До этого дня Катерина носила бальные платья только дважды – оба раза пришлись на рождественский бал. Сейчас же ей довелось предстать перед публикой в новом роскошном наряде. Платье выглядело до того бесподобно, что оторвать взгляд от него было за гранью возможного – мсье Бушон, как всегда, потрудился на славу.

Третий наряд не шел ни в какое сравнение с двумя предыдущими. Шлейф свадебного платья Рудковски едва ли имел конец. Он тянулся – могло показаться – на многие мили, а сверкающие бриллианты, его украшавшие, вероятно, виднелись из космоса.

Увидев наряд впервые, девушка заулыбалась. Она вспомнила «Три орешка для Золушки» – детскую сказку, которую ей так часто включали родители. У Золушки, как и у Катерины теперь, имелось три платья. Но в отличие от Рудковски, новоиспеченной принцессе достался и принц, в какого она влюбилась. Катерина же вряд ли могла сказать, будто Кьют пробуждает в душе ее трепет, а она с нетерпением ждет каждой встречи. Скорее, девушка проводила с ним время, ведь: «А с кем еще? Чарли – единственный кандидат на роль».

Так, ни пышный наряд, ни престранное настроение невесты не шли к обстановке, которую им обеспечили. Впрочем, кроме этой несуразицы, торжество проходило неплохо. Рудковски и Кьют восстали против обрыдлого «горько!», и гостям доводилось забавляться лишь пошлыми шутками, что касалось Джозефа, и мечтаниями о светлом будущем детей, чем занималась весь вечер Агата.

Сами «дети», казалось, были довольны. Чарли весь вечер любовался Катериной – сердце его наполнялось радостью и любовью: сколько ни случалось у них конфликтов, в конце концов они вместе и счастливы.

Разум Рудковски однако не отдавал безмятежностью. Девушка все продолжала метаться в сомнениях и подозревала себя в ошибке выбора. При этом Катерина весь вечер освещала улыбкой собравшихся, снова и снова крутя в мыслях пленки с записью разговоров о свадьбе.

Одним из таких стал диалог с миссис Бристоль. К нему Рудковски возвращалась всякий раз, стоило ей нарваться глазами на бабушку. Еще за неделю до свадьбы Агата натаскивала Катерину на откровенность с самой собой. Она уверяла девушку: самое главное в жизни – честность. В первую очередь – перед собой. Рудковски закатывала глаза и упиралась. Упиралась так сильно, как только могла, а головой понимала: Агата бомбардирует шаткое укрепление.

– Катерина, если ты сомневаешься, разве это не повод от всего отказаться? Как ты можешь быть щепетильной в выборе ежедневных нарядов, но совершенно бесхитростной, когда речь заходит о выборе мужа?

В конце концов Рудковски не выдержала:

– Он не возбуждает во мне трепетных чувств – я не отвечаю ему взаимностью. Никто из нас не счастлив, чем не компромисс?

Агата смотрела на внучку с сочувствием. Она отказывалась признавать, что слова слетели с уст ее обожаемой Катерины. Чуть оправившись от удара, женщина взялась испытать судьбу в последний раз:

– Детка, я знаю: молодые не внемлют советам старших. Но посмотри на меня, – Бристоль почти умоляла Рудковски. Ей не хватало лишь встать на колени. – Моя жизнь была искалечена. Любовь моя, не ломай ты свою.

Катерина упрямилась.

– В этом нет смысла. «Того самого» я уже вряд ли встречу, сгодится и так. Как минимум, нас все устраивает, – и прежде чем Агата успела возразить, девушка вышла из комнаты.

Рудковски убеждала себя, что несется навстречу счастью, в глубине души понимая: это мираж. Катерина прекрасно знала о неутихшей любви к Генри, но сейчас она, словно шавка, голодная и бесхозная, бежала к первому встречному – тому стоило только усыпать дорогу лакомым угощением. Так, увидев в Чарли щедрого на корм хозяина, девушка соблазнилась – в мире свершилось фальшивое совокупление душ.

– Катерина, а где вы будете жить? – спросил дочку Джозеф, тем самым вырвав ее из болезненных дум.

– Я… мы… – Рудковски глянула на супруга, ища опору и утешение. Возможно, идея о браке была хороша. По крайней мере ей теперь есть на кого положиться.

– Джозеф, разве я не сказала? – вступилась Агата. – Мы с Рафаэлем скоро уедем. Катерина и Чарли могут остаться у меня. Присмотрят за мистером Боуи: ему нездоровится. Развлекут Грэйс – у этой прискорбны последние тридцать лет.

Девушке новость о том, что она остается в знакомом доме пришлась по душе. Чарли же откровенно занервничал. Он никогда не жил в роскоши, и последняя пугала парня. Каково это – жить, ни в чем себе не отказывая? Что значит проснуться не от ремонта в соседней квартире? В кого превращается человек, чье питание не ограничено бутербродами? И что представляет собой проживание, не стесненное месячной платой за свет и газ? Ответы на эти и остальные вопросы Кьют готовился получить с переездом. Одно оставалось ему неприятным: какой из парня кормилец, если он с первых дней вешается на богатство жены?

Скоро стало предельно ясно: терзания Чарли были оправданы. Едва Кьют ступил на порог дома Бристоль, от его мнения перестало что-либо зависеть. Правда, юноша начинал понимать, что чувствовал некогда мистер Рудковски, еще на свадьбе. Тогда Чарли донельзя захотелось обсудить все тревоги с мужчиной – так он и сделал. Кьют выждал удобный момент – Джозеф вышел на улицу – и отпросился у новой семьи на «мужской разговор».

До этой минуты парень ни разу не оставался один на один с отцом Катерины. Даже о свадьбе они сообщали с невестой вдвоем. Однако теперь Чарли готовился к испытанию – переговорам с тестем. Юношу, закаленного выступлениями, лихорадило.

Выходя, Кьют оглянулся на Катерину. Та провожала мужа сочувственными улыбкой и взглядом. Рудковски одновременно желала Чарли удачи и беспокоилась за него. Парень это почувствовал, и ему сделалось невыносимо приятно от знания: опасения разделяют. Походка Кьюта стала храброй, плечи распрямились. Чарли испытал к жене благодарность. Все вокруг уверяло: юноша сделал правильный выбор.

– Честно призна́юсь, – вступил Джозеф, раскуривая сигарету, – всегда сомневался, что Катерина однажды выйдет замуж, – мистер Рудковски протянул Чарли полупустую пачку сигарет.

– Спасибо, не курю, – отозвался парень, надеясь: несоответствие в привычках не приведет к разладу.

– Ну и правильно. Вредно это – курить. Я и сам не курю, так, покуриваю, – похвастался Джозеф. В последние месяцы мужчина много думал о жизни и отчего-то решил перейти с двух пачек в день до одной.

– Не пойми неправильно, дело не только в буйном характере Катерины. Здесь дочь вся в меня, – мистер Рудковски усмехнулся. – Просто как-то не верил – или не хотел верить? – что это коснется и моей дочери. Всегда кажется, все случится с другими, а тебя отчего-то обойдет стороной. И вот мы здесь. Я выдаю замуж любимую дочь. Жаль, Элеонора того не застала…

Мужчина прервался. Тело его кричало: событие приносит столько же боли, сколько поначалу. Понимая, что Джозефу стало неловко за – как он сам то называл – минутную слабость, Чарли быстро подхватил разговор:

– Мистер Рудковски, да я и сам не верю в происходящее. Мои сверстники завели семьи еще в свои двадцать. Когда же время несется к тридцатке – мне, если что, двадцать восемь – кажется, ты плывешь позади всех. Вы, пожалуйста, тоже не воспримите неправильно. Я не женюсь лишь от чувства, будто я отстаю – я люблю Катерину, – на слове Чарли запнулся. Произносить такое было для парня в новинку. – И тем не менее отчего-то не верится, что я это счастье заслуживаю.

Кьют повернулся к мужчине с доброй, но грустной улыбкой – Джозеф не изменился в суровости выражения. Чарли даже забеспокоился, не сболтнул ли он лишнего. Дело в том, что по природе своей мистер Рудковски напоминал орудие замедленного действия – одобрения его долетали до окружающих с опозданием. Через пару секунд однако мужчина расползся в улыбке, и Кьют выдохнул: его приняли.

Чарли не забыл, за каким разговором он здесь, но, не желая утратить с трудом добытое настроение Джозефа, решил не утруждать его своими опасками. Проболтав друг с другом еще пару минут, мужчины вернулись к столу. Отношения между ними стали как будто теснее.