Звучит как бред! Но многие в это верят. Я вот не верила. До той самой ночи.

Ближе к полуночи наша смелая компания начала тушеваться. Задорный смех сменило нервное хихиканье. Черный воск закапал руки, а подозрения в том, что акция с самого начала была глупой, закралась уже в сознание некоторых присутствующих. Тех, у кого это сознание имелось.

Мы стояли прямо на руинах, топтали мраморную пыль и обломки былой красоты. Без трех минут двенадцать начали рассеянно озираться, кое-кто даже решил повернуть назад. Но было поздно, во всех смыслах.

В центре развалин образовался небольшой смерч, будто черный ветерок скрутился в спираль, которая становилась все больше. Поток уплотнялся, становился все более осязаемым. А потом воздух словно распался на темные точки, которые полетели в разные стороны, пятная испуганных до ужаса студентов. А там, где все началось, сгустился мрак, и был он живой. Из движущейся почти бесформенной темноты смотрели на нас жуткие глаза.

Тут не выдержали все. Визг стоял страшный, причем как в девичьем, так и мужском исполнении. И что неприятнее всего сегодня вспоминать – я от остальных не отставала. Естественно, это имело последствия. От моего вопля и так потревоженная реальность совсем взбесилась. Мне показалось, словно небо упало на землю и перевернулось.

Я потеряла сознание, потому что не догадалась в такой момент достать заветный флакончик. А когда открыла глаза, все уже закончилось. Трясущийся Тоник прижимался к Иванке, которая рассеянно гладила его по голове. Рыцарь!

Я увидела трех своих однокурсниц, которые тоже обнимались и рыдали в голос. Что же произошло? Или они просто так испугались?

Ясность внес декан Штерн, который невесть откуда вдруг возник за спиной Иванки и угрожающе произнес:

– Судя по предварительным подсчетам, дематериализовались пять студенток. С оставшимися мы разберемся утром. И надеюсь, вам тоже захочется исчезнуть после того, что вы натворили!

Не знаю, как остальным. А мне – так сразу и захотелось.

Сожаления о том, что случилось, остались со мной надолго. Еще один пункт в столбике “утренних сожалений”. Список тех, перед кем хочешь извиниться, но не можешь этого сделать, пополнился пятью именами как минимум. А если еще их родственников и друзей вспомнить, так вообще.

Я думала о том, что могла всех спасти, если бы не кричала, словно банши на вампирском девичнике, а спела что-нибудь конструктивное. Я ведь такое могу, не только всё портить, зря что ли училась? А получается, что и зря.

Уж не знаю, действительно это с нами приключилось “черное явление” или нет. Помню, Штерн тогда сказал:

– Крайне безответственно удаляться от общежития после отбоя. Разумеется, никаких темных фей из потустороннего мира вы бы тут не встретили. Но какие-то остатки древней магии тут есть. Плюс все здесь – достаточно сильны энергетически. А крик Виданы послужил ниткой, что связала все эти колдовские моменты и воплотила легенды в жизнь.

Вот так. Меня фактически обвинили в исчезновении пяти студенток. Всех, кто сумел вернуться в целости и сохранности, хотели исключить из Академии за непослушание, но потом пощадили. Решили, что стресса и так достаточно. А я чуть не ушла сама. Точнее, вначале так и сделала. Взяла академический отпуск на неопределенное время, меня не очень-то и задерживали, боялись, видимо. Как и в родной деревне. Я словно в изгнание попала. Внутрь себя, потому что говорить меня не тянуло ни с кем, даже с родителями. Хотя им, особенно маме, этого и не требовалось. Она за четверых справляется. Молчала я полгода, до лета как раз. Молчала – это значит не произнесла ни слова, ни песни не спела. Это был сложнейший период в моей жизни. Я постоянно гоняла в голове одну и ту же картинку: черные точки разлетаются, как зерна из-под жернова, а из воздуха проступает живая темнота. Ведь это не я вызвала, правда? Зависело ли только от меня то, что произошло дальше? Специальная комиссия, собранная по этому поводу, этого не подтвердила. Но и не опровергла.

Папа пытался меня как-то приободрить, учил кататься на водных лыжах, чтобы я наконец голос подала, например, вскрикнула, когда падаю. Но я не поддалась на эти невинные провокации и уста свои не распечатывала даже чтобы поорать.

В июне ожидался мой день рождения. Всеми, кроме меня. Я его отмечать не собиралась, путь даже и юбилей. А родители решили не просто отпраздновать, но и в некотором роде, реабилитировать меня в глазах общества. Назвали гостей, в том числе из нашей Академии, наготовили как три небольших свадьбы и даже продумали развлекательную программу, которая включала жонглирование огненными шарами с последующим их заглатыванием. Выступали приглашенные факиры, братья-ифриты. Видите, какой размах? Не знаю, сколько мои родители копили на этот праздник.

Я даже не могла им сказать, что мне всего этого не надо, поскольку дала обет молчания, фактически. Правда, не выдержала и догадалась начеркать записку папе, где просила прекратить все мероприятия по подготовке. Папуля отечески потрепал меня по голове и сказал, что праздник в первую очередь их, ведь это они двадцать лет назад стали родителями. А что уж там родилось, не так важно. И по-доброму засмеялся, добавив, что я их любимая маленькая дочурка.

В назначенный день, 12 июня, наш двор с самого утра начал заполняться гостями. Первыми прибыли супруги Синекожи. Их фамилия себя вполне оправдывала. Интересная раса, только не знаю, есть ли в ней что-то магическое, кроме расцветки. Потом приехали Антоний и Иванка, мамуля решила во что бы то ни стало затащить моих “друзей” из Академии. Не понимала, как больно мне вспоминать о произошедшем, или наоборот решила сделать это терапевтическим моментом. Ребята держались со мной скованно. А кто бы на их месте вел себя иначе?

– Не получается у него приехать! – услышала я громкий мамин шепот, пытаясь бочком оттесниться от поздравляющих и от стола подальше.

– Опять время не рассчитал? – понимающе спросил ее папа. Родители стояли за шатром, где отдыхали ифриты перед выступлением. Оно ожидалось, как стемнеет. Хоть бы не спалили ничего!

– Его задержали у канцлера, и он выехал чуть позже. А по пути один из броненосцев наступил на шип. Пятки у них не бронированные. Пока залечили рану, пришлось сделать остановку…

– И теперь Карл так опаздывает, что впору ехать обратно, – по обыкновению закончил фразу папа.

Значит, молодого дядюшки не будет. Что ж, и без его процессии народу многовато уже. Я попятилась, чтобы меня не заметили, к кустам ежевики. И врезалась в кого-то большого. Отскочила, чуть было не ойкнув (научилась сдерживать все эти непроизвольные реакции звуками), обернулась и словно застыла на месте. Передо мной стоял Гектор! Тот самый парень, что какое-то время будоражил мое воображение. Только выглядел он совсем не как при нашей встрече. В прошлый раз на нем был костюм, хоть и поношенный, но вполне приличный. Сейчас же молодой человек имел вид совершенно легкомысленный. Какая-то несерьезная рубашка с полурасстегнутым воротом, ярко-синие брюки, протертые на коленях и вдобавок платок, по-пиратски обвязанный вокруг головы. И длинные волосы собраны в хвост.

– Красотка, не подскажешь, который из этих ребят – Карл? – спросил он меня. Надо же, он и общается совершенно не так, как во время нашей беседы на моей пробежке. Где манеры, что он тогда продемонстрировал мне? Какой-то развязный молодчик. Да и выглядит он, кажется, младше, чем тогда. Может, это его братишка? Или просто солидный костюм прибавлял ему возраста… и воспитанности?

Такое несоответствие меня настолько взбудоражило, что я спросила, совершенно не отдавая себе отчета в том, что делаю:

– Гектор? Это вы?

Парень отшатнулся от меня.

– Эй, мы разве знакомы? – спросил он испуганно. – Я в ваше Дальнее Захудалье всего час как прибыл.

– А мы виделись не здесь, а в городе, в Колледже.

– Каком еще колледже? Не учился я ни в чем таком! – запротестовал Гектор.