В свою очередь я указал ему на приготовленную для жарки баранину, словно спрашивая его: «Не угодно ли?»

Я поблагодарил его, он поблагодарил меня.

Через десять минут очаг должен был освободиться, и тогда я смог бы в свою очередь им воспользоваться.

Войдя в комнату Муане, я обнаружил там розового князя, обедавшего один на один со своим нукером.

Любопытно было видеть их за этим занятием.

Между ними стояло блюдо с шашлыком.

У них не было ни тарелок, ни ножей, ни вилок.

Они руками брали куски, которые им нравились, съе­дали мясо и клали кости и сухожилия на то же блюдо.

Наконец, настал момент, когда все мясо было съе­дено.

Тогда они перекинулись на те куски, где еще остава­лись сухожилия, ничуть не беспокоясь о том, кто из них двоих съел то мясо, какое там прежде было.

По мере того как сотрапезники обгрызали сухожилия, они бросали кости на блюдо.

В конце концов они принялись обсасывать кости.

Вечером князь лег спать совершенно одетый, но без сапог; в комнату вошел слуга и стал чесать ему пятки.

Все это варварство, скажете мне вы.

Путь так, но во всем этом есть нечто первобытное, все это обладает высочайшими достоинствами варварства.

В тот день, когда цивилизация распрострет руку над этими людьми, она одновременно восторжествует и над их разумом.

С этого дня они будут носить черные фраки, белые галстуки и круглые шляпы.

И с этого же дня они утратят позолоту своего оружия и золото своего сердца.

Пока князь спал, заставив чесать себе пятки, я рабо­тал.

Моя комната, как я уже говорил, обогревалась чугун­ной печкой.

В этом заключалось серьезное неудобство.

Стоило ее затопить, как она распространяла такой сильный жар, что мне приходилось открывать окна и двери настежь.

Холод тотчас вторгался через двери и окна в комнату, и я мерз.

Надо было выбирать между морозом и удушьем.

Я взял один из своих медных тазов, купленных в Казани, наполнил его водой и поставил на печку.

После этого воздух в комнате стал более пригодным для дыхания.

Наконец я тоже лег спать.

Но, когда я ложился, меня беспокоило одно обстоя­тельство.

Беспокойство вызывал шум, который я слышал у себя под ногами.

Я уже говорил, что дом папаши Иакова был построен на своего рода козлах.

Так что под полом у меня находилось большое пустое пространство.

Пол же, как я тоже говорил, весь был в щелях.

В этом пустом пространстве нашли себе убежище все окрестные свиньи. Они праздновали там свадьбу.

Едва я лег, как шум, на который, пока я работал, сосредоточенность мыслей не позволяла мне обращать особого внимания, сделался невыносимым.

Слышались хрюканье, возня, визгливые крики, неожи­данные и резкие движения, прерывавшиеся лишь для того, чтобы возобновиться с еще большей яростью.

Разбитый усталостью, я бесился от негодования и не мог спать.

Наконец в голову мне пришла светлая мысль.

На моей печке стояла вода, жар печи нагрел ее до восьмидесяти градусов, а пол в комнате был в щелях.

Я поднялся, взял медный таз, высмотрел место, где находились супруги, и сквозь одну из щелей в полу вылил на них кипящую воду.

Они дико завопили и бросились бежать во двор.

Все гости последовали за ними.

Наступило спокойствие, стало почти тихо, и я уснул.

LXII ПОТИЙСКИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ

На другой день мы попытались получить в пароходной конторе точные сведения о прибытии и отправлении судов.

Но начальник был на охоте и должен был возвратиться только вечером.

Вечером мы снова отправились к нему.

Как выяснилось, он вернулся крайне усталый и уже спал.

На следующий день мы снова явились к нему.

Однако он не мог сообщить ничего определенного.

Возможно, пароход придет завтра, возможно, после­завтра, а может быть, и через неделю; короче говоря, надеяться оставалось только на пароходы, отправлявши­еся 7 и 21 февраля.

Но кроме того, поскольку Поти был морским портом без гавани и рейда, в плохую погоду пароходы проходили мимо него безостановочно, так как малые суда, достав­лявшие к ним пассажиров, не отваживались выйти в море.

В любом случае, какая бы ни была погода, хорошая или плохая, пароходы не могли подходить к берегу ближе, чем на две версты.

Все это означало, что мы застряли в Поти на неопре­деленное время.

Мы обшарили весь порт, надеясь отыскать какую- нибудь турецкую лодку, которая могла бы доставить нас в Трапезунд. Но ночью дул попутный ветер, и все лодки, какие здесь были, снялись с якоря.

Нет ничего менее надежного, чем эти лодки, но мы пошли бы на все, лишь бы покинуть Поти.

Нередко, когда такое судно перевозит пассажиров, его капитан и экипаж, если только они видят в своих пасса­жирах хорошую добычу, пользуются первым шквалом — а на Черном море шквалы в январе не редкость — пользу­ются, повторяю, первым шквалом, чтобы сесть на мель у берегов Лазистана, все обитатели которого являются тор­говцами людьми, грабителями и разбойниками; вначале матросы притворно сопротивляются этим бандитам, а потом выдают им пассажиров; затем, когда захваченных пассажиров продают, капитан и экипаж получают свою долю выручки.

Но мы все трое были превосходно вооружены, мы имели возможность пополнить в Поти боевые запасы, которых нам недоставало на Фазисе, и, на тот случай, если бы нам удалось нанять турецкую лодку, были реши­тельно настроены наблюдать за всяким маневром, име­ющим целью приблизить нас к берегу.

Впрочем, нам не пришлось испытать подобных тревог: в порту не оказалось ни одного судна.

Вместе с обитателями Поти, делавшими покупки в мясной лавке папаши Иакова, мы доели убитого нака­нуне барана.

После этого туда привели другого барана, убили его и разделали его тушу, обеспечив тем самым потребности текущего дня.

Я поинтересовался, нельзя ли нам, чтобы несколько разнообразить свой стол, отведать одну из тех свиней, которые, справляя свадьбу, мешали мне спать в первую ночь моего пребывания в Поти.

В ответ послышалось такое обилие возражений, что я решил поступить, как Александр Македонский, который, не в силах распутать гордиев узел, разрубил его.

Взяв свой карабин, заряженный пулей, я стал на крыльце.

Трудность состояла лишь в выборе: вокруг меня более тридцати черных и щетинистых, как дикие кабаны, сви­ней с наслаждением возились в грязи, из которой состоит почва в Поти.

Из-за дождя, продолжавшегося со дня нашего приезда, эта почва раскисала все больше и больше.

У меня даже мелькнула мысль заказать себе, чтобы ходить по этой грязи, нечто вроде тех снегоступов, какими пользуются для ходьбы по снегу камчадалы.

В итоге, выбрав из тридцати свиней ту, что пригляну­лась мне больше других, и продолжая при этом беседо­вать с князем Нижарадзе, я прицелился и пустил в нее пулю.

Свинья завизжала и рухнула на землю.

После этого я спокойно возвратился в свою комнату.

Я рассуждал так: владелец свиньи, кто бы он ни был, должен прийти и потребовать за нее денежное возмеще­ние; если назначенная им цена окажется умеренной, я заплачу ее; если же она будет слишком высокой, мы отправимся с ним к третейскому судье.

И в самом деле, владелец свиньи явился и потребовал четыре рубля.

Князь, действуя от моего имени, вступил в перего­воры, и дело уладилось за три рубля.

Это составляло двенадцать франков: свинья весила около тридцати фунтов, так что фунт мяса обходился мне в шесть или семь су — против этого особенно возражать не приходилось.

Среди тех пяти или шести людей, что постоянно нахо­дились в доме Иакова и, как это водится на Востоке, жили у него — при этом кто топил печку, кто мел кори­доры, кто грел самовар, кто чистил курительные трубки, а кто, наконец, просто спал, — был один, отличавшийся деловитостью и расторопностью.

Это был красивый и крепкий малый лет двадцати двух или двадцати трех, по имени Василий.