Посмотрев на нее, Баралис отвернулся. Он не желал присутствовать при родах. Подобные зрелища внушали ему отвращение. Он поманил к себе Грил, думая, не взять ли новорожденного себе, но память о двух мудрецах, чьи руки обуглились по локоть, заставила его отказаться от этой мысли. Баралис слишком ценил себя, чтобы рисковать увечьем хотя бы и ради наивысших достижений.

— Как только ребенок родится, унеси его прочь и придуши, а трупик уничтожь.

— А с девчонкой как быть? — не моргнув и глазом спросила женщина.

— Ее оставь в покое. Без ребенка она ничто. — Баралис направился к двери. — Пусть король делает с ней что хочет.

Была полночь, но луна и отражающий ее снег давали достаточно света. Почти все шли пешком, поэтому продвижение по тропе не представляло труда. Из прежнего числа лошадей уцелело не больше дюжины. В пещере для них не хватало места, и они околевали одна за другой. Половина людей тоже перемерла — осталось только сто человек.

Мейбор ехал на одной из немногих лошадей. Одет он был тепло, а ночь, хотя и холодная, была помягче прежних. Он знал, что дело его плохо. Он отморозил себе пальцы на ногах и левую руку, и легочная горячка снедала его. Всю жизнь ему везло — но этой ночью, на восточном склоне Хребта, где свистал северный ветер и трещал мороз, он вдруг почувствовал, что удача изменила ему.

Его била дрожь, он клацал зубами и высоко вздергивал плечи.

— Вперед, ребята, вперед, — сказал он, только чтобы услышать свой голос, и подбодрил коня, спеша оставить все страхи позади.

Времени оставалось мало: стоит налететь буре, и черт заберет их всех — то же будет, если ударит сильный мороз. Они решили спуститься с гор, пока им это еще под силу.

Но не на север, не в сторону Брена. На севере караулил Кайлок, и их перебили бы, как только они показались. Они двигались в сторону Камле.

Днем и ночью они шли на юго-восток вдоль хребта, огибая вершины и постепенно спускаясь к предгорьям, расположенным на север от Камле. Погода почти всю дорогу благоприятствовала им: ясные, хоть и холодные дни чередовались с легкими снегопадами, а северные ветры остались позади, когда они повернули к югу. Снег под ногами держал хорошо, и его покров становился все тоньше по мере того как они спускались. Люди теперь были одеты тепло — они взяли себе одежду умерших, их рукавицы, их обувь. Теперь уж никто не отморозит ни рук, ни ног.

Мейбор проникся уважением к спокойным, решительным высокоградцам. Он участвовал в их траурных песнопениях и слушал их боевые рассказы у костра. Они были гордые люди и горько сожалели о том, что не пали в бою рядом со своим воеводой. Мейбор считал их молодыми и наивными, но это не уменьшало его любви к ним. Все они теперь — его сыновья, и он позаботится о том, чтобы их бегство от Кайлока не оказалось напрасным. Он стар, его жизнь прожита, но у них впереди еще много битв. Он сведет их с гор и благополучно доставит в Камле — а там пусть сами ищут себе славы.

Мейбор направил коня за поворот. Удача изменила ему — придется спасать этих сто человек, полагаясь только на себя самого.

В яме было темно. Темно, тепло и тихо — одеяла не пропускали ни света, ни звуков, ни сквозняков. В яме было безопасно. Яма была ей впору, как гроб, и, как гроб, сулила покой. Ей не хотелось шевелиться и даже просыпаться больше не хотелось. Сон был ее темной ямой — и Мелли, даже спящая, понимала, что должна оставаться там.

Если она проснется, ее душа погибнет.

Сон — единственный способ сохранить ее живой. У Мелли ничего не смогут отнять, пока она остается в яме. Но оставаться там становилось все труднее. Яма, прежде такая уютная, обрастала шипами. Болели рука, голова и спина. В горле пересохло. Между ног поместилась болезненная сырость, а живот стал совсем полым. Мелли старалась зарыться поглубже и смотреть вниз, а не вверх, но стенки ямы сомкнулись вокруг нее, а дно подскочило и выжало ее наверх.

Она открыла глаза. Яркие солнечные полосы пересекали комнату. Мелли заморгала, стараясь вобрать в себя свет, тени и очертания предметов. Вот потолок: тесаный камень, деревянные стропила, сырые пятна от проникшего сквозь крышу дождя. Прежде Мелли знала, что ей нельзя просыпаться, — теперь она не менее твердо знала, что ей нельзя смотреть вниз. Но глаза ее, опередив сознание, уже обратились к полу.

Она лежала в луже засохшей крови. Платье, ноги и камень вокруг — все покрылось темными, винного цвета пятнами. Голова вдруг сделалась легкой, и дымка застлала мысли. Доска очистилась. Осталось только одно темное пятнышко — и, когда Мелли перевела взгляд к животу, оно опустилось к горлу и встало там свинцовым комом.

Живот опал. Сияющий купол исчез.

Судорога прошла по телу Мелли, спина выгнулась, и сухие рыдания вырвались из груди. Рот открывался и закрывался, не издавая ничего, кроме хрипа. Она пуста. Пуста. Ребенка нет. Его вырвали из нее и унесли.

— Что ты задумал, Таул? — спросил Джек. — Вода такая холодная, что одно это тебя убьет.

Таул посмотрел на него. Джек уже знал этот взгляд и понимал, что Таула не переубедишь.

— Теперь поздно отступать.

Они поднимались по извилистой горной тропе, ведя лошадей в поводу. Камни, пучки сухой травы и колючие желтые кусты отмечали дорогу. Внизу лежало глубокое озеро Ормон, спокойное и зеленое, как изумруд. Солнце на бледном безоблачном небе уже клонилось к западу. Целых четыре часа они ехали вокруг озера, проехав прежде еще четыре по берегу Силбура. Часа через два стемнеет.

Впереди шел Крейн, а Берлин и Хват замыкали. Целью их пути была маленькая горная деревушка — пастушья деревушка, лежащая в той же высокой долине, что и Фальдарские водопады. Таул намеревался прыгнуть в реку Виралай и проплыть через водопад к озеру. «То же сделал и Вальдис, — пояснил он, — чтобы пастухи уверовали в него. Позднее примеру Вальдиса следовали и другие, доказывая тем свою праведность или крепость своей веры — или то и другое».

Джек считал, что это безумие. Ребенком, как и все, он слышал историю о Борке, заморозившем водопад, но никогда в нее не верил. Не мог он поверить и в то, что сейчас они взбираются к тому самому водопаду.

— Можно найти менее трудный способ, чтобы заставить людей поверить в тебя. — Джек вытер лоб — тропа была крутая, и он вспотел, несмотря на холод. — Уж в мертвеца-то точно никто не уверует.

— Рыцари почитают эти водопады, — пожал плечами Таул. — Если я теперь пойду на попятный, они скажут, что во мне самом нет веры.

— Так зачем было предлагать им это? Никто тебя не неволил.

— Ты же знаешь, Джек: они не верят в то, что я говорю. Они по-прежнему считают меня убийцей и лжецом. Человеком, преступившим свою клятву.

— Они уже начали к нам прислушиваться. Андрис и все, кто помоложе, на нашей стороне.

Таул затряс головой, не дав Джеку договорить.

— Но Крейн, Берлин и другие ничего слышать не хотят. Они признают только мужество, силу и веру. Слова для них — звук пустой. Они судят о человеке по его делам.

— Дел ты совершил достаточно. — Джек просто из себя выходил от упрямства Таула. — Ты ничего не обязан им доказывать. Ничего.

— Ты не понимаешь, Джек. Ты не рыцарь и не носишь колеи. Ты не знаешь, что это такое — вдруг прозреть и увидеть, что вся твоя жизнь была основана на лжи.

— Если бы ты захотел отомстить, я бы тебя понял.

Таул провел пальцами по волосам и сказал уже не столь напряженно:

— Не стану лгать тебе, Джек. Мысль о мести мне тоже не чужда. Я только человек: мне больно, и я чувствую, что меня предали, но главное мое чувство — это растерянность.

— А Мелли как же? — выпалил Джек, любыми путями пытаясь образумить Таула. — С ней-то что будет, если ты погибнешь?

Таул закрыл глаза. Когда он открыл их вновь, они стали гораздо ярче и темнее, чем раньше. Тихий звук, похожий на стон раненого зверя, слетал с его губ. Джек, услышав это, пожалел о своих словах. Таул молчал. Тень сосны упала на его лицо. Он так крепко сжимал поводья, что рука побелела. Он заговорил тихо — Джек едва расслышал его: