Имеющееся в приведенном документе свидетельство о разорении Тарусы подтверждается отпиской тарусского губного старосты 1613/14 г., который указывал, что «в обыску обыскные всякие люди сказали: торуской посад от крымских и от ногайских и от литовских людей войны и от руских людей разорен и вызжен, и посацкие люди пойманы в полон, а иные посечены, а иные розбрелись в разные городы, и государевых четвертных доходов, денежного годового оброку, платить им не мочио» 263.
Неустроенность тарусского посада в дальнейшем вырисовывается из «памяти» Владимирской чети 1629 г. в Разряд, где излагается жалоба тарусских посадских людей на то, что у «них в Торусе на посаде приказного человека нот, и им де от сторонних людей и от приезжих чинятся обиды великие, и без приказного человека им прожити не мочно». Кандидатом на должность приказного человека посадские люди выдвигали боярского сына Петра Мартынова, торушатгана («вотчины за ним в Торусе 70 четьи пусто, живет он в ней однодворкою, и после разбору Петр Мартынов в конную службу не написан») 264. Очевидно, выбор остановился на нем потому, что он был довольно беден и экономически зависел от посадских людей, хотя и имел звание сына боярского. Мы уже встречали имя Петра Мартынова в «сказках» 1638 г.265 Он там назван приказным человеком. Значит, в этой должности Мартынов пребывал, по крайней мере, в течение 9 лет.
Экономическую маломощность посадских людей Тарусы показывает как упомянутая челобитная 1611 г. об отдаче кабака на откуп «серпуховитину», так и челобитная тарусского попа Оплата правительству Первого ополчения, поданная в марте 1612 г. на имя царя Дмитрия Ивановича 266. Поп обвинял четырех посадских людей в нанесении ему материального ущерба. Здесь интересно показание, что один из посадских взялся пахать половину церковной земли, но «сеяти было… ему своей половины нечим и он… у меня взял 2 чети ржи на семяна» 267.
По переписным книгам 1645/46 и 1646/47 гг. на тарусском посаде числилось «22 двора, людей в них 65 человек» 268. Среди тарусских посажан не было торговых людей (в книге Владимирской чети 1614 г. сказано: «С То-русы с посаду с посацких с пашенных людей…» 269). В 50-х годах XVII в. население посада, очевидно, уменьшилось. Павлу Алеппскому, проезжавшему мимо Тарусы в 1654 г., она показалась не городом, а «благоустроенным селением» 270. В 1661 г. в Тарусе на посаде числилось всего 15 человек 271 (может быть, следствие моровой язвы 1654 г.?).
Позднее происходит некоторое увеличение числа жителей посада, хотя и незначительное. По переписным книгам 1677/78 г. числилось «в Торусе на посаде 20 дворов, крестьянских и бобыльских 1277 дворов» 272. 20 дворов на тарусском посаде показано и в 1681 г.273 Это был очень маленький посад. На посаде в Серпухове по книгам 1677/78 г. насчитывалось 307 дворов. Меньше дворов, чем в Тарусе, было только на посадах Крапивны (1 дв.), Дедилова (1 дв.), Пронска (5 дв.). Совсем не имел посада Оболенск 274. Как видим, в конце 70 - начале 80-х годов XVII в. численность посадских дворов в Тарусе не достигла даже уровня 1645/46 - 1646/47 гг.
О торгово-промышленной жизни Тарусы второй половины XVII в. трудно сказать что-либо определенное. Под 1671/72 г. Таруса упоминается в перечне городов, воеводы которых не должны были препятствовать деятельности московских и иных «торговых людей… соляных и хлебных промышленников»275. Можно предполагать не только проезд этих торговых людей через Тарусу, но и какие-то операции их с местными посадскими людьми. Кем осуществлялся практиковавшийся в Тарусе в середине XVII в. (до 1677/78 г.) откуп перевозных, кабацких пошлин и рыбных ловель - тарушанами пли серпуховичами, - сказать трудно. Ясно лишь, что замена откупа в 1678 г. «верным браньем» предполагала выбор в верные целовальники местных посадских людей: «…во Твери, в Торусе, на Туле…» (и многих других городах) «таможенные пошлины и питейную прибыль сбирают на вере тех же городов жилецкие люди» 276.
Классовая борьба
Наличие социальных противоречий и нарушений феодального права в Тарусе вырисовывается из некоторых документов первой половины XVII в. Особенно сильным социальное брожение было здесь, очевидно, в период польской интервенции начала XVII в. В грамоте 1611 г. об отдаче кабака на откуп Титу Семенову осадный голова получил предписание следить, чтобы «душегубства у него не было, и тати бы и разбойники и всякие изменные люди к нему на кабак не приезжали и дурна никакого не учинили» 277. Челобитная попа Филата 1612 г. хорошо характеризует столкновение посадских людей с представителем духовенства. Посадские люди в 1608/09 г. «стравили» у попа «на поле лошадьми своими 5 копен ржи», рожь травленую взяли себе и, вопреки обещаниям, попу «своей ржи не дали». Рожь, выросшую из семян, занятых у попа, посадский человек «зжал и к себе свез (1609/10 г. - Я. Г.), и по ся места (т. е. 1612 г. - Н. Г.)… ржи не отдаст» 278. О «ворах» (общее определение нарушителей феодального правопорядка) идет речь и в отписке воеводы Унковского 1630 г.279
Однако отсутствие резко выраженной социальной дифференциации на тарусском посаде, бедном в целом, исключало возможность превращения отдельных случаев «воровства» в широкую волну классовой борьбы.
В конце XVII в. в соседнем с Тарусой Оболенском уезде иногда скрывались беглые из Серпухова 280.
Окладные сборы
О налоговом обложении города Тарусы и Тарусского уезда в XVII в. известно следующее. По окладу 7118 (1609/10) г., подтвержденному в 1613/14 г., «с Торуского уезда со шти сох с полусохою без пол-пол-полтрети и с 15 чети с осминою пашни» «кормовых денег» числилось 8 р. 12 алт. 4 д. К ним нужно прибавить ямские и другие деньги, раскладывавшиеся посошно. «С Торусы с посаду с посацких с пашенных людей оброку и пошлин по окладу против 118-го году 16 р. и 8 д.», причем «с сошными людьми посацкие люди в ям и ни в которые государевы подати не тянули, а платили за всякие государевы доходы денежный годовой оброк в Володимерскую четь». С рек Оки и Тарусы, с разных перевозов, «перевозных денег верного бранья» числилось в 1613/14 г. 3 р. 31 алт. 4 д.; часть «перевозных денег» давалась в виде руги Никольской соборной церкви в Тарусе. С Протвы «перевозных денег» по окладу 1609/10 г. было положено 5 руб с полтиною. Кабацкие сборы утверждались в сумме 8 - 9 руб.281
После замены всех прямых сборов большими стрелецкими деньгами, в 1679 г., с тарусского посада, с 20 дворов, по-прежнему взималось 16 р.282 Порядок сбора таможенных пошлин менялся довольно часто. В начале XVII в. перевозные пошлины на Оке и Тарусе собирали верные целовальники, на Протве их брали на откуп; кабацкие сборы то откупались, то собирались верными целовальниками. С какого-то момента до 1677/78 г. все перевозы и рыбные ловли на Оке и Протве, а также кабаки были «в откупу», с 1678 г. правительство предписало осуществлять сбор пошлин с них верным целовальникам 283.
Легенда о приезде Петра I в село Игнатовское
В краеведческой литературе приводится легенда (вероятно, поздняя) о том, что тарусское село Игнатовское-Знаменское посетил Петр I. «До 1760 года в парке (села Игнатовского) стояла церковь Знамение, по имени которой Игнатовское стало называться еще и Знаменским. Метрах в двухстах юго-восточнее дома Бутурлиных около липовой аллеи стоит старый развесистый дуб. У земли он имеет в обхвате пять метров двадцать сантимеров. Около церкви Знамение когда-то стояла старая могучая ель, от которой сейчас остался гнилой пень, имеющий в обхвате пять метров тридцать сантиметров. Старожилы рассказывают, что эти огромные деревья были посажены в детстве Петром I в память приезда царицы Натальи Кирилловны с сыном в свою вотчину. Ель была настолько высокой, что возвышалась над всеми деревьями парка и была видна со стороны Тарусы и Серпухова. На дереве, а позже на пне, была прибита медная дощечка с надписью, гласившей о том, что ель посажена Петром Великим» 284. Легенда о приезде в Игнатовское Петра I и посадке им деревьев является очевидным вымыслом 285, хотя парк в этой усадьбе действительно старый и закладка его относится, по-видимому, к «петровскому… времени». М. Д. Бутурлин пишет: «Исполинские липы старой части этого сада свидетельствуют, что первоначальная посадка его относится к периоду, предшествовавшему владению этим имением В. С. Нарышкина, деда моей жены. По толщине и росту многих из этих деревьев можно было бы считать их почти двухвековыми; но так как они образуют регулярный сад, с перекрещивающимися аллеями (en quinconce*), то, что называлось в старину «jardin a la francaise», то надо думать, что распланировка этой части сада относится к петровскому еще времени, когда подражание во всем иностранному взошло в моду, и никак не ранее. А что эта часть сада существовала уже до упомянутого деда моей жены, подтверждается ее отдаленностью (в 1/4 версты) от старого господского дома, в котором жил Василий Сергеевич и который мною и перестроен в 40-х годах. С другой же стороны, нельзя не предположить, что в первой половине (а быть может, и в первой четверти) прошлого века эта часть сада прилегала к прежнему барскому дому; ибо верхний конец аллей сходится в один пункт на открытой ныне лужайке, окаймленной березового рощицею. Если бы не было тут дома, то зачем бы посажены были эти аллеи, без связи со всяким жилым строением? Но о существовании его не сохранилось даже изустных преданий… Между этим отдаленным регулярным садом и господским нынешним домом стояла, по преданию, церковь, там, где теперь Яблоновый сад. И действительно, когда я распахивал это место под травосеяние и копал ямы для посадки фруктовых деревьев, то мне попадалось множество кирпичных и даже кафельных обломков, последние из коих с изящными барельефными орнаментами, что и доказывает, что тут было или жилое строение или церковь» 286.
