Я проинформировал её и о том, что собираюсь покрыть поцелуями каждый уголок её тела, которое ей придется самым непристойным образом выставить напоказ перед моим похотливым взглядом; я даже просуну язык между щечками её попки и велю ей сделать то же и со мной.

– Да, дорогой! А что ещё… расскажите мне?

Я научил Лили брать мои пальцы в рот, облизывать их и сосать, а потом проделал это с её пальчиками.

– Гастон обычно целовал мне руки, – сказала она.

– Но он ведь не прикасался к твоим губам?

– Никогда! – беззастенчиво выпалила она. – Вы первый мужчина, который коснулся моих губ своими.

Она забыла, что уже рассказывала мне о том, как "бэби" учил её голубиным поцелуям.

После этого наше уединение вновь нарушалось до тех пор, пока Лили перед самым ужином не вышла набрать зелени к салату. Я следовал за ней по пятам и увидел роковую нить, выпавшую из платья и теперь волочившуюся по земле между её ног. Я шепотом сообщил об этом Лили; маман и папа были поблизости, за столом, поскольку ужинали мы на открытом воздухе. Девушка смутилась, неловко повернулась, сама наступила на ленточку, и неожиданный рывок заставил её подпрыгнуть от боли.

Когда ужин закончился, отчим в сопровождении Лилиан окольной дорогой повел меня к станции, чтобы ещё немного прогулять собак, и мы разговорились о работе девушки в качестве шляпницы.

– Полагаю, – сказал я, – что при составлении счетов вы иногда накидываете по несколько франков, если заказчица заведомо не отличается сообразительностью?

– Никогда, – ответила Лили. – Я не стану обманывать представительниц моего же слабого пола. Грабить мужчин, это я ещё понимаю, но только не женщин.

Я навсегда запомнил это её неосторожное заявление.

Теперь речь зашла о замужестве, и Лилиан ещё раз сказала, что не допускает даже мысли о том, чтобы оставить своего папочку; при этом она прижалась к моему гостеприимному хозяину. Я ответил, что вполне могу это понять и что она права, оставаясь при нем, тогда как он, отпустив её на все четыре стороны, совершил бы глупость. Я добавил, что он избаловал её, но что муж возьмет над ней власть. Я, к примеру, верил в действенность телесных наказаний. Молодым женщинам просто необходима плетка, и если бы мне самому пришлось заботиться о ветреном создании, будь то дочь или жена, я бы всегда имел при себе хлыст, к помощи которого прибегал бы без зазрения совести. Г-н Арвель согласился со мной, и я заметил, что удивительно, но наша рискованная беседа доставляет ему удовольствие. Лицо его сделалось серьезным, а потом он рассмеялся. По особенному выражению глаз и общей мрачности его физиономии я мог с уверенностью судить о том, что им владеет некое сладострастие. Настоящее чувственное желание – вещь серьезная. Мужчина всегда серьезен и мрачен, когда затронута его развратность, что является признаком дремлющей в нем животности. Лилиан смеялась, лукаво поглядывая на меня. Она знала, что я имею в виду. Когда станция была уже близко, девушка поотстала и показала мне знаком, что исправила свою ошибку и вывела конец тесемки над поясом впереди платья. В окружавшей нас темноте я получил возможность приблизиться к ней и потянуть за ленту. В ответ я получил тихое "ох, больно!", после чего последовало её рукопожатие, торопливый поцелуй и вздох наслаждения. Я больше не давал о себе знать, и мать с отчимом решили, что я уехал 5-го, однако я сделал все так, чтобы посвятить тот вечер Лили, и удалился восвояси лишь на следующий день.

"Азбука" была уже готова, и я пообещал г-ну Арвелю, что сразу же вышлю ему экземпляр, поскольку он всегда любил почитывать всякую не слишком пристойную беллетристику. Свое обещание я выполнил дня два спустя. Он сказал, что постарается сделать так, чтобы книжка не попалась на глаза Лили, а сам будет читать её исключительно в кабинете. Это замечание поразило меня, поскольку совершенно не требовалось от г-на Арвеля. На обратном пути в Париж я смутно представлял себе дочь Арвеля и Адель читающей одновременно "Желтую комнату" и "Азбуку". Я начал думать, что понял бы его слова в целом гораздо лучше, если бы поверил в противоположность всего того, что он говорит, особенно когда он упоминает имя Лили.

Вернувшись в Париж, я рассказал ей о том, что папа получит от меня один неприличный труд, попросил втихаря тоже его прочесть. Я сказал Лили, что хочу снабдить его этой развратной книжкой для того, чтобы он поднабрался опыта и, может быть, изнасиловал дочь, когда меня не будет рядом. В августе она останется вдвоем с бабушкой, поскольку папа и маман собираются ненадолго в Германию.

Нагруженный сердечными пожеланиями укрепить здоровье ваннами в Лямалу и получив наказ по возвращении первым делом наведаться в виллу "Лилиан", я сел в поезд и закрыл глаза, думая о том, какие ещё радости уготованы мне перед отъездом.

2-е июля 1898

По пути на Рю де Ляйпциг, где должна была состояться наша встреча с Лили, я купил легкий бамбуковый прут или, иначе говоря, хлыст для верховой езды, чтобы не идти по улицам с обычной плеткой.

Явившись на свидание, пунктуально, одетая с кокетством, которое должно было дать мне понять, каких усилий стоил ей этот туалет, она прямо с порога спросила:

– А где ваша плетка?

Я показал ей прут.

– Это для тебя, Лили, а потом – для моих собак.

В руке она держала "Желтую комнату", которую, как она решила, я хочу сразу же получить обратно. Я сказал, что она может держать книжку столько, сколько сочтет нужным, и читать не спеша. Лили читала её в поезде. Призналась, что книга ей понравилась. Чтение распалило её, и ей пришлось удовлетворять себя пальцем. Я обратил её внимание на то, что раньше она говорила, будто никогда этого не делает.

– Как правило, нет, но иногда я просто не могу удержаться.

Я посоветовал ей сдерживаться и не давать волю привычке. Когда я продолжил свои наставления и сообщил, что постоянная мастурбация приводит к снижению тонуса и эластичности половых органов у женщин, отчего тайная щелка перестает закрываться, а внутренние губы удлиняются, она поблагодарила меня за совет и пообещала бороться и искушением, чтобы не иссушать столь прелестную часть своего тела.

– Я люблю мою киску, – призналась она. – Мне нравится разглядывать волосы на ней. Обожаю играть с ними.

Я сказал, что киска у неё и в самом деле очень милая и что было бы обидно её испортить. Две большие внешние губки должны смыкаться естественным образом, но если Лили и дальше будет заниматься онанизмом, они не смогут этого делать.

Я попросил её показать мне тот абзац, который явился причиной кризиса. Она прочла:

– "Он вставил свой колоссальный причиндал в её пылающую п…" и т.д.

Это было не совсем то предложение, которое столь чрезмерно возбудило её, однако оно-то и довело дело до конца. Лили не понимала отдельных слов, но догадывалась об их значении по контексту. Она считала, что исключительная, кровавая и затянутая жестокость, описываемая в томе, невозможна, однако вполне принимала идею доминирования мужчины над женщиной, покорной его похотливой воле, и сама слегка фантазировала не тему грубости. Впоследствии она хотела прочесть новые книги, но только не на тему лесбиянства. О чем угодно, просто о страсти или о жестокости, если она имела место между мужчинами и женщинами. Она полагала, что на свете все возможно и приятно, если мужчина и женщина любят друг друга. Это была далеко не плохая философия, принимая во внимание, что проистекала она естественным образом от девственницы двадцати двух лет. Как же она теперь изменилась после общения со мной!

Во время нашей беседы я усадил её рядом с собой на диван и велел повыше приподнять подол платья, поскольку хотел видеть и чувствовать её ноги, икры и колени. По своему усмотрению я заставлял её то раздвигать, то снова сдвигать бедра, скрещивать и разводить ноги.