— Вы возвращаетесь с Кавказа?
-Да.
— В таком случае вы не познакомитесь с ними, а лишь возобновите знакомство.
— Прекрасно, стало быть, у вас на судне грузины? Или армяне? Или же имеретины?
— У меня нечто получше: триста чистокровных кабардинцев.
— И они направляются в Константинополь?
— Именно так.
— Стало быть, это эмиграция?
— Нет, это спекуляция.
Я взглянул на капитана.
— О Боже, — произнес он, — ведь ясно как день, что все эти мерзавцы едут продавать на рынке своих женщин и детей.
Я прервал его:
— И вы, капитан, содействуете этой торговле белыми людьми?
— А что, по-вашему, мы можем сделать?! У этих негодяев все документы в порядке, придраться не к чему. У каждого есть паспорт. К тому же женщины, полагая, что всем им предстоит выйти замуж за пашей или попасть в гарем султана, радуются этому всей душой. Черт возьми! Если бы они обратились к нам за помощью, мы вмешались бы, но они-то молчат!
— В таком случае вы правы, капитан, мне и в самом деле повезло. А когда мы возвратимся на пароход?
— Когда пожелаете, — сказал г-н Бодуи. — Вот ваше карантинное свидетельство.
Капитан, видя мое желание как можно скорее подняться на борт «Сюлли», взял документы и сделал поклон в мою сторону, словно говоря, как Дюпре в «Вильгельме Телле», что пути мне открыты: он лишь удержал в груди звук «до» верхней октавы, только и всего.
Я последовал за ним.
Час спустя, в разгар чертовски сильного шквала, мы пристали к «Сюлли».
На этот раз нас встретили совсем иначе, и у верха трапа, рядом с которым первым стоял Люка, мы увидели лишь улыбающиеся лица и протянутые нам руки.
Помощник капитана, такой неприветливый во время моего первого визита, теперь был чрезвычайно предупредителен.
Мне разъяснили его ошибку, а сам он перестал восторгаться тому, что я говорю по-французски, словно француз.
— Ну так что? — спросил я капитана, оглядываясь по сторонам.
— О чем это вы? — поинтересовался он.
— Где же ваши кабардинцы?
— В твиндеке, черт побери!
— Можно к ним спуститься?
Он посмотрел на часы:
— Это не составит труда, тем более что вы, как я полагаю, желаете видеть прежде всего кабардинок.
— Признаться, до настоящего времени мне приходилось видеть больше мужчин, чем женщин.
— Что ж, сейчас вы увидите целое шествие.
— И куда же направится это шествие?
— Туда, куда Жокрис водил курочек.
— Вот как!
Едва я издал это восклицание, как из люка появилась вереница людей.
Возглавлял ее почтенный белобородый старик, новоявленный Жокрис, за которым следовало от семидесяти до восьмидесяти курочек всех возрастов, от десяти до двадцати лет; они проходили у правого борта и без всякого чувства стыдливости, присущего европейцам, делали одна за другой остановку у матросского гальюна, а затем, пройдя у левого борта, цепочкой спускались в люк, выказывая при этом грацию скорее не курочек, а гусынь.
— Не желаете? — спросил меня капитан. — Все это продается.
— Честное слово, нет, — отвечал я, — это не так уж соблазнительно. Но вот что мне хотелось бы увидеть, так это то, как они разместились.
— У вас есть с собой персидский порошок от насекомых?
— Да, но он в чемодане.
— Этого недостаточно: придется открыть чемодан.
— Пожалуй, нет; это крайне затруднительно.
— Что ж, тогда смотрите через люк.
И я посмотрел через люк.
Кабардинцы и кабардинки помещались посемейно в своего рода стойлах, откуда они не выходили целый день, если не считать еще одной прогулки вроде той, какую я только что видел и какую в девять часов утра устраивали тем же самым женщинам.
Все кругом было вопиюще грязно.
Но любопытнее всего было то, что по воле случая два враждующих клана в одно и то же время и с одной и той же целью пожелали совершить плавание на борту «Сюлли».
Один клан разместили на правом борту судна, другой — на левом.
Сидя по разным сторонам, они обменивались злобными взглядами.
Между тем прозвучал судовой колокол.
— Вы готовы? — спросил капитан старшего машиниста.
— Да, господин капитан, — ответил тот.
— Что ж, тогда поднимаем якорь и идем на всех парах: мы опаздываем на целые сутки, а впереди у нас скверная погода.
И в самом деле, морская скрипка была уже установлена.
«Что за скрипка?» — спросите вы, дорогие читатели.
Морская скрипка — это просто-напросто веревочное приспособление, которое придает столу вид огромной гитары и служит для того, чтобы при качке не позволять тарелкам, стаканам, бутылкам и блюдам скатываться со стола на пол.
Когда такую скрипку ставят на стол, гостей за ним чаще всего бывает немного.
Впрочем, за капитанским столом нас было лишь трое: Муане, Григорий и я.
Вскоре нас осталось за ним лишь двое — Муане и я.
Григорий уже был в постели: простого покачивания судна, стоявшего на якоре, было достаточно для того, чтобы вызвать у него морскую болезнь.
Пока длился обед, пароход отчалил.
Во время десерта послышались громкие крики, а затем почти сразу же в столовую вошел вахтенный боцман и вызвал доктора.
Доктор поднялся.
— Что случилось? — спросили мы в один голос.
— Двое кабардинских старшин подрались, — объяснил боцман с тем марсельским выговором, какой мне было приятно слышать после того, как почти год я слышал лишь русский акцент, — и, черт побери, один из них полоснул другого ножом по лицу.
— Хорошо, — сказал капитан, снова садясь, — пусть на того, кто нанес удар, наденут кандалы.
Доктор пошел вслед за боцманом, а мы услышали у себя под ногами какой-то топот, словно там происходила драка; потом снова установилась тишина.
Минут через десять доктор вернулся.
— Ну и что там? — спросил капитан Дагерр.
— Превосходный кинжальный удар, — отвечал доктор, — рассекший лицо того, кто его получил, наискось: рана начинается у брови и заканчивается у подбородка, рассекая правый глаз надвое.
— Он не умрет? — спросил капитан.
— Нет, но вполне может стать однажды властелином царства слепых.
— То есть он станет кривым? — в свою очередь поинтересовался я.
— О, — откликнулся доктор, — он уже кривой.
— А тот, кто нанес этот удар, — спросил капитан, — в кандалах?
— Да, капитан.
— Прекрасно.
Едва только капитан успел выразить так свое удовлетворение, как в столовую вошел судовой переводчик.
— Капитан, — сказал он, — депутация кабардинцев просит позволения явиться к вам.
— Что им от меня надо? — спросил капитан.
— Они хотят обсуждать это только с вами.
— Пусть войдут.
Депутация вошла: она состояла из четырех человек, и возглавлял ее все тот же почтенный старик, которому было доверено выводить женщин на прогулку.
— Говорите, — произнес, не вставая, капитан.
Старик заговорил.
— Что он сказал? — поинтересовался капитан Дагерр, когда тот кончил.
— Он говорит, капитан, что вы должны освободить человека, который по вашему приказу был закован в кандалы.
— И почему же я должен освободить его?
— Потому что драка случилась между горцами и французское правосудие ничего в этом деле не поймет, а если в нем есть виновный, они берутся сами наказать его.
— Ответьте им, — сказал капитан, — что с той минуты, как они взошли на борт французского судна, находящегося под моим командованием, им следует подчиняться французскому правосудию, которое отправляю здесь я.
— Но, капитан, они говорят еще ...
— Довольно, довольно, — сказал капитан, — передайте всем этим торговцам человеческим мясом, чтобы они возвращались в твиндек и сидели тихо, а не то ... тысяча чертей, они будут иметь дело со мной!
Капитан Дагерр бранится лишь в исключительных случаях, но всем известно, что, когда он это делает, шутки плохи.
Так что переводчик вышел за дверь, подталкивая перед собой депутацию.
Мы пили кофе, когда в столовую вбежал помощник капитана.