Мальчик пристально взглянул в лицо Андрюсу и зачем-то внимательно посмотрел на его руки.

– А звать тебя как?

– Андрюсом… А вас?

– Никитой… Рагозины мы. Хочешь, Андрюха, попробовать?

Он протянул Андрюсу небольшой кусок дерева и столярные инструменты, которыми только что работал сам, и уступил свой табурет. Андрюс присел – ему стало интересно, а ещё немного завидно: Никита Рагозин с такой ловкостью выпиливал немудрёные деревянные свистульки, фигурки, ложки.

– Вот так, смотри! – Никита стал показывать, как правильно держать инструмент и придавать деревянной плашке нужные контуры. Андрюс старался повторить…

Он так увлёкся работой, что сам не заметил, как прошло время. Надо было всего лишь убрать с кусочка дерева лишнее, и то, что оставалось, превратить в любую, самую изящную вещь, которую только создавало воображение. У него получилось не сразу, за работой он порезал руку острым лезвием, но не мог остановиться, пока над самым ухом не раздалось удивлённое восклицание:

– Ишь ты! Молодец!

Рядом стоял сам столяр, хозяин лотка.

– Это я, батька, научил его! – похвастался Никита Рагозин.

– Ну уж, ври больше! – столяр смеющимися глазами скользнул с сына на Андрюса. – Ты, парень, нашему делу учился где?

Андрюс сам не знал, что ответить. Отец всегда бывал занят в храме, кому его учить? Мальчонкой он повторял за старшими ребятами, вырезывал, как все они, свирели из бузины да тростника… Сейчас же в его руках извивалась изящными кольцами змея с большими глазами… Осталось только жёлтые пятнышки нарисовать – и как живая будет.

– Пойдёшь ко мне в подмастерья? Ты не бойся, будешь умён – научу всему, денег заработаешь. Никитка мой сказал, твои-то хворают, сестриным трудом только и живёте?

– Да, всё так… И ещё одна сестра есть, на белошвейку учится, – Андрюс переминался с ноги на ногу.

Пойти в ученики к столяру, конечно же, было очень заманчиво. Как же он отвык, что с ним обращаются по-человечески!

– Спасибо вам, низкий поклон. Только… У меня кот, он всегда со мной – куда я, туда и он.

– Ко-от? – удивился столяр. – Ну, так и невелика беда: чай, не волк, не съест! Вот как раз и мышей будет ловить. Так что – по рукам, Андрейка?

– Спасибо вам. И тебе, Никита, – выдавил Андрюс. – Я непременно приду.

Но хотя отец и сын Рагозины смотрели на него весело и дружелюбно, Андрюс поймал себя на том, что машинально спрятал за спину руку – ту, где носил обычно ведьмин изумруд. И ещё сердце его стиснула зависть и глухая тоска по всему хорошему, человеческому, куда был для него путь закрыт. И, точно напоминая о себе, ведьмин подарок вдруг сделался горячим, едва ли не обжигающим – Андрюс почувствовал это даже сквозь плотную ткань рубахи.

Но он уже привык сдерживать себя и знал, что на лице его ничего не отразилось.

– Я как на руки твои поглядел, так сразу решил: толк будет! Мне отец говорил: коли хочешь честного человека узнать, так в глаза смотри. А чтобы понять, кто к нашему делу приспособлен, смотреть надо на руки! Вот я и посмотрел, и прав оказался, – тараторил Никита на следующий день, примостившись рядом с Андрюсом на узкой скамье.

Андрюс, не прерывая работы, бросил взгляд на свою левую руку, где прежде носил изумруд. В который раз он возблагодарил Божью Матерь за то, что они с Ядвигой твёрдо решили перстень прятать от любых глаз. Как бы объяснил он новому хозяину, Никите, да и другим мальчикам, крупную драгоценность на собственном пальце и отчаянную нужду в деньгах?

– Да нет в моих руках ничего необыкновенного, – вслух сказал Андрюс. – Руки как руки. У нас городок малюсенький был, речка с камышом, а дальше – лес. Вот мы туда с ребятами бегали, свирели вырезали; вот ты мне дал инструмент тогда, так и припомнилось…

Он замолчал, поражённый. Его прошлое – до появления ведьмы Агне в их жизни – а ведь оно было таким же, как у остальных ребятишек: простым, обычным, со своими детскими радостями и горестями. И всё же Андрюс вспоминал всё это смутно, точно было это много-много лет назад…

– Ты чего это? – с удивлением спросил Никита. – Устал? А на вид здоровый, дюжее меня будешь. Тебе который год?

И про этот вопрос Андрюс тоже знал: не стоит огорошивать людей правдой, можно ответить так, чтобы не вызывать изумления. Однако он не мог заставлять себя лгать.

– Девятый год мне, – сказал и вздохнул, в унылом ожидании обычного: «Да врёшь! Да быть того не может!»

Однако Никита не удивился либо же виду не подал. Он лишь внимательно всмотрелся в лицо Андрюса и проговорил:

– Это что же – выходит, ты меня целыми четырьмя годами моложе? Ну и ладно! А отец думает, мы ровесники! Ты вот что, Андрейка… Ты меня держись, слушайся во всём – не пропадёшь ни здесь, в мастерской, ни вообще… Помнишь, небось, кто тебя первым к нам позвал, кто отца за тебя просил?

– Помню, помню. Спасибо тебе, Никита, Бог наградит за твою доброту, – улыбнулся Андрюс.

Дома Андрюс сказал, что пошёл в учение к столяру, будет выполнять у него простую работу и одновременно приноравливаться к ремеслу. Ядвига печально всплеснула руками и опустила голову: сестра не переставала мечтать, что Андрюс начнёт постигать грамоту, станет большим человеком – а там, глядишь, и в природе ведьмина дара-проклятья разберётся – поймёт, наконец, как да что. А тут – столяр, велико дело!

Мать торопливо кивнула, пробормотала что-то вроде: «Хорошо-хорошо, сынок, учись, работай, коли решился». Здоровье и сила духа её были подорваны страшными событиями на родине, гибелью Катарины, страхом за Йонаса… Она трепетала перед стариком-отцом, боясь пуще всего, что тот выгонит их из дому – она очень хорошо помнила, как пылал её дом в родном городке, и семья осталась на улице. Притом никаких честолюбивых планов на будущее детей у их матушки давно уж не было – все её представления о счастье ограничивались спокойной, размеренной жизнью: чтобы кусок хлеба был да угол тёплый – и того достаточно.

– Андрюс, ну подумай хорошо! – умоляла Ядвига. – Ну зачем тебе в подмастерья идти? Вот если бы ты грамоте выучился! Ты ж способный, умный! Мог бы и в академии какой учиться!

Про академию, готовящую учёных людей, Ядвига услышала от дяди-цирюльника: тот мечтал сбыть с рук странноватого племянника, к которому отчего-то благоволил своенравный дед, и который – цирюльник понимал это хорошо – является единственным внуком и наследником старика. Цирюльник Кристиан знал, что старик-отец его не жалует, но до появления в Смоленске сестрицы с семейством его это мало беспокоило: Кристиан знал, что дом отца и скопленные им за долгую жизнь денежки всяко достанутся ему. А вот теперь принесла нелёгкая родню, извольте радоваться! И старик, что из ума уж выжил, ко внуку будто бы душой прикипел – не кричит, не стучит на него. Наоборот – часто зазывает посидеть рядом у огонька, расспрашивает!

Йонаса, зятя своего полоумного, Кристиан вовсе не опасался: из того соперник худой, он, по словам сестры, после пожара в уме повредился. Теперь вот всё молчит, в одну точку уставившись, а если и заговорит – всё невпопад. Дочь свою младшую, Катарину зовёт – а той уж более года как в живых нет.

В общем, Кристиану-цирюльнику племянничек Андрюс, пригожий да голубоглазый, в доме, рядом со стариком, вовсе не сдался. Немного годков пройдёт – глядь, возьмёт и женится племянник, супругу приведёт – а тогда он, Кристиан, совсем не у дел окажется. Племянницы-девки, да сестра с умалишённым мужем не в счёт; вот от Андрюса хорошо бы отделаться поскорее! Кристиан по виду был ласков, предложил мальчишке к нему в цирюльню, в ученики идти – тот коротко поблагодарил и отказался. Ох, гордец! Конечно, куда там в цирюльники, когда отец образованный, в храме на органе играл! Только кому здесь он, органист тот, нужен? А когда бы и понадобился, кто ж сумасшедшего в храм служить возьмёт, будь он хоть десять раз грамотей? Нечем щенку сестриному гордиться, а вот поди ж ты!