Кот с готовностью спрыгнул со стола и побежал на кухню впереди хозяина. Подождал, пока тот наполнил миску кормом, но прежде чем начать есть, обернулся и еще раз презрительно фыркнул — мол, съесть-то я, конечно, это съем, но не думай, что купил меня своим кормом…

— Видишь ли, Барби — начал Эдвард под аккомпанемент кошачьего чавканья. — Не могу пока сказать наверняка, но кажется, после этого ранения я приобрел способность переноситься во времени и пространстве. Во всяком случае, только что я был в Праге 15-го века.

Барбаросса неопределенно хмыкнул, не отрываясь от миски.

— Интересно — продолжал Чехович, рассуждая уже больше с самим собой. — Словно кто-то там — он показал глазами наверх — меня услышал. — Но теперь надо, конечно, пользоваться такой возможностью. Ты не против — он снова обратился к коту — если я буду иногда отлучаться на производственную практику? Разумеется, я буду тебя предупреждать.

Кот, оторвавшись наконец, от миски, подобрел, долго облизывался и его следующее «мяу» уже было похоже на добродушное бурчание.

— Ах, да — спохватился хозяин. — Прага — это такой большой город в центральной Европе, а пятнадцатый век — это примерно шестьсот лет назад, позднее средневековье.

Барбаросса опять огрызнулся — на этот раз недовольно и тревожно.

— Да, помню — сказал Чехович, — я рассказывал тебе, что в средние века людей сжигали на кострах. Бывало иногда. Средневековье, Барби — время очень интересное и творческое, но в любом времени есть и хорошее, и… недостатки. Сейчас мир стал, конечно, гуманнее и добрее, за ереси уже не сжигают на костре, но в тюрьму угодить тоже можно. Впрочем, не волнуйся — успокоил он кота, — я буду строго соблюдать технику безопасности.

Тот опять пробурчал что-то недовольно, но добродушно.

— Это правда — согласился Чехович, украдкой взглянув в зеркало. Если что, долго мучиться не буду, сгорю быстро.

— Книги страшнее, чем их авторы.

Магистр взял у монахини кодекс, несколько секунд подержал его, словно взвешивая, в руке и открыл на первой странице. Нахмурился, вытащил из-за пазухи очки, нацепил на нос. Медленно поднял глаза.

— Шифр?

— Она кивнула.

— Думаешь, если что, это поможет? — спросил он, и не дождавшись ответа, продолжал:

— Наоборот. То, чего они не понимают, вызывает у них еще большую злобу. А они не понимают… — Он замолчал, словно потеряв мысль и забыв, что хотел сказать. Но монахиня хорошо знала учителя, знала, что такие «сбои» в его речи вызваны тем, что мыслям его слишком тесно в голове, и часто они пытаются вырваться наружу одновременно.

— Кто — они?.. — По ее тону было ясно, что она и так знает ответ, но боится признаться в этом.

— Ты правильно поняла — подтвердил магистр.

— К сожалению, — продолжал он — на руководящие должности чаще всего пробиваются люди самые необразованные и самого низкого нрава, и именно они выносят приговор. Самые достойные думают о вечности. Худшие — о власти земной. Но, все-таки, книги для них страшнее авторов — повторил магистр. — Кардинал Куно Пренестский, председательствовавший на Суассонском соборе в 1121-м году, вынес приговор «Введению в богословие» Пьера Абеляра, заставив автора сжечь свое произведение. А его самого всего лишь — он сделал ударение на двух последних словах — заключили в монастырь. Они сжигали книги Евтихия Константинопольского, Росцелина, Арнольда Брешийского, Маймонида, Джона Уиклифа… Целая библиотека! Впрочем, и библиотеки они тоже сжигали… Но авторы всех этих книг, слава богу, умерли своей смертью.

Монахине стало страшно. Голос магистра, отражавшийся эхом от стен капеллы, двоящийся и гулкий, казался потусторонним — так, наверное, должен был звучать голос самого Создателя.

— Знаю — отозвалась она. — Так было и так будет впредь. Когда я смотрю вперед, я вижу одни пожары. И не только из книг.

— Он не случайно одарил тебя таким редким даром — помолчав, произнес магистр. — Я всегда знал, что Он предназначает тебя для какой-то большой цели. Вот! — он потряс кодекс в своей руке. — Вот оно, твое предназначение, теперь ты выполнила его.

Свет начал пробиваться из верхних окон капеллы, постепенно заполняя ее пространство.

Магистр потушил свечу.

— Светает… Скоро утреня, тебя не хватятся?

Монахиня улыбнулась:

— Вы же знаете, ко мне в монастыре отношение особое. Как и к вам в университете.

Они сидели на скамье в самом последнем ряду, рядом с входом в капеллу, под светлым взглядом Богоматери, смотревшей на них с большой иконы над алтарем.

— У Спасителя на иконах всегда грозный вид, а у девы Марии — ласковый, — сказал магистр.

— Мужское и женское начала…

— Конечно. Но не только…

Он снова осекся, следующая мысль обогнала предыдущую и не дала ей завершиться. Он встал и заходил взад — вперед по капелле, как делал всегда, когда сильно волновался, собираясь сказать что — то важное.

— А знаешь, я ведь в детстве в Него не верил! — заговорил он снова через несколько секунд уже совсем другим, как показалось монахине, — веселым голосом.

— Как? — растерялась она.

— Вот так. До одиннадцати лет. В церковь с родителями ходил, молиться — молился, потому что так надо… да и отец выдерет, если признаюсь. Но в душе не верил. Я любознательным был и упрямым, на слово учителям не верил, все любил сам проверять. А как проверишь, есть ли Он на самом деле? Мало ли, что говорят. Да и священники наши — сама знаешь… Скорее, могли отвратить от веры. Я в приходскую школу ходил, так мы и пресвитера нашего, и дьякона не раз пьяными видели…

— И что, проверили?

— Да. Он мне сам доказал… Вернее, Она — магистр кивнул в сторону иконы с Богоматерью. — Причем, дважды.

— Расскажите! — попросила монахиня, но магистр сам опередил ее просьбу.

— В первый раз это было, когда я на речке катался на коньках и провалился под лед. Март месяц, лед уже таять начал — он словно оправдывался. — Вокруг — ни одного человека. Я хватаюсь за края полыньи, пытаюсь выбраться, но как только начинаю вылезать, лед ломается подо мной. А сил все меньше, я уже пару раз хлебнул ледяной воды… И тогда я поднял голову к небу и мысленно произнес: «Матерь Божья, помоги»! После чего, был спасен местным хозяином бакалейной лавки. Как он там оказался? Откуда? Ведь за мгновение до этого берег был абсолютно пустым. Словно с неба спустился! И самое странное, что после этого я даже не заболел.

Магистр вдруг обнаружил, что так и ходит в очках с того момента, как взял посмотреть кодекс у ученицы. Он снял их, засунул обратно за борт жакета. И снова заходил, заложив руки за спину.

— Второй случай был в конце того же года, в церкви. Словно специально — добавил он, усмехнувшись. — В Рождественский сочельник. Мы с ребятами поднялись на колокольню, понаблюдать за звонарем. И в это время в самой церкви начался пожар. Мы услышали крики внизу, потом на колокольню начал подниматься дым. Нас четверо было, детей, мы побежали к лестнице, но ее уже даже не было видно из-за дыма и огня. Мы оказались отрезанными на этой колокольне — единственном месте в здании церкви, до которого огонь еще не добрался, но вот-вот должен был добраться. И тут я совершенно отчетливо, как будто это произнес кто-то, стоявший рядом со мной, услышал женский голос: «Прыгай вниз, и ничего не бойся»! Я зажмурился, перекрестился, перелез через перила — и прыгнул. И упал на толстый, плотный слой снега. Из четырех детей, находившихся на колокольне, спасся я один.

— Господь выводит заблудших на путь…

— Нет! — перебив ее, зло крикнул магистр. — Ни на какой истинный путь Он никого не выводит! Всего лишь спасает. Потому что истины Он сам не знает!

Монахиня в ужасе закрыла рот рукой, но он, не обращая внимания, продолжал, словно доказывая уже самому себе.

— Он не столь самонадеян, как его наместники здесь, которые сами и выносят приговор, и исполняют его. Он никого не судит, потому что знает, что высшая истина только одна, а правда у каждого — своя. И слово у каждого свое. И опровергнуть слово можно только словом же. А не огнем… Не костром.