — По этой фотографии вас разыскивала полиция после вашего побега из ссылки...

Бурцев удивленно взглянул на фотографию, потом на посетителя.

— Но как она к вам попала?

— Очень просто. Я служу в Департаменте полиции чиновником особых поручений при Варшавском охранном отделении... Фотографию взял в Департаменте, чтобы доказать вам, что я не лгу.

— Ну и что же привело вас ко мне? — все так же спокойно спросил Бурцев. Обнаружив, что посетителю негде присесть, он вышел из-за стола, поднял с кресла кипу бумаг, подержал в руках и, не найдя куда положить, опустил на пол. Кивнул на кресло: — Садитесь!

— Привело меня следующее. По своим убеждениям я эсер и сознательно пошел служить в полицию, чтобы знать, что там происходит. Теперь я хочу спросить: могу ли я быть чем-нибудь полезен освободительному движению?

Бурцев подумал: «Человек интересный... а ну если провокатор?» Здесь, в Петербурге, в пределах досягаемости российской охранки, поддерживать подобные контакты было делом опасным. Ответил уклончиво:

— Видите ли, я литератор и ни к какой партии не принадлежу. Единственно, что меня интересует, — мой журнал, история революционного движения. Ну, и в частности — выяснение провокаторства в прошлом и настоящем. Тоже, так сказать, в историческом аспекте.

— Вот здесь я мог бы быть вам полезен, — сказал посетитель. — Знаете ли вы, например, что в Центральном комитете социалистов-революционеров есть провокатор, связанный много лет с Департаментом полиции?

— Кто?!

— Азеф! Член Центрального комитета и руководитель боевой организации эсеров!

— Но это и есть провокация, молодой человек! — Бурцев с гневом взглянул на Михайловского. — И я могу сказать, кому она нужна: жандармскому управлению! Я уже слышал подобное в прошлом году. Слухи не подтвердились.

— И все же это так... Если подтвердились подозрения в отношении Николая Татарова, почему этого не может произойти в отношении Азефа? Вы не думали об этом, господин Бурцев? Они работали вместе, хотя и не знали друг друга.

— Так это вы сообщили о них в партию эсеров? Было анонимное письмо о том, что Азеф и Татаров предатели. Можно было предположить, что письмо исходит из недр Департамента полиции.

— Нет, то был кто-то другой... Я пытался связаться в Варшаве с социал-демократами по поводу сотрудницы охранки Барской. Мне не поверили... Но я расследовал убийство Татарова, совершенное террористом Савинковым. Могу подтвердить, что он действительно служил в Департаменте полиции. Татаров был засекречен даже от Варшавского охранного отделения. Провокаторы доносили о нем как об активном революционере. Татаров — поляк-националист, выдавал русских революционеров и никогда — поляков.

— Подождите, — возразил Бурцев. — Но какое отношение это имеет к Азефу? Азеф — руководитель боевой организации эсеров, ответственный за организацию всех террористических актов этой партии, в том числе за убийства министра Сипягина, министра Плеве, за покушение на московского генерал-губернатора Дубасова и так далее, и так далее. Азеф — личный друг террориста Бориса Савинкова.

И этот человек, по вашему мнению, может оказаться провокатором?!

— Я утверждаю то, что сказал: Азеф — провокатор. И попытаюсь доподлинно вам это доказать. И чтобы у нас с вами не было никаких недомолвок, хочу сообщить: мое настоящее имя — Михаил Бакай. Вы понимаете, чем я рискую, раскрывая себя...

Через несколько дней Бакай снова пришел в редакцию «Былого» к Бурцеву и сказал, что уезжает обратно в Варшаву.

— Хочу вернуться к нашему разговору, — сказал Бакай. — Ведь в тот раз вы так до конца мне и не поверили... Так вот — вчера в Таммерфорсе закончился съезд боевой организации эсеров, а сегодня об этом стало известно в Департаменте полиции... Хотите знать, что там было?

— Хочу. Но больше всего хочу знать, откуда это известно вам. Вам — сотруднику варшавской охранки, как вы утверждаете.

— Я вам отвечу. По пути сюда я заходил в Департамент полиции. Как вы знаете, это недалеко. И встретил там заведующего отделом по боевым организациям эсеров, он и рассказал мне, что происходило в Таммерфорсе.

— Ну и что же там происходило?

Бакай перечислил вопросы, которые обсуждались на съезде, рассказал о выступлениях, резолюциях, принятых боевиками.

— А главным из того, что обсуждалось в Таммерфорсе, был вопрос о цареубийстве.

— Что? Что вы сказали?

— Вопрос о покушении на Николая Второго. Я говорю, кажется, достаточно ясно.

Бурцев был достаточно осведомлен о съезде боевых дружин в Таммерфорсе, но об этом, о подготовке цареубийства, слышал впервые. Неужели Бакай и в самом деле обо всем осведомлен?..

— Оставим это! — раздраженно перебил Бурцев. — Мне нужны совершенно конкретные доказательства. Сомневаюсь, что смогу их получить... Скажите-ка лучше — работать в охранку вы пошли по собственному почину или были кем-то посланы?