Будучи матерью, Агата тоньше чем кто-либо чувствовала беспокойства Мелании. Сердце женщины разрывалось от неспособности помочь, и она на свой страх и риск предложила совместное мероприятие. Девочка посмотрела на Бристоль безучастным взглядом, откинула лопатку в сторону и молча ушла домой. В последнее время малышка не жаловала объяснениями никого, кроме сестренки. Впрочем, и той доставались лишь крохи того, что раньше считалось пышным тортом.

Агата, с несвойственным ей пороком сдаваться, отправилась вслед за девочкой. Когда же Мелания захлопнула дверь, миссис Бристоль не стала сердиться за неуважение. Если женщине было кого винить, так себя саму. Где это видано – не появляться в жизни малышки с ее дня рождения, а затем заявиться в прискорбный период и ожидать радушных приемов?

Пожелав Мелани спокойной ночи, Катерина решила пойти к себе. Девочка, задержав сестру в проеме, спросила: «Ты уезжаешь?» Вопрос вонзился в Рудковски острым лезвием и по живому резал ее сердце. Слезы хлынули из опущенных век Катерины и на фоне гробовой тишины градом стучали по полу.

Девушка не повернулась и не ответила. Не подошла она и обнять сестренку – это прикончило бы обеих. Рудковски вышла из детской и плотно захлопнула дверь. А дойдя до кровати, упав на нее и коснувшись подушки щекой, забылась и впала в мертвецкие сети ночи.

Тем временем первый этаж посеревшего дома не спал. На кухне Рафаэль, вызвавшийся помочь с бумагами, разбирал документы. В гостиной велись беседы Агаты и Джозефа – те усердно наверстывали упущенные двадцать лет.

– В последние дни Элеонора совсем перестала кого-то узнавать, – говорил, едва не срываясь на писк, Рудковски. – Подери меня черт за эти слова, но я рад, что все позади. Теперь она хотя бы не в муках.

Агата прикрывала искривленный рот ладонью, словно в попытках не выпустить крик отчаяния. Миссис Бристоль впервые видела, чтобы так сильно страдал мужчина, а за свои шестьдесят она повидала немало.

Хотя этих двоих разделяли сотни упущенных дней и возможностей, толковать о распрях из прошлого не хотелось. Обсуждали насущное, причем делали это, как братья по полку, воюющие против единого врага – смерти.

Женщина видела: мистер Рудковски в той же агонии, в какой пребывала она сама. А когда двое морально раздавлены, лучшее, что они могут сделать, – обоюдно покаяться в изнеможении. Бедолагам неоткуда черпать мужество идти дальше. Источники сил внутри пересохли, а надеждой становятся время и вера.

Вдруг случилось такое, о чем двое союзников никогда никому не рассказывали. Случай заделался тайной, священным воспоминанием – Джозеф заплакал. Он плакал безудержно, и Агату пробрало следом.

Через время бороться поодиночке оказалось едва выносимым, и миссис Бристоль, опять повинуясь велению сердца, с нежностью матери положила руку на спину Джозефа.

– Боюсь представить, каково девочкам, – цедил через слезы мужчина. – Что будет с Меланией? Вспомнит ли она мать?

Агата, не убирая руки, не задумываясь над ответ, машинально выдала:

– Джозеф, в твоих силах сохранить образ ярким и правильным, – а затем, отстранившись, несмело добавила: – И знаешь что? Я в тебя верю.

Мистер Рудковски убрал ладони с лица и осадил женщину взглядом, ставящим под сомнение здравость разума.

– Ты, верно, думаешь, я хочу тебя просто утешить, – миссис Бристоль стерла остатки слез и твердо продолжила: – В таком случае ты не прав. Ты провел с моей дочерью столько же, столько и я. Хорошо, если не наизусть, изучил мою девочку и уж точно сделал ей больше добра, чем в свое время я. У тебя точно получится передать образ без искажений.

Джозеф, человек черствый и несмышленый в душах других, словно почувствовал страхи Агаты и произнес:

– Она любила вас, миссис Бристоль. Элеонора не много о Вас говорила, но я замечал: что-то ее постоянно тревожит. Сложно было признать, да сейчас понимаю: это моя вина. Извините за то, что все вышло… как вышло, – прошептав извинения, может, первый раз в жизни, Джозеф снова заплакал. Женщина бросилась уверять его, мол, виновны всегда обе стороны.

Целый вечер и ночь миссис Бристоль с мужчиной кормили друг друга надеждами. Зорко следя за тем, чтобы ни один не свалился в жалкую яму отчаяния, они не позволяли друг другу взять вину на себя. Наконец, исчерпав тему смерти Элеоноры, как ни странно, но несколько приободрившись, Агата спросила совета о свадьбе:

– В толк не возьму, что теперь делать. Все шло как по маслу, и вдруг… Строит ли дальше возиться с затеей? – миссис Бристоль закрыла лицо руками.

Мистер Рудковски заметил внутри себя сдвиг чувственной парадигмы. Стоило Джозефу проявить сочувствие, злость его улетучилась. Впрочем, немудрено. Чувства эти – антиподы друг друга. Ощущая одно, нельзя испытать другое.

– Миссис Бристоль, жизнь продолжается. Сейчас главное – нам самим не сломаться. Как-никак, мы примеры для девочек. Будет странно устроить пир на неделе, но если выждать, отчего ж нет?

А Рудковски спала – впервые так крепко и безмятежно за последние месяцы. Она видела сны, где семья летним вечером собралась на лужайке за домом и уплетает картошку, пожаренную на углях. И каждый шутит, смеется, болтает о глупостях, ссорится и доказывает – идеальная жизнь из прошлого.

Катерина спала и еще не знала: прямо в этот момент разобщенные кланы возвращались в союз. И пускай процесс шел неуверенным шагом ребенка, только рассудительный взрослый мог позволить себе так рискнуть.

Наутро все в доме ощущали в себе перемены. Цепь событий вмиг перевернула быт каждого домочадца, и теперь им требовалось время, чтобы пережить переломы, усвоить уроки и двинуться дальше.

В тишине миссис Бристоль и Катерина собрали немногие вещи – в тишине помощник-шофер донес чемоданы до автомобиля. Каждый жест, каждый шаг был медленным и несмелым. Казалось, сама жизнь замерла в ожидании – но чего? Все на что-то надеялись, словно ждали: вот-вот из-за угла покажется их спасение и криком прогонит тревоги.

– Пап, – робко обратилась к Джозефу девушка, – может, мне остаться?

Мужчина переменился в лице. Если раньше о подобном решении дочери он не мог и мечтать, сейчас мистер Рудковски понимал – или думал, что понимал, – где Катерине будет лучше.

– Дочь, ты с ума сошла? Ты здесь зачахнешь.

– Но Мелания! Мне страшно представить, что станет с малышкой, – взмолила Рудковски.

– Ты мне настолько не доверяешь? – с серьезным лицом пошутил отец, и оба они рассмеялись. – Кстати, мы с миссис Бристоль договорились: на каникулах Мелани может ездить к вам в гости.

– Правда?! – Катерина едва не взлетела от счастья.

– Да, дважды в год: зимой и летом.

Рудковски накинулась на отца с объятиями и отдала бы душу, имейся возможности продлить этот момент навечно.

Пришла пора миссис Бристоль прощаться с Джозефом.

– Спасибо, что ты заботился и заботишься о девочках, – Рудковски кивнул, и Агата пошла к машине. Перед дверью однако женщина повернулась: – И да, Джозеф, я буду искренне рада, если ты приедешь на свадьбу. Вероятнее всего, в ноябре.

Вдруг на удивление публики из дому выбежала Мелания. Малышка отказывалась покидать комнату, но, по-видимому, в последний миг передумала. Не поднимая глаз, девочка подошла к миссис Бристоль и, сцепив руки в замке за спиной, принялась чего-то ждать. Агата присела.

– Мелания, разреши мне представиться. Я твоя бабушка, – женщина протянула малышке ладонь, забывая о том, что не любит, когда ее называют старушкой.

– Я знаю, – сухо отрезала Мелани. – Вы забыли платок.

Малышка достала из-за спины шелковый платок с инициалами миссис Бристоль, и последняя прошептала: «Благодарю». Девочка грустно сомкнула губы, кивнула и отбежала к отцу. Голдман придержал Агату за плечи, погладил по спине и открыл дверь.

Когда автомобиль уже ехал за городом, каждый задумался о своем. Катерине казалось, все это сон: она будто и не возвращалась домой, а тем более по такому печальному поводу. Агата терзала себя за те годы, во время которых гордыня не позволяла ей идти навстречу. Только по лицу Голдмана нельзя было сказать, что тревожит мужчину. Тот сидел, отвернувшись в окно – выражение его потеряло привычную важность.