Никита Рагозин был с Андрюсом приветлив, дружествен, всегда заговаривал первым, спешил, если что не ладилось, помогать. Хозяин, Степан Никитич, в мастерской появлялся последнее время не часто: он уже выучил двоих подмастерьев-подростков, которые сами уж были почти мастера. На них и лежала основная работа. Мальчики, взятые в ученье недавно, выполняли разные мелкие поручения, убирали, бегали-подносили, а в свободное время выполняли несложные задания: вытачивали заготовки, очищали и распиливали куски дерева на части нужного размера.

У Андрюса весьма ловко получалось раскрашивать поделки – но тут ему свою работу уступать никто не хотел. Двое старших подмастерьев сами желали красоту наводить, мальчишкам не доверяли, да и те, что были ровесниками Никиты, тоже относились к своим творениям ревностно. Так что упражнялся он на разных чурках деревянных, которые были ненужными отходами – их хозяин не жалел, позволял разрисовывать.

Никита настойчиво набивался Андрюсу в друзья – хотя, казалось бы, что хозяйскому сыну до скромного ученика, самого младшего в мастерской! Весёлый, всегда находившийся в хорошем настроении, он Андрюсу и нравился – и, в то же время, чем-то будто отталкивал. Слишком уж расположен был Никита к нему, а тем временем замечал Андрюс, что хозяйский сын на остальных отроков-ровесников, бывало, покрикивал, возражений не терпел, грозил: «Тятеньке пожалуюсь!» Хотя хозяин, Степан Никитич, на такие жалобы чаще отмахивался, глупые мальчишеские споры предпочитал не разбирать, а если что в мастерской оказывалось испорченным-сломанным, так попадало одинаково всем.

Что Никита, его, Андрюса, не просто так привечал да приваживал, выяснилось весьма скоро. Во-первых, хозяйский сын был ленив: больше любил спорить да разговаривать, да всякое расспрашивать, а работа у него в руках не кипела. Второе Андрюс тоже заметил быстро: Никиту в мастерской не любили, только терпели из уважения к хозяину, который был хотя и не ласков, но справедлив, зря никого не обижал, кормил досыта, работой до смерти не мучил.

Частенько Никита, получив от отца наказ сработать то-то и так-то, приносил Андрюсу инструмент, заготовки, протягивал: «Попробуй – пригодится. Ах, как хорошо у тебя выходит, замечательно!» Сам усаживался рядом на табурет, принимался болтать, будто из лучших побуждений позволяя Андрюсу делать за него урок. Прочие мальчики поглядывали с плохо скрытым презрением, а старшие так и открыто посмеивались: «Вы, Никита Степаныч, никак уж собственного работничка наняли? Смотри, Никитка, будешь всё не руками, а языком работать, Андрейка тебя скоро уж обойдёт».

Однако, наушничать отроки, в общем, не любили, Андрюс же и подавно молчал. Он считал себя обязанным Никите; да и работа ему нравилась, хотелось скорее всему научиться, да не просто без души поделки вырезать, а – красоту создавать настоящую. Сделать такое же чудо, как получилось тогда на базаре, отчего-то больше не выходило. Андрюс ловил себя на том, что тогда перед глазами вдруг встала, как живая, стремительная, ловкая, блестяще-чёрная змея с блестящими изумрудными глазами… И руки сами начали действовать, воплощая чудесную картинку. Вот сейчас, хоть убей – не получалось так же! Точно кто помог, видение чудесное наслал!

В ответ на колкости и насмешки старших Никита огрызался:

– Не ваше собачье дело, своё лучше работайте! Раз хочу Андрюсу помочь, научить его как надо – и буду учить, вас не спрошу! А хотите зубоскалить, так всё тятеньке расскажу, как мешаете с его подмастерьем делом заниматься.

Отроки умолкали, пожимали плечами. Никита же подсаживался к Анрюсу ближе, шептал: «Не слушай ты этих брехунов, от зависти они! Ненавидят меня, хозяйского сына, а ведь я к ним с добром… Один ты, Андрюха, мне друг-товарищ!»

Слушать, как его, изгоя, так легко, походя называют другом, было и приятно, и страшно неловко. Андрюс не знал, что ответить, а лишь опускал голову, ещё усердней принимался вытачивать ножом очередную заготовку.

Как-то, в праздничный день, когда хозяин уехал по делам, Никита остался «за старшего» в мастерской, но интереса к делу, как всегда, не проявил. Покрутившись немного у всех на виду, он подошёл к Андрюсу, который работал за верстаком и зашептал:

– Айда со мной, дело есть!

– Ты что? А работа как же? – изумлённо спросил Андрюс.

– Работа не волк, в лес не убежит! Ну что, или лучшему другу откажешь? Идём, ты нужен мне!

– Но… куда? А если хозяин вернётся?

– Тятька до завтра не вернётся, я уж знаю, куда он лыжи навострил! – нахмурился Никита.

Андрюс поднялся; на них, казалось, никто не смотрел: все были заняты своим делом. Он неуверенно кивнул:

– Ну, идём, коли нужно! Скорее только, работы много ещё!

Базар, как всегда, был шумен, многолюден; человеческий поток захватил, закружил их. Андрюс до сих пор не привык к такому: он недолюбливал толпу. А после ночного погрома на их дворе толпа навсегда была связана в его сознании с опасностью.

Он непроизвольно сунул руку в карман, где был спрятан перстень… Он так и не привык оставлять его дома, носил с собой – а верный Тилус всегда сидел у него на руке или на плече. Никита сказал, что по-русски его следует называть Тихоном; Андрюс не возражал. Кот, сильно возмужавший в последние месяцы, становился настоящим красавцем, с блестящей угольно-чёрной шерстью, яркими круглыми глазами, цвет которых менялся от тёмно-жёлтого до изумрудного. Тихон научился передвигаться бесшумно, умел быть незаметным, неподвижным – а коли надо было, атаковал стремительно и беспощадно; длинные, острые как кинжалы когти его были твёрже алмаза. И теперь уже Андрюс не опасался, что кота его дома кто обидит, а брал с собой больше по привычке.

Они прошли длинные базарные ряды: калашный, мясной, зеленной… По сторонам площади теснились различные лавки, палатки, кабаки. Почти везде двери были уже открыты, торговцы зазывали покупателей, расхваливали товары.

Андрюс не понимал, зачем они сюда пришли. Если Никите припасы какие в мастерскую закупить велено, так лесопильня с другой стороны площади осталась… Да притом товарищ зачем-то велел прихватить из мастерской несколько красивых игрушек, который хозяин собирался выставить на продажу, как только сам на ярмарке окажется.

Никита искал кого-то в толпе. У Андрюса от сутолоки, шума и различных запахов слегка кружилась голова; он заметил, что Никита кивнул кому-то и показал глазами на него, Андрюса. Но кто это был, разглядеть не удалось.

– Эй, слышишь, куда это мы? – начал было он.

Никита резко остановился и дёрнул его за рукав.

– Сейчас молчи и делай, что велю! – яростно прошептал и полоснул Андрюса угрожающим взглядом.

Настолько неожиданно это было, что Андрюс стиснул перстень в кулаке – поверхность камня стала горячей, но не обжигала. Андрюс сосредоточился, пытаясь вслепую, не вынимая изумруд, уловить: не предупреждал ли тот о какой опасности? Нет, не вышло наощупь, непонятно.

Меж тем, навстречу им шествовало знатное по виду семейство, которое только что покинуло ювелирную лавку. Глава семьи был разодет в пух и прах: шитый золотом, роскошный кафтан, поверх – длинная распахнутая шуба, шапка на меху. Супруга с двумя дочерьми кутались в меха да бархат.

Никита уверенно преградил им путь.

– А вот, панове, не хотите ли взглянуть, чудо какое? – затараторил он, подталкивая Андрюса локтем: тот послушно раскрыл холщовую сумку, вынул несколько красивых игрушек. – Вот медведь с мужиком дрова рубят, лисица охотится… Птица райская, как живая, только что без голосу! А вот и чудо лесное, хозяин, старик-лесовик!

Андрюс посадил Тихона на землю, покорно показывал покупателям раскрашенные вещички. Младшая из дочерей богача восхищённо заахала, зацокала языком; Никита же всё юлил вокруг господина в шубе да его жены. В конце концов дородная пани достала кошель – к вящему удовольствию её дочурки, почти все игрушки отправились к новой владелице, а Андрюс получил несколько монет. Глава семейства лишь благодушно улыбался, Никита кланялся и благодарил. Андрюс про себя заметил, что цену он торговал без запросу, всем видом показывая, будто уступает по доброте.