Это решение, принятое в архиепископстве Парижском на совещании под председательством г-на Кристофа де Бомона, было разослано всем епископам Французского королевства, и все они, проявляя полнейшее единомыслие, ответили г-ну де Машо отказом, образец которого прислал им г-н де Бомон.

Король ощущал свое бессилие; все его окружение пребывало в состоянии растерянности; вместо тех великих мужей, красноречие и веру которых нередко сравнивали с красноречием и верой отцов Церкви и которых звали Фенелон, Боссюэ, Мабийон, Кальме и Ноайль, рядом с ним находилось духовенство, ценившееся исключительно низшими сословиями. В число этих церковников входили: Бовилье, который создал ученые труды на темы Священного Писания, но, преследуемый иезуитами, был вынужден покинуть свою епархию; аббат Пюсель, златоуст, который, возможно, принес бы честь Церкви, если бы вследствие присущего ему духа противоречия не обрек себя на забвение в стенах Парламента; аббат Нолле, которого влияние Буайе лишало всякой надежды на вознаграждение; аббат де Берни, которого его поэзия, несколько легкомысленная, лишала всякой надежды на благоволение со стороны Церкви; аббат Велли, который жил впроголодь; аббат Верто, который, живя на заработки от своих книг, не имел времени что-либо менять в написанных им сочинениях; аббат де Сен-Пьер, которого, несмотря на его знатное происхождение, уже давно исключили из Академии и лишили духовного сана; и, наконец, аббат де Мабли, родственник г-на де Тансена, вначале опекаемый им, но вскоре порвавший со своим покровителем из-за презрения, которое тот у него вызывал.

С другой стороны, выдающиеся мужи, талантливые писатели, далекие от мысли подражать писателям великого века, черпавшим поддержку у Людовика XIV и монархии, представителем которой он являлся, в целом были не слишком благосклонны к интересам двора и его устоям. Вольтер предавал презрению трон и осмеянию — религию; Монтескьё, ниспровергая устаревшие идеи, размышлял о новых законодательных принципах; Руссо привнес во Францию республиканский дух Женевы; Бюффон пытался поставить естествознание выше всех прочих наук. Короче, ни один из великих умов того времени не оставил без внимания философский вызов, столь роковым образом брошенный ему духом народной свободы, который, подобно джинну из «Тысячи и одной ночи», заключенному в кувшин, ждал лишь того неосторожного рыбака, что должен был выпустить его на свободу, сломав печать Соломона.

Так что в борьбе, которую король вел за введение двадцатинного налога, его противниками выступали дворянство, духовенство и интеллигенция.

И вот теперь, в своей попытке позаимствовать пятьдесят миллионов ливров, он получил противника еще и в лице народа.

Расскажем, до какого уровня дошло противодействие народа.

Это противодействие имело три причины:

отказ в причастии;

королевский указ о нищих и бродягах;

распространившийся слух о том, что король, дабы оправиться от любовных излишеств, принимает ванны из крови.

Господину де Бомону, желавшему осложнить положение двора, пришла в голову мысль вбросить религиозную проблему во все эти денежные и мирские споры.

Он обнаружил, что бывший глава янсенистов, знаменитый кардинал де Ноайль, некогда ввел правило требовать у умирающего свидетельство об исповеди, прежде чем священник мог законным образом дать ему Святые Дары и елей; так что г-н де Бомон обрел пример в прошлом, дабы обосновать свое поведение. И потому он, архиепископ-молинист, распорядился требовать у умирающих свидетельство об исповеди, как это сделал в свое время архиепископ-янсенист, и никто не мог порицать его за это.

Более того, двор, против которого он боролся политически, не мог покинуть его в этой религиозной борьбе, иначе двор покинул бы церковную партию.

К тому же, даже если бы король пожелал остаться нейтральным в этой новой распре, г-н де Бомон непременно получил бы поддержку со стороны дофина.

И г-н де Бомон, как принято выражаться, взял быка за рога.

Первый отказ в причастии, имевший причиной отсутствие свидетельства об исповеди, получил советник парижского Шатле.

Тот, кто отказал ему в причастии и стал таким образом исполнителем воли архиепископа, был уставным каноником конгрегации Святой Женевьевы и звали его Буэттен.

Ни законные требования родственников умирающего, ни их мольбы не подействовали на каноника. Тщетны были и приказы Парламента: Буэттен, не опасаясь никакой судебной ответственности, не стал объяснять парламентским чинам причины этого отказа, заявив, что обязан давать отчет в своих действиях одному лишь архиепископу. Парламент постановил взять Буэттена под стражу и предъявил г-ну де Бомону требование соборовать не только советника Шатле, которому с каждым часом становилось все хуже и который рисковал умереть без предсмертного причастия, но и других янсенистов, оказавшихся в подобном положении.

Прелат ответил, что готов соборовать всех советников, какие есть на земле, и всех янсенистов, какие есть на свете, лишь бы только они предъявили справку об исповеди.

Тем временем больные умерли, и Церковь, вначале отказавшая им в предсмертном причастии, отказала им теперь и в погребении.

Парламент вновь распорядился взять под стражу Буэттена и повторно отправил архиепископу требование соборовать умирающих.

Это означало объявление войны.

Король сделал попытку продолжать опираться на обе партии.

Он поддержал требование, которое Парламент предъявил архиепископу, и осудил парламентский указ об аресте каноника.

Тем временем, видя, что смерть уже близка, советник Шатле решил исповедоваться кюре церкви святого Павла, который дал ему справку об исповеди. После этого викарий решил причастить его, но, как рассказано в мемуарах, откуда мы позаимствовали эти подробности, сделал это так грубо и непристойно, что умирающий даже не смог дождаться от него предсмертного увещания.

Однако никто из тех, кто последовал примеру несчастного советника Шатле, не удостоился ни соборования, ни погребения в освященной земле.

Отказ в предсмертном причастии распространился на провинции и на сельскую местность; в области, подсудной Парижскому парламенту, в этом отношении особенно отличились архиепископы Санса и Тура, а также епископы Амьена, Орлеана, Лангра и Труа.

Народ открыто жаловался на правительство, под властью которого человек не мог ни заработать себе на жизнь, ни добиться правосудия, ни обрести могилу.

Философы, со своей стороны, зубоскалили и высмеивали г-на де Бомона в нечестивых стихах.

Вот пример таких стихов:

Ты какой-то дурью болен!

Ну поверь, месье Бомон,

Дай скоту скорее волю

Так пастись, как хочет он!

Эти славные ребятки

На гурманов не похожи:

Поедят твои облатки

И уйдут с довольной рожей!

Хоть мешок наделай их —

Будут плёвые затраты,

Но жиреет тьма на них

Чернецов, попов, прелатов!

Ведь мечта людей простых —

Это дешевизна;

Коль поднимешь цену ты,

Выйдет укоризна!

Ты какой-то дурью болен!

Ну поверь, месье Бомон,

Дай скоту скорее волю

Так пастись, как хочет он!

В итоге народ воспринимал отказ в предсмертном причастии иногда всерьез, иногда с насмешкой.

Если он воспринимал этот отказ всерьез, толчок испытывала королевская власть.

Если же он относился к нему с насмешкой, расшатывалась религия.

Тем временем г-н Беррье, новый префект полиции, обнародовал собственные указы, вызвавшие в Париже более серьезные волнения.

Господин Беррье был во всех отношениях приверженцем г-жи де Помпадур.

Получив благодаря ей должность начальника полиции, он был беззаветно предан фаворитке; это он составлял те скандальные донесения о происшествиях в монастырях, гостиных и борделях, которые так развлекали Людовика XV при его пробуждении.

Господин Беррье издал несколько отличных указов, однако непреклонный характер и грубые манеры начальника полиции навлекли на него ненависть народа.