Все это мы запили несколькими кружками легкого мингрельского вина, которого можно выпить без всяких нежелательных последствий целую пинту, и снова сели в сани, предварительно поинтересовавшись, хороша ли дорога от деревни до станции.

— Превосходная, — ответил трактирщик.

Услышав это обнадеживающее заявление, мы выехали.

Через сто шагов двое из нас уже были в снегу, а третий в воде.

Решив на этот раз проделать оставшуюся часть пути пешком, мы в разгар ужасающей метели подошли к стан­ции.

Еще одна верста — и мы не добрались бы туда; вся гора, казалось, дрожала словно от землетрясения.

Два часа спустя приехал посланец от Тимофея, сооб­щивший нам, что телега не могла даже попытаться пере­ехать гору и что мы должны послать сани и волов, если у нас есть желание снова увидеть наши вещи и Тимофея.

Я не очень дорожил Тимофеем, хотя и ценил по досто­инству его как диковинку, но очень дорожил своими вещами и потому велел сказать Тимофею, чтобы он не беспокоился и что на другой день к нему придут на помощь.

LIV. МОЛИТ

Вещи были перенесены из саней в комнату станции. У Муане и Григория, разбитых усталостью, даже не хватило духу расстелить на лавке свои тулупы и лечь на них: они рухнули на чемоданы и прямо на них уснули.

Наделенный в большей степени, чем они, способно­стью сопротивляться усталости, я кое-как приготовил себе постель и прилег.

Всю ночь станционный дом, хотя и прочно построен­ный, сотрясался от ветра, словно желавшего сорвать его с места. Два раза я вставал и подходил к двери: снег падал беспрерывно.

Наконец рассвело, если только можно было назвать это светом.

Я попросил прислать мне расторопного казака, кото­рый за рубль согласился бы отправиться в деревню, где мы накануне ужинали, нанять там лошадей или волов и послать их в Ципу.

Казак явился с тем рвением, какое всегда проявляют казаки, желая заработать рубль, но через час вернулся.

Ветер был такой, что буквально валил его с ног.

В три часа верхом на лошадь в свою очередь сел Гри­горий. Буря немного утихла; он добрался до деревни и переговорил там со старшиной.

Старшина пообещал послать сани и волов, как только представится такая возможность.

Мы положились на это обещание, и день прошел в ожидании.

Около четырех часов прибыл на санях какой-то кута­исский имеретин; его сопровождали, как и всякого дво­рянина, каким бы бедным он ни был, два нукера.

Мне редко приходилось видеть кого-нибудь красивее этого человека в белом тюрбане, конец которого был пропущен у него под горлом, и в башлыке, наброшенном поверх тюрбана. Он носил грузинский наряд с длинными рукавами, бешмет под архалуком, турецкий кушак с висевшими на нем шашкой, кинжалом и пистолетом, и, наконец, широкие шаровары из лезгинского сукна, заправленные в доходившие до колен сапоги.

Он ехал из Гори и сообщил мне две новости.

Первая новость касалась того, что почтовый курьер прибыл в Гори с моими ключами, но не решился пере­правиться через Лиахву.

Вторая состояла в том, что Тимофей, закутавшись в три свои шинели и тулуп и сидя возле жаркого очага, спокойно ждал обещанной помощи.

Он остался без лошадей и ямщика: возница, привез­ший его из Сурама, увидел, как он уютно расположился у очага, и рассудил, что в нем и в его упряжке вряд ли скоро может возникнуть надобность.

Возница уехал, а исполненный благодушия Тимофей позволил ему это сделать.

Я попросил еще раз рассказать мне историю почтового курьера, не решившегося переправиться через реку, через которую обычные путешественники, не подгоняемые служебным долгом, как это должно было происходить с ним, переправились хотя и с трудом, но без всяких про­исшествий.

Такое случается только в России.

Однако, спросите вы, что будет с письмами, которые он вез?

Так вот, они будут доставлены, когда почтальон опра­вится от страха!

В этот раз наша походная кухня была с нами. Мы при­гласили имеретина к ужину, но, поскольку этот день был постный, он отказался.

У него были с собой две соленые рыбы, одну из кото­рых он отослал мне: я ни в коем случае не стал отказы­ваться от этого подарка, предложенного столь по-братски.

Сам же он и два его нукера съели на ужин вторую рыбу.

Скромность этих разорившихся вельмож невероятна; вот вы встречаете путешествующим такого князя или дворянина, при том что почти все они князья: он на коне, с соколом на плече, играет на мандолине и поет какую-то протяжную и грустную песню, позади него два нукера, сверкающие золотом и серебром и обвешанные великолепным оружием. У одного из нукеров в корзинке две или три соленые рыбы на постные дни, у другого — соленая курица на скоромные дни. Они останавливаются на почтовой станции и требуют подать им чай, обяза­тельный здесь напиток; потом, пользуясь лишь собствен­ными пальцами и одним стаканом на всех, они съедают втроем полрыбы, если день постный, или пол курицы, если день скоромный, и до того же часа следующего дня ничего больше не едят.

Прибыв к месту назначения, то есть проделав тридцать или сорок льё за два дня, они издерживают всего пятьде­сят копеек.

У нашего имеретина не было с собой сокола, но ман­долина у него была; вечером, закончив ужинать, мы услышали звуки его мандолины и, войдя к нему под предлогом поблагодарить его за подаренную рыбу, уви­дели, что он сидит в углу комнаты, по-турецки скрестив под собой ноги; два нукера, лежа рядом с ним и глядя на него, внимали ему.

Повторю снова, что я не видел никого красивее, при­влекательнее и поэтичнее этого человека.

При нашем появлении он хотел встать, но мы заста­вили его снова сесть; он хотел отложить свою мандолину в сторону, но мы упросили его петь и играть, и он играл и пел столько, сколько мы пожелали.

Все эти песни — простые переливы голоса, протяжные и грустные, однако их можно без устали слушать целыми часами. Они убаюкивают вас, не усыпляя, и заставляют вас грезить наяву.

Я забыл сказать, что начиная с Ципы мы были уже не в Грузии, а в Имеретии.

Правда, Имеретия — это тоже Грузия, однако местный язык отличается от грузинского примерно так же, как провансальский отличается от французского. Некогда Имеретия составляла часть Колхиды, история которой переплетается порой с историей римлян, порой с исто­рией персов и почти всегда с историей грузин; она была отделена от Колхиды, чтобы составить часть Абхазского царства, своего рода удел, принадлежавший на законном основании наследнику грузинского престола, подобно тому как герцогство Уэльское принадлежит на законном основании наследнику английского престола, но в 1240 году Имеретия стала независимой страной, имевшей своих правящих государей; последним из них был Соло­мон II, умерший в Трапезунде в 1819 году.

Помимо Имеретии, Колхида включала в себя два дру­гих княжества, также независимых: Гурию и Мингрелию;

нам еще предстоит затронуть уголок одной и пересечь вторую.

В Европе не имеют никакого представления о красоте населения Колхиды; особенно красивы мужчины, отли­чающиеся великолепной внешностью и живописным видом; самый ничтожный нукер здесь выглядит, как князь.

Однако от самых границ Имеретии в наряд местных жителей начинает проникать тюрбан, заменяя собой папаху, которая исчезает. В настоящее время имеретины, гурийцы и мингрельцы более турки, чем русские.

Тем не менее турки ведут с ними жестокую войну; не проходит и дня, чтобы лазы не пересекли границу и не похитили какую-нибудь женщину или какого-нибудь ребенка, чтобы затем продать их в Трапезунде. Несколько месяцев назад они похитили целое семейство; поскольку гурийцы отличаются храбростью, вся деревня пустилась в погоню за лазами. Опасаясь, что дети будут кричать, похитители заткнули им рты кляпами: одна девочка умерла, задохнувшись, а другую, сумевшую избавиться от кляпа, они бросили в реку, где она и утонула.

Совсем недавно консулу в Батуме, чья главная обязан­ность состоит в том, чтобы препятствовать торговле белыми рабами, удалось вернуть свободу матери и дочери, которые были похищены вместе, а проданы порознь; когда мать и дочь встретились и бросились другу в объя­тия, то оказалось, что они говорят уже на разных язы­ках.