Русские всегда хотели покорить Кавказ, но всегда отступали перед правдой — единственным способом сде­лать это.

Война обходится России более чем в сто миллионов.

При этом на пути сообщения выделяется триста тысяч франков.

Потому здесь и нет дорог.

Граф Воронцов считал строительство дорог первой необходимостью, но правительство считало войну более необходимой, чем дороги.

Он получил приказ вести войну против мятежни­ков с большей энергией и в соответствии с планом кампании, разработанным в Петербурге, под наблюде­нием самого императора.

Речь шла не о чем ином, как об окончательной экс­педиции, имеющей целью окружить Шамиля, проник­нуть в его резиденцию, подавить восстание и покорить всех горцев Дагестана.

На бумаге этот план был великолепен.

Однако те, кто его составлял, не приняли в расчет природу Кавказа.

— Скажите Шамилю, — своим могучим голосом вос­кликнул император Николай, — что у меня достаточно пороха, чтобы взорвать весь Кавказ!

Это бахвальство прозвело свое действие, заставив Шамиля рассмеяться.

Император не хотел, чтобы его уличили во лжи, и отдал приказ начать роковую экспедицию, известную и знаменитую еще и сегодня под названием Даргинской.

Это было тем более безрассудно, что граф Воронцов никогда не бывал по другую сторону Кавказа и места, где ему предстояло действовать, были ему совершенно неиз­вестны.

Эта экспедиция — целая «Илиада», которая обрела бы своего Гомера, если бы Пушкин и Лермонтов не были убиты. Штурм Гергебиля и Салтов, поход в непроходи­мые леса Аварии, захват Дарго, резиденции Шамиля, поголовное истребление полка из трех тысяч солдат, посланных за сухарями, и, наконец, спасение экспеди­ционного отряда в ту минуту, когда он должен был полечь весь вплоть до последнего человека, — все это составляет этапы эпопеи, одновременно страшной и удивительной.

Единственным итогом Даргинской экспедиции стало то, что она заставила понять и оценить характер князя Воронцова; солдаты, которые дали ему прозвище Порто-Франко вследствие его либеральных и пере­довых взглядов, ставших известными после учреждения им порто-франко в Одессе, и называли его так, не пони­мая, впрочем, смысла этого слова, которое они повто­ряли, услышав его от других, воспламенялись восторгом при виде этого благородного старика, всегда спокойного, уравновешенного, ласкового, терпящего всякого рода лишения и подвергающегося самым непосредственным угрозам — и все это с лицом не только бесстрастным, но и смеющимся. Вместе со своим конвоем он был атакован на опушке леса, и тот, кто у Москвы-реки противостоял Наполеону I, был вынужден взять в руки шашку, чтобы отразить чеченских бандитов. На биваках, окруженный врагами, среди ружейных выстрелов, раздававшихся каж­дую минуту и убивавших солдат в десяти шагах от него, он диктовал своему секретарю письма, продолжая, по обыкновению, обширную переписку: он писал во Фран­цию, чтобы ему прислали виноградных лоз из Бургундии, заказывал платья и шляпы для своей жены, приказывал музыкантам играть, чтобы перекрыть шум пальбы и заставить солдат забыть голод, и наконец, велел сжечь все войсковые обозы, начав со своих собственных, а питался, как Карл ХН, куском черствого хлеба.

Весь его армейский корпус уже вот-вот должен был погибнуть от голода, когда ценой неслыханных усилий ему удалось соединиться с отрядом генерала Фрейтага, доставившим продовольствие и спасение.

И потому свое донесение он начал словами:

«Приказы Вашего Величества исполнены ...»

Затем шел целый список бедствий, произошедших в ходе исполнения этих приказов.

Граф Воронцов был особенно любим французской колонией. Он помнил по именам всех наших соотече­ственников, знал их профессии и никогда не встречал ни одного из них без того, чтобы не остановить его и не спросить с явным участием, трогавшим сердце бедного изгнанника, о его делах и его семье.

И потому на Кавказе, как мы уже говорили, имя графа Воронцова у всех на устах.

Я был слишком хорошо принят князем Барятинским, чтобы начать восхвалять его или даже просто сказать о нем правду: ведь кое-кто может подумать, что я пытаюсь таким образом рассчитаться с ним, тогда как, напротив, я настроен навсегда оставаться признательным ему.

XLVII ГРУЗИЯ И ГРУЗИНЫ

Когда я ехал в Тифлис, то, признаюсь, мне представля­лось, что я еду в край полудикий, нечто вроде Нухи или Баку, только большего масштаба.

Однако я ошибался.

Благодаря французской колонии, состоящей большей частью из парижских портних, модисток и белошвеек, грузинские дамы могут с опозданием примерно в две недели следовать модам Итальянского театра и Гентского бульвара.

В то время, когда я прибыл в столицу Грузии, там всех сильно занимала одна проблема. Княгиня Г... привезла с собой пластичный корсет, и талия ее, и без того прекрасная, настолько выиграла от этого нового изобре­тения, что у магазина г-жи Бло выстроилась целая оче­редь дам, требовавших, чтобы та выписала для них у г-жи Бонвале всю необходимую оснастку.

Как парижанина меня расспрашивали об этом любо­пытном изобретении, ибо, по общему мнению, не пред­ставлялось возможным, чтобы я о нем ничего не знал.

Не спрашивайте меня, дорогие читатели, каким обра­зом мне стало известно о корсетах г-жи Бонвале, ведь все равно я не смогу вам этого сказать; но, как бы то ни было, случилось так, что среди важных тем, которыми мне пришлось заниматься незадолго до моего отъезда из Парижа, оказалась и тема пластичных корсетов.

Я полагал, что мне придется читать публичные лекции о корсетах, но отделался лишь заметкой, помещенной мною в журнале «Заря». В этой заметке я объяснил, что посредством снятия слепков с груди четырехсот или пятисот женщин удалось получить продуманную класси­фикацию женских торсов, сводящуюся к восьми видам, и в каждом из них женщины всех стран и народов могут найти корсет, отвечающий самым строгим требованиям искусства ваяния.

Указанная заметка, напечатанная в этом журнале, при­вела к серьезным последствиям: вся его редакция в пол­ном составе явилась ко мне, чтобы пригласить меня на грузинский обед.

Однако, хотя в Тифлисе знают, что такое парижские корсеты, я сомневаюсь, чтобы в Париже знали, что такое тифлисский обед ...

Речь, разумеется, идет о грузинском обеде.

Грузинский обед — это праздничный стол, за которым едят что угодно. Еда составляет наименее важную часть застолья и состоит главным образом из свежих трав и кореньев.

Что это за травы и коренья, я не знаю, хотя там точно есть салаты без масла и без уксуса, зеленый лук, бедре- нец, эстрагон и редис.

Что же касается напитков, то тут совсем другое дело.

На этот счет я могу вас просветить.

Грузинский обед — это застолье, в ходе которого скромные любители выпить выпивают пять или шесть бутылок вина, а серьезные — двенадцать или пятна­дцать.

Некоторые пьют даже не из бутылок, а из бурдюка; эти доходят до двадцати или двадцати пяти бутылок.

Умением перепить своего соседа в Грузии гордятся.

Так что в среднем на каждого приходится пятнадцать бутылок.

Однако Бог, который, отмеряя силу ветра, не забывает о недавно остриженном ягненке, даровал грузинским бражникам кахетинское вино, то есть изумительное вино, которое не пьянит, а точнее сказать, не ударяет в голову.

И потому грузины, сочтя для себя унижением, что они могут выпить свои десять или двенадцать бутылок и при этом не опьянеть, изобрели сосуд, опьяняющий участни­ков застолья вопреки их воле, а точнее, вопреки свой­ствам вина.

Это своего рода амфора, именуемая кулой.

Кула, обычно представляющая собой пузатую бутылку с длинным горлышком, одновременно охватывает нос и рот, и потому, когда из нее пьют, нисколько не пропадает ни самого вина, ни его паров.

В итоге, пока вино опускается вниз, пары поднима­ются вверх, так что свою долю получает и желудок, и мозг.

Однако помимо кулы, грузинские любители выпить имеют в своем распоряжении множество других сосудов самых причудливых форм: