Впрочем, в то самое время, когда в общество проникает разложение, в королевский двор проникает смерть. Старшая дочь короля, красавица-принцесса, вышедшая замуж за инфанта герцога Пармского, приехала в Версаль, чтобы повидаться со своим братом. Людовик XV не осмелился проделать над собственными детьми тот опыт, какой герцог Орлеанский проделал над своими. Оспа по-прежнему ходила по дворцу, словно лев из Священного Писания, quarens quem devoret.[6 - Ища, кого поглотить (лат.). — Первое послание Петра, 5: 8.] Молодая принцесса попала под ее жестокую лапу и менее чем через неделю умерла, с лицом, истерзанным ее огненными когтями.

Пятого марта 1760 года умерла в свой черед г-жа де Конде, старинная подруга короля, которую он за сорок лет до этого велел изобразить на охоте вместе с ним, причесанной, как Диана-охотница, и сидящей верхом на рыжей лошади.

Двадцать третьего июля того же года заплатил дань природе граф де Шароле; однако о нем король нисколько не сожалел: это был жестокий охотник на людей, который, унаследовав аркебузу Карла IX, стрелял по крышам в кровельщиков и in anima vili,[7 - На малоценном существе (лат.)] опытным путем, изучал, что такое предсмертные муки. К концу жизни он обитал среди лесов и не появлялся более при дворе.

Двадцать второго марта 1761 года умер герцог Бургундский (это имя было роковым для дофинов, носивших его), несчастный десятилетний ребенок, оставивший своего брата, герцога Беррийского, наследником эшафота; то был прелестный ребенок, добрый и милый. Играя с одним из своих товарищей, он упал, опрокинутый им на землю, и ушибся. Не желая никому ничего говорить из опасения, что виновника этого происшествия будут бранить, он умер от нарыва. Эта потеря была тяжелой для Людовика XV; король любил его, как дед может любить своих внуков.

Король полагал, что он уже в расчете со смертью, как вдруг к нему пришли с известием, что г-жа де Помпадур умирает.

Это было поразительно, особенно для него, поскольку он виделся с ней каждый день.

Дело в том, что г-жа де Помпадур, для которой нравиться королю было первой обязанностью и я бы даже сказал чуть ли не высшим долгом, заботилась лишь об одном: скрывать от короля свой недуг.

Но чем же страдала г-жа де Помпадур?

Была ли это одна из женских болезней, тяжких и неумолимых? Или это был, как полагала г-жа де Вентимий, как полагала г-жа де Шатору, как полагала она сама, яд — средство не менее верное и скорее ведущее к цели?

Вот что рассказывали, а вернее, вот что рассказывала она сама.

Министром финансов в то время был Бертен, ставленник г-жи де Помпадур, и г-н де Шуазёль, стремившийся заполучить всю власть, захотел присоединить финансовое ведомство к тем министерствам, какими уже завладели его родственники и он сам.

Впрочем, финансы тогда находились в страшном беспорядке, и 1 декабря Парламенту было поручено изучить возможность преобразования финансового ведомства. И тут г-жа де Помпадур вспомнила о том, что говорил ей по этому поводу кардинал де Берни; ей пришло на память, что ее бывший фаворит вроде бы излагал когда-то превосходные планы на этот счет; но главное, она стала замечать, что герцогиня де Грамон весьма часто появляется при дворе и ее брат старается, чтобы она стояла как можно ближе к особе короля и как можно чаще попадалась ему на глаза. Госпожа де Помпадур сочла, что оставлять г-на де Шуазёля во главе правительства опасно для Франции и лично для нее; она приняла у себя кардинала де Берни, который, со своей стороны, трижды встречался с королем, и на их третьей встрече вопрос об отставке г-на де Шуазёля был решен.

Герцог де Шуазёль узнал об этом небольшом заговоре, составленном против него, и на другой день г-жа де Помпадур заболела.

Мы не станем поддерживать обвинения г-жи де Помпадур против г-на де Шуазёля, как прежде не поддерживали обвинения г-жи де Шатору против г-на де Морепа: каждый раз, когда при дворе неожиданно и скоропостижно умирала какая-нибудь важная особа, там непременно начинало звучать обвинение в отравлении.

Как бы то ни было, находясь в Шуази, неожиданно, прямо во время увеселительной прогулки, г-жа де Помпадур была поражена болезнью, которую сначала сочли просто мучительной, но которая вскоре сделалась смертельной.

Госпожу де Помпадур перевезли из Шуази в Версаль.

Людовик XV наблюдал за развитием болезни маркизы, не проявляя ни малейшего беспокойства; чувство, которое он питал к ней и которое из вожделения перешло в привычку, претерпело, по-видимому, новое изменение и свелось в итоге к желанию соблюдать приличие. Король был внимателен и заботлив к больной, как если бы она была всего лишь его другом. Каждый день герцог де Флёри приносил королю бюллетень о ее здоровье. 15 апреля 1764 года он пришел к королю как обычно, но без бюллетеня.

Госпожа де Помпадур умерла.

Она понимала, что умирает, и перед лицом смерти показала себя мужественнее, чем можно было ожидать. Утром последнего дня ее пришел навестить священник церкви святой Магдалины; около одиннадцати часов он стал прощаться с ней.

— Подождите еще немного, господин кюре, — сказала она ему, — и мы отправимся вместе.

Вместе с жизнью маркизы прекратилась и заботливость короля.

Тело фаворитки положили на носилки, и его понесли двое чернорабочих. Король стоял у окна, когда мимо него проходил этот позорный кортеж. С неба, затянутого облаками, упало несколько капель воды. Король протянул руку и промолвил:

— Бедная маркиза! Видимо, в последнем ее путешествии ей предстоит плохая погода.

Маркиза де Помпадур была похоронена в парижском монастыре капуцинок, в часовне, купленной ею за год до этого для своего погребения и принадлежавшей прежде семье Креки.

Маркизе де Помпадур сочинили три эпитафии.

Вот они:

Почиет здесь маркиза Помпадур.

Она пленила всех и при дворе имела вес,

Неверная жена и лучшая из всех метресс.

И вправе потому как Гименей, так и Амур,

Один — ее оплакать жизни круговерть,

Другой — ее оплакать смерть.

Вторая лаконичней, а главное, энергичней:

Покоится здесь та, что лет пятнадцать чистой девою была,

Служила шлюхой двадцать лет и сводней восемь лет слыла.

Третья написана на латыни и наделена всей твердостью эпиграммы Марциала:

Hic Piscis regina jacet quæ lilia succit

Per nimis. An mirum si floribus occubat albis?[8 - Почиет здесь царица Рыб, что лилий насосалась всласть!Так стоит удивляться, что ей от белей привелось пропасть? (лат.)]

Чтобы грамматически правильно перевести это последнее двустишие, нужен не иначе как г-н де Морепа, но, поскольку г-н де Морепа забыл оставить нам свой перевод, мы предоставляем каждому из наших читателей возможность сделать перевод этой эпитафии самостоятельно.

XXI

Дофин. — Его последние минуты. — Мария Жозефа Саксонская, дофина. — Ее просьбы к Людовику XV. — Господин де Шуазёль. — Его опасения. — Его ненависть к дофине. — Обещания Людовика XV. — Арман и Пельтье. — Господин Лешевен, старший служащий. — Буакайо и аббат Герре. — Дофина покровительствует г-ну д’Эгийону. — Чашка шоколада, выпитая 1 февраля. — Дофина заявляет королю, что она отравлена. — Противоядие. — Смерть дофины. — Толки и ропот в Версале. — Вскрытие тела. — Заявление четырнадцати врачей. — Тревога Людовика XV. — Он сближается с королевой. — Печаль королевы. — Станислав Лещинский получает ожоги и умирает. — Лотарингия вновь присоединяется к Франции. — Смерть королевы. — Череда смертей. — Две партии при дворе. — Господин де Шуазёль и г-н д’Эгийон.

Смерть г-жи де Помпадур, как мы сказали, не произвела глубокого впечатления на Людовика XV. Как бы ни привык человек к какому-нибудь игу, бывают минуты, когда это иго становится для него тягостным. И потому Людовик XV воспринимал себя как человека, которому возвратили свободу. К тому же с какого-то времени г-жа де Помпадур приобрела в политике и религии куда большее влияние, чем Людовику XV подобало позволить ей приобрести. В политике она вовлекла его в союз с Австрией, к которой он с юности питал неприязнь, а в религии заставила его изгнать иезуитов, к которым он с юности питал расположение. Ну а кроме того, находясь в открытом противостоянии с дофином и дочерьми короля, г-жа де Помпадур была вечной причиной семейного разлада. Да, ее смерть лишила Людовика XV установившихся привычек, которые были ему приятны, но ведь ее жизнь нарушала покой, который был ему необходим.