и, наконец, герцог де Дюрас и принц де Бово, которые незадолго до этого предпочли утратить свои губернаторские должности, но не поддерживать политику канцлера, и выступили против роспуска прежнего Парламента.

Послушайте, кстати, как Вольтер высказывается о царедворцах, которые

Летят из Парижа в Версаль, чтоб презренье сносить,

И тотчас обратно летят — чтоб презреньем давить.[16 - Вольтер, «Об умеренности во всем».]

Под знатью, само собой разумеется, мы понимаем высшую знать, то есть дворян, известных своими воинскими званиями или придворными должностями; все те, что относились к судейскому сословию, даже если бы их дворянство восходило к сотворению мира, не могут быть зачислены в этот класс; судейские крючки ни в коем случае не могли обедать за одним столом с принцами крови, а их жены не могли быть представлены ко двору.

Любой пехотный лейтенант, если только он был дворянин, имел право пройти куда угодно впереди канцлера Франции.

Что же касается титулов маркиза, графа, виконта и барона, то они уже ровным счетом ничего не значили; титул вовсе не делал человека знатным, ибо все присваивали себе титулы самым бессовестным образом. Вот пример:

«Вас просят принять участие в похоронном шествии и погребении превысокой и премогучей дамы Елизаветы Бонтан, супруги пре высокого и премогучего сеньора Никола Божона, государственного советника, секретаря короля и его двора, главного сборщика налогов финансового округа Ла-Рошели».

И кто же такой метр Никола Божон? Разбогатевший финансист. Аббат Терре, умевший извлекать выгоду из всего, нашел средство извлекать выгоду и из подобного тщеславия.

Вечно озабоченный тем, как увеличить налоги и повысить сбор подушной подати в Париже, он приказал сборщикам налогов облагать людей сбором не по их капиталам, а по их титулам. Все самозванные маркизы, графы, виконты и бароны были обложены таким же сбором, как и настоящие бароны, виконты, графы и маркизы. Три дня спустя конторы откупщиков были заполнены исключительно людьми, пришедшими отречься от своих титулов и просить о пощаде, но все было тщетно; они были внесены в податные списки и с тех пор могли предъявлять эти налоговые выплаты в качестве одного из доказательств своего дворянства.

Мы уже упоминали остроту маркиза де Шона, сказавшему своему сыну, который отказался жениться на дочери сьера Боннье, человека ничтожного, но невероятно богатого:

— Вы делаете ошибку, сын мой: разоренные земли тучнеют от навоза.

Вот почему к тому времени, к которому мы подошли, то есть к 1774 году, неравные браки стали явлением настолько распространенным, что не было, вероятно, уже ни одной семьи, сыновья которой могли бы стать мальтийскими рыцарями, не получая на то папского разрешения.

Граф д’Эрувиль женился на мадемуазель Лолотте, любовнице английского посла графа Албемарля.

Маркиз де Монтье женился на мадемуазель де Варенн, воспитаннице г-жи Пари, одной из известнейших парижских сводниц.

Один дворянин, настоящий дворянин, представитель самой благородной и самой старинной знати, маркиз де Ланжак, женился на г-же Саббатини, любовнице герцога де Ла Врийера, при непременном условии, что он никогда не притронется к ней.

Наконец, мы видели, как Гийом дю Барри женился на мадемуазель Ланж, чтобы сделать ее титулованной любовницей Людовика XV.

Воинская честь потеряла престиж в той же степени. Граф де Ла Люцерн и г-н де Ла Можери затевают судебную тяжбу, обвиняя друг друга в желании убить противника, но от дуэли решительно воздерживаются.

Граф де Майбуа получает должность главного управляющего военным ведомством в награду за то, что скандальная судебная тяжба, подробности которой можно найти во всех газетах того времени, доказывает совершенную им государственную измену.

Граф де Ланжак становится кавалером ордена Святого Людовика, хотя и не отслужил необходимого для получения этой награды срока, по той причине, что сьер Герен, хирург принца Конти, оскорбил его, выходя из Оперы, а он поостерегся оскорбить его в ответ.

Другой кавалер ордена Святого Людовика носит шлейф за кардиналом де Люином.

История не сохранила нам его имени, но она сберегла для нас остроту маркиза де Конфлана. Однажды маркиз начинает громко возмущаться против обычая, в соответствии с которым кардинал может заставить дворянина носить шлейф его платья.

— Но вы-то должны знать, маркиз, что такой обычай существует, — отвечает ему кардинал де Люин, — ведь у меня когда-то был в качестве дворянина-шлейфоносца один Конфлан.

— Это возможно, — соглашается маркиз, — в нашей семье всегда бывали бедняги, которым, чтобы выжить, приходилось тянуть черта за хвост.

Что же касается духовенства, то оно исповедовало безбожие и поощряло разврат. Поскольку все высшие церковные должности приберегались для знати, духовенство подражало ей в распутстве. Аббат де Бове, с таким блеском и таким мужеством произносивший в присутствии короля великопостную проповедь, не имел возможности получить епископский сан, ибо был сыном шляпника (позднее он все же стал епископом Сенезским), в то время как г-н де Ла Рош-Эмон был без всяких затруднений сделан кардиналом, хотя он сожительствовал с женщиной, сделавшей его отцом семерых детей. Кардинал де Берни начинал с того, что был весьма светским аббатом и весьма легкомысленным поэтом. Известно, что он преуспел, став угодником г-жи де Помпадур. Господин де Монтазе, архиепископ Лионский, который в качестве примаса Галлии провел преобразование Парижского архиепископства, открыто жил с герцогиней Мазарини. Архиепископ Тулузский, Бриенн, с которым мы снова встретимся позднее, был безбожником или что-то вроде того. Епископ Санлисский, академик, никогда ничего не написавший и не прочитавший, даже собственные пастырские послания, сделал карьеру благодаря г-же дю Барри, подобно тому как г-н де Берни возвысился благодаря г-же де Помпадур. Принц Луи де Роган, коадъютор епископа Страсбургского, будущий главный актер драмы с ожерельем королевы, был удален из Парижа, поскольку замыслил похвальный план переспать последовательно со всеми парижскими девками, несомненно с целью их исправления, и план этот уже был наполовину исполнен, как вдруг его прервали на полпути. Господин Дено, епископ Верденский, бывший епископ Реннский, похвалялся тем, что за время заседаний провинциальных штатов в Нанте поимел сто пятьдесят юных девиц, обладавших тем редким талисманом, с помощью которого Жанна д’Арк изгнала англичан. Более того, он похвалялся тем, что наставил рога всем членам Реннского парламента, имевшим хорошеньких жен, поскольку, по его словам, это был единственный способ, которым человек его звания мог отомстить судейским.

Епископ Орлеанский, напомним, был известен тем, что ведал листом церковных бенефициев, которым, на самом деле, распоряжалась мадемуазель Гимар; это дало повод мадемуазель Софи Арну сказать:

— С чего бы этому шелковичному червю Гимар быть таким тощим, кормясь на таком сочном листе?

Более того, он имел любовницей собственную племянницу. И потому в 1764 году распевали во все горло язвительную песенку:

Идет с попом гризетка,

Держа в руках галетки,

Немного молока, яиц,

И молвит, павши ниц:

«Дары мои, Господь, тебя, конечно, ниже,

Но все у нас, как было в старину,

И то, что спим с родными, нам не ставь в вину:

Мы так живем и в Дине, и в Париже!»

Ну а епископ Ваннский, г-н Амело, обладал всеми возможными склонностями.

Со своей стороны, знатные дамы тоже не оставались позади. Одни, находя, подобно г-же де Ришелье, что у вельмож недостает энергии, брали в любовники конюшего или какого-нибудь другого слугу своего мужа. Другие вербовали любовников в театре и приводили к себе актеров, не давая им времени переодеться и снять румяна.

— Что подумали бы мои предки, увидев меня в объятиях комедианта? — воскликнула некая благородная дама, приходя в себя в объятиях актера Барона.

— О, об этом очень легко догадаться, — ответил он. — Они подумали бы, что вы шлюха.