Подобно Равальяку, Дамьен был приговорен к казни, полагающейся цареубийцам.

Двадцать восьмого марта 1757 года, в три часа пополудни, за ним пришли в тюрьму, дабы препроводить его на Гревскую площадь. Были приняты все меры предосторожности, чтобы воспрепятствовать беспорядкам и позволить казни пройти весь тот страшный путь, какой ей был предписан.

Около пяти часов дня Дамьена возвели на эшафот, где его раздел палач; какое-то время у него была возможность рассмотреть свои члены, которые были покалечены пыткой и вот-вот должны были оказаться разорванными в ходе четвертования. Все удивились спокойствию, с каким он осматривал свое тело, и твердости его взгляда, когда он перевел глаза с себя на окружавшую эшафот толпу.

Эшафот возвышался на пять футов над землей и имел в ширину футов восемь-девять.

Дамьен был привязан к помосту сначала веревками, а затем железными цепями, переброшенными через его руки и бедра.

Рука, которая нанесла удар, должна была быть наказана первой. Ему стали жечь ее над жаровней, в которой горела сера; в ту минуту, когда огонь вспыхнул, он испустил страшный вопль, но тут же смолк. Едва эта первая боль прошла, он стал наблюдать за тем, как ему сжигают руку, без гнева, без проклятий и даже без жалоб.

Когда рука была сожжена, приступили к пытке клещами; железными щипцами, этим жутким орудием пытки, ему вырывали куски мяса из рук, груди и бедер; затем во все те места, где зияли кровавые раны, стали лить расплавленный свинец, кипящее масло и горящую смолу.

При каждом новом увечье, при каждом новом ожоге он испускал крик, а затем смолкал.

Но все это было лишь предварением казни.

Когда эти пытки закончились, Дамьена положили на небольшую деревянную раму, которая находилась на высоте постромок лошадей и была достаточно узкой и короткой для того, чтобы его ступни и кисти рук выступали за нее.

И вот тогда толпа смогла насладиться отвратительным и неожиданным зрелищем; как ни сильны были лошади, мышцы и сухожилия человеческого организма в течение целого часа боролись с ними: подстегиваемые кнутом, лошади трижды бросались вперед, и Дамьен трижды притягивал их обратно. В конце концов палач перерубил ударом топора главные мышцы; после этого оторвалась сначала одна нога, затем другая, потом рука; однако Дамьен был все еще жив, и лишь когда оторвалась вторая рука, этот безобразный обрубок человеческого тела согласился, наконец, умереть.

Он умер, унеся свою тайну в могилу, как это сделал некогда Равальяк и как это предстояло сделать Лувелю. И потому в пособничестве убийце стали обвинять янсенистов, иезуитов, парламенты, архиепископа Парижского и даже самого дофина.

Вслед за этой казнью король отправил одну приказную грамоту г-ну д’Аржансону, военному министру, а другую — г-ну де Машо, военно-морскому министру.

Письмо г-ну д’Аржансону было составлено в следующих выражениях:

«Уменя нет более нужды в Вашей службе; я приказываю Вам прислать мне прошение об отставке с должности государственного секретаря по военным делам и всех прочих связанных с ней постов.

После чего Вам следует удалиться в Ваше поместье Лез-Орм».

А вот письмо г-ну де Машо:

«Нынешние обстоятельства вынуждают меня просить Вас вернуть государственную печать и подать прошение об отставке с должности государственного секретаря по делам военно-морского флота. Будьте по-прежнему уверены в моем покровительстве и в моем уважении к Вам. Если у Вас есть желание просить меня о милостях для Ваших детей, Вы можете сделать это в любое время. Вам надлежит оставаться некоторое время в Арнувиле. Я сохраняю за Вами пенсион в тридцать тысяч ливров и почести, полагающиеся хранителю печати».

Какова же была причина этой опалы? Никто этого не знал; однако г-н д’Аржансон и г-н де Машо принадлежали к парламентскому сословию, а Дамьен, как мы говорили, изъявлял фанатичную приверженность к парламентам.

Возможно также, что, подобно тому как это некогда, во времена высылки г-жи де Шатору, случилось с г-ном де Морепа, они решили, будто ранение короля опаснее, чем это было на самом деле, и, справляясь о состоянии здоровья его величества, забывали интересоваться самочувствием фаворитки.

Примерно в это же самое время король заставил подать в отставку также г-на де Руйе, но падение министра иностранных дел имело иную причину.

Маркиз де Польми, племянник г-на д’Аржансона, сменил своего дядю в должности военного министра.

Господин де Мора занял должность г-на де Машо.

Аббат де Берни занял должность г-на де Руйе.

Не забудем упомянуть, что в разгар всех этих событий скончался Фонтенель, старейший из литераторов той эпохи и образцовейший из эгоистов всех времен.

Ему было сто лет без одного месяца.

XVIII

Политика Англии. — Договор с Россией. — Господин де Л’Опиталь. — Господин де Валори. — Четыре великие державы. — Война против короля Пруссии. — Поход короля Фридриха. — Саксонцы терпят поражение. — Песенки. — Формирование войск. — Господа де Роган, де Брольи и де Майбуа. — Союзники Франции. — Швеция вступает в коалицию. — Письмо Вольтера. — Герцог Камберлендский. — Неаполь и Испания. — Канада. — Господин де Ришелье. — Клостер-Цефенское соглашение. — Письма короля Фридриха королю Англии и герцогу де Ришелье. — Ответное письмо герцога. — Краткий перечень сражений войны. — Парижский мирный договор. — Взгляд на английскую державу.

Едва Англия увидела, что война в Канаде и в Индии началась, она задумала развязать у нас европейскую войну.

Между Англией и Россией имелся договор на случай, если Франция вторгнется в Ганновер, любимейшее владение Георга II. Пятидесятитысячному войску русских надлежало быть готовым действовать в помощь Англии; взамен этой траты живой силы Англия, как всегда, потратила деньги и заплатила российской императрице, причем вперед, сто тысяч фунтов стерлингов.

Благодаря дипломатическому искусству маркиза де Л’Опиталя, нашего чрезвычайного посла при российском императорском дворе, этот договор был расторгнут.

Англия, обманувшись в своих надеждах с этого бока, повернулась в сторону Пруссии.

Договор между этими двумя державами был подписан 16 января 1756 года, и маркиз де Валори, французский посол в Берлине, в скором времени сообщил Людовику XV, что король Фридрих намерен идти на Саксонию в качестве союзника Лондонского кабинета.

Между тем как раз в это время было решено провести в Вене встречу, на которую четыре великие державы должны были послать своих представителей. Этими представителями были: маршал д’Эстре от Франции, граф Апраксин от России, граф Даун от Австрии и граф фон Розен от Швеции.

Цель этой встречи состояла в том, что выработать план совместной кампании против короля Пруссии; если в своем ненасытном честолюбии и вечной жажде к завоеваниям он снова нарушил бы, невзирая на Вестфальский договор, мир в Германии, четыре державы должны были объединиться против него, общими силами сокрушить его и вернуть Пруссию в те границы, какие некогда имело Бранденбургское курфюршество.

Но, пока все это обсуждается, Фридрих принимает окончательное решение: у него восемьдесят тысяч солдат под ружьем, тогда как союзники не имеют ни одной армии в боевой готовности, и вот шестьдесят тысяч солдат под командованием принца Фердинанда Брауншвейгского уже наступают на Лейпциг.

Курфюрст Саксонский, Фридрих Август II, испускает крик, исполненный одновременно удивления и отчаяния. Он приносит жалобу сейму и императору; он спрашивает, что означает это ужасающее нарушение германского права и с каким намерением Пруссия захватывает Саксонию, не объявив ей войны?

Но Фридрих с присущей ему простотой отвечает, что если он и вторгся в Саксонию, то сделал это из опасения, что император Австрийский опередит его; что ему известны планы четырех держав, представители которых собрались в Вене, чтобы договориться о совместных действиях против него, и что захваченные им владения послужат ему залогом, отвечающим за целостность Пруссии.